Снова щиплю себя, чтобы отогнать плохие мысли.

Так или иначе, я – это я, а Кит – из другого мира.

Еще в начальной школе классная рассказывала нам, что семья Синицыных состоит из отца-алкоголика, Никиты и его старшего брата – ранее судимого бездельника.

Я и сама по дороге домой много раз видела его родственников под ржавым грибком детской площадки у общаг. Они день и ночь сидели на лавочках в компании местных алкашей, шумели, дрались и пили паленую водку.

Говорили, что Кит бесплатно питается в столовке и одевается в секонд-хенде. А еще говорили, что он ворует. Дети прятали ценные вещи, когда его заносило в нашу раздевалку, жаловались на него родителям, презирали и не хотели с ним дружить.

Лишь в девятом классе ситуация изменилась: больше никто не смел унижать его или оскорблять. От страха быть избитым.

Кит перехватывает мой взгляд, расправляется с колой и усмехается:

– Что? Задаешься вопросом, откуда это у такого нищеброда? – Он указывает на телефон. – Не бойся, я его не украл.

– Хочешь сказать, ты его купил? – Вытираю руки и прячу под стол.

Кит напрягается:

– Ты вообще хоть раз видела, чтобы я реально у кого-то что-то там крал?

Нет, такого действительно никогда не было. Во всяком случае я не могу припомнить ничего, кроме пустых разговоров и грандиозного скандала, однажды устроенного биологичкой из-за пропажи золотого кольца. Тогда нашу параллель выстроили в коридоре, Кита вывели в центр рекреации и при всех вывернули его рюкзак. Но кольца там не оказалось. И мне было мучительно стыдно за всех нас.

Густая краска заливает щеки, я присасываюсь к полосатой трубочке и умираю от собственной глупости. В конце концов, какое мне дело, как он зарабатывает деньги?

Чистые серые глаза держат меня на прицеле. Пауза затягивается.

Я сдаюсь:

– Прости!.. Сам знаешь, чего только о тебе не говорили!

– Забей! – Он мотает головой и указывает на остатки моей пиццы, мгновенно меняя тему: – Ты вообще собираешься это доедать?

– Нет, – честно признаюсь. – Я всегда оставляю краешки.

Кит кивает, забирает тарелку и вываливает содержимое на свою салфетку.

Аккуратно складывает ее, убирает в карман жилета и быстро поднимается:

– Тогда пойдем, поделимся ими кое с кем.

Мы стремительно покидаем кафе.

Воздух, наполненный пряными ароматами цветов, хвои, сырости, стоячей воды и летнего вечера, вливается в легкие, тени удлинились на закате и плывут далеко впереди – по бурой траве, аккуратно подстриженным кустам, алым стволам сосен.

Кит сворачивает к водоему, и я семеню рядом. Не задаю вопросов, но настороженно озираюсь по сторонам и теряюсь в догадках: может, где-то здесь окопались его голодные бездомные друзья или больные на голову поклонники?

Но Кит останавливается у бордюра, отделяющего берег паркового пруда от склона, долго и задумчиво смотрит вдаль, опускается на плиты, устилающие покатый спуск, и достает из кармана белый сверток. Разворачивает его и разламывает на кусочки остатки нашего обеда, плавно перетекшего в ужин.

Серые утки у берега ныряют в мутную воду, становятся почти вертикально, трясут острыми хвостиками, плывут, словно маленькие корабли, оставляя за собой зыбкий след.

Размахнувшись, Кит бросает им еду.

– Давай, присоединяйся! Эти чуваки скажут тебе спасибо! – широко улыбаясь, уверяет он, я наклоняюсь, отщипываю золотистую корочку и тоже забрасываю подальше. Селезень, вытянув зеленую шею, ловко ловит ее клювом.

Утки. Никаких пьяных блюющих упырей.

Мы с Китом кормим гребаных уток…

Меня сражает приступ смеха.

Кит хлопает ладонью по бордюру, приглашая меня сесть, и я осторожно устраиваюсь на теплых плитах.

Душа трепещет, мы почти соприкасаемся плечами. Весь этот день был похож на мое первое в жизни свидание. И пофиг, что в роли кавалера выступил придурок Кит, который сейчас, в сгущающихся сумерках, молча сидит рядом.

Секунда – и его рука могла бы лечь на мою талию… Жаль, что мы не на свидании.

Красные солнечные пятна вспыхивают на водной ряби и гаснут. Темнеет.

– А неплохо мы провели время, – нарушает тишину Кит, отряхивая ладони, – оказывается, ты нормальная.

Сомнительный комплимент, но его голос наполнен восхищением, словно я оправдала его давние тайные надежды.

– От тебя я тоже не ожидала такого!.. – отвечаю растерянно, и Кит по-дружески толкает меня локтем.

– Ага. Я могу быть нормальным. Если захочу. – Он встает, подает мне руку и помогает подняться.

– Тогда зачем ты сделал татуировку над бровью? – любопытствую я, раз уж сейчас можно все. – Разве это не усложняет тебе жизнь?

Кит пожимает плечами:

– Какой-то фанатик Джокера попросил за донат. Я пошел и сделал, и выложил в сеть видеоотчет. А вообще… Я просто расширяю горизонты. Живем один раз, а в мире столько всего… И никто не знает, какой из дней будет последним, верно?

Меня сражают его слова. Испуг, невозможная радость, разочарование, мутные подозрения и сотни вопросов парализуют ход мыслей, но Кит тяжко вздыхает:

– Ладно. Мне пора. Приходи как-нибудь на старые дачи у водонапорной башни. Устроим барбекю!

Я топчусь на затекших ногах, а внутри волнами поднимается паника.

Теперь все. Теперь уже точно все.

Концентрируюсь на прикосновении горячей руки, обхватившей мое холодное запястье, стараюсь навсегда запомнить этот миг и не расплакаться и пячусь.

– Ладно! Спасибо тебе! Мне тоже пора!

Приклеившись носом к пыльному стеклу автобуса, разглядываю вечернюю сказку – черные громады домов с добрыми желтыми глазищами, скрюченные ветви кленов, изумрудную зелень листвы в призрачном свете фонарей и белую луну над ними.

Я ощущаю нестерпимое томление и электричество в венах. Умиротворение, покой и радость.

Словно пообщалась с родной душой: без давления, без боли, без лишних бессмысленных слов. Словно обрела потерянного друга. Словно получила привет от папы.

Отлипаю от окна за остановку до нужной, покидаю нагретое место, подхожу к дверям и прислоняюсь к поручню. И внезапно понимаю, что телефон весь день молчал.

Судорожно нащупываю его в кармане, достаю и верчу в руках – так и есть. Он сдох!

Яркие огни слепят глаза, ночь укрывает город.

И ужас ударяет под дых.

После конечной автобус проследует в депо. А я впервые нарушила комендантский час, установленный «заботливым папочкой» Игорем.

Осторожно прикрываю за собой дверь, освобождаюсь от кедов и толстовки, напрягаю слух – в квартире полумрак, из гостиной доносится мурлыканье Игоря и бренчание гитары его кумира с коллекционной пластинки.

Замечаю белые лаковые туфли у порога и с облегчением вздыхаю: мама уже вернулась.

Повезло. Вот бы еще незамеченной проскочить в свою комнату…

Робкой тенью крадусь через прихожую, бесшумно ступаю по ковру, но под потолком резко и во всю мощь вспыхивают голубоватые лампы.

– Яна, ты видела, который час? – Я вздрагиваю, натыкаюсь на укоризненный взгляд мамы, и язык прилипает к нёбу.

Игорь возникает в проеме позади нее и скрещивает на груди руки:

– Вообще-то, уже одиннадцать, подруга. Постарайся, чтобы твои оправдания прозвучали складно… И молись, чтобы мать простила тебя.

От его голоса просыпается изжога.

Хочется огрызнуться, выплеснуть все, что накипело, разораться, послать его подальше. Мы не друзья! И мама никогда не наказывала меня за проступки!

Забывшись, упрямо смотрю в его самодовольное, лоснящееся после бритья лицо и серые глаза – совсем не такие, как у Кита.

Они пустые, неподвижные, неживые… Точно у змеи.

И мама, стоящая возле нового мужа, кажется странно чужой, холодной и заторможенной, будто загипнотизированной. Потому что ее всегда яркие черные глаза теперь тоже пусты.