Мы устраиваем экскурсию по темным закоулкам – с энтузиазмом исследуем гостиную с черно-белым телевизором, круглым столом и топчаном у стены, кухню со складными стульями и электроплиткой, пыльный чулан и летний душ за клеенчатой ширмой в коридоре.

В углах таятся робкие тени, по крыше мерно стучит дождь.

Хочется поскорее снять отяжелевшие от воды вещи, поесть, напиться чаю и провалиться в сон, но присутствие Кита путает мысли, вызывает мурашки, становится причиной лишних резких движений. Напряжение – новое и опасное – витает в воздухе, и даже остроумные приколы и громкий хохот не снижают его.

Кит расстегивает рюкзак и вываливает на скатерть с кистями пакеты с лапшой быстрого приготовления. Помедлив, стягивает с себя футболку и вешает на спинку стула. Взамен достает другую – ярко-зеленую – и бросает мне. Я послушно ловлю ее и растерянно рассматриваю.

Чудовищная неловкость повисает в уютной, населенной призраками комнате.

– Надень. – Кит прочищает горло и, покраснев как рак, вызывается показать мне устройство летнего душа.

Я киваю и не могу поднять глаза, потому что… Жар в груди оставляет на ребрах ожоги.

Натягиваю сухую, пахнущую тонким парфюмом футболку, распутываю пальцами воронье гнездо на голове, нахожу в своих вещах мятную жвачку и отправляю в рот.

Включаю телефон и, проигнорировав информацию о пропущенных звонках, пишу маме, что все отлично. С чистой совестью вырубаю его и возвращаюсь в гостиную.

Пока я ожесточенно грызу брикет лапши и давлюсь остывшим чаем из термоса, Кит разматывает спальник и стелет его на узкий топчан.

Содрогаюсь от мысли, что мужик, возможно, умер на этом самом топчане, но осознание, что Кит без футболки будет спать рядом, пугает во сто крат сильнее.

– Прошу! – Картинно раскланивается он, и я внезапно въезжаю: он тоже адски нервничает.

От дурацкого напряжения мутит и сводит мышцы, но усталость пересиливает – покорно занимаю место у стенки и вытягиваюсь вдоль нее.

Гаснет свет, Кит ложится рядом и обнимает меня поверх слоев утеплителя и нейлона. Пульс учащается. Я старательно делаю вид, что сплю, боюсь пошевелиться, но не могу нормально дышать, шумно глотаю слюну и рассекречиваюсь.

Кит убирает руку.

– Слушай, я тебе соврал… – тихо шепчет он, и я замираю, приготовившись к худшему. – Тогда, в парке, я сразу тебя узнал. Я помню, как ты пела на школьных концертах. Почему ты больше не поешь?

Вопрос застает врасплох, хотя мне тысячи раз его задавали.

Ветер завывает за окном, задувает в коридор сквозь разбитую раму, насылает сквозняки и проклятия, но ему не добраться до тепла в моем сердце.

Я смеюсь от облегчения:

– Версий много, Кит. Основная – что у меня поехала крыша.

– Эту я слышал. – Его дыхание щекочет мой лоб. – Но хотел бы узнать твою.

Я собираюсь с мыслями, мучительно подбираю слова, раскрываю рот, но тут же осекаюсь. Мне важно правильно донести до Кита все, что так гложет, мне очень нужно, чтобы он понял меня.

– Ты говорил, что мечтал быть пилотом. А мой папа им был… – Решаю начать с самого начала. – С мамой они познакомились в гостинице курортного города. Папа приехал туда в командировку, а мама впервые выбралась на отдых с друзьями по универу.

Страшно представить, какое впечатление он произвел на нее тогда: улыбчивый, молодой, красивый, повидавший к двадцати шести годам мир. Папа вообще был уникумом: отлично пел, свободно говорил на английском, цитировал стихи классиков, неплохо рисовал и фотографировал. Словно старался прожить сразу несколько жизней!

Он тоже увлекся симпатичной девочкой, завязался роман: долгожданные редкие встречи, букеты белых роз и завистливые взгляды соседок. Маму не смутило даже то, что папа был женат.

Потом на свет появилась я.

Вскоре после этого он развелся с женой, но на маме так и не женился. Не берусь его осуждать. Он просто не любил маму настолько сильно, чтобы провести рядом с ней всю жизнь, а обманывать и обнадеживать не мог.

Папа рвался в наш город, перекраивал графики, выгадывал время лишь для того, чтобы час или два провести со мной – привозил подарки, сладости, сувениры, игрушки. И неизменные розы для мамы. Он хорошо зарабатывал, и я не нуждалась ни в чем.

Ну а мама… Надо знать мою маму. Она буквально растворилась в нем, жила им, боготворила. И ни к чему не стремилась, ведь он решал все проблемы.

Когда папа оставил работу, снял квартиру и переехал в наш город навсегда, мы были счастливы. Теперь я могла все выходные проводить с ним – часами слушать его истории, сражаться с воображаемыми злодеями, хохотать до слез. Это время казалось сказкой. Папа понимал меня без слов, был защитником и самым лучшим другом, родственной душой, огромным, непознанным, но добрым миром.

Задолго до воссоединения, когда мне было шесть, он настоял на музыкальной школе – шутил, что я, раз уж расту его копией, должна реализовать все его амбиции и стать тем, кем не случилось стать ему.

Как видишь, у меня было безоблачное счастливое детство.

Вот только мама часто плакала по ночам.

Иногда родители жутко ссорились, и мама без всякой причины не давала нам с папой видеться.

Лишь теперь я, кажется, начинаю ее понимать – годы прошли, пустые надежды рассеялись, она огляделась и осознала, что не достигла ничего. Наверное, она винила в этом отца. Мне тяжело было находиться с ней рядом и видеть в ее глазах разочарование. Я слишком похожа на папу, и мамина обида неосознанно проецировалась и на меня.

Нет, она была очень хорошей матерью – много возилась со мной, покупала красивые платья, не спала до утра перед ответственными выступлениями. Но я росла и ничего не могла поделать с собой: между нами не было того особенного тепла.

Сейчас она старается наверстать все, что упустила: за короткое время добилась немалых успехов в работе и… – Я морщусь, благо Кит не может увидеть этого в густом мраке. – Нашла мужа. Обрела нужный статус, уделала своих подруг. У них с отчимом затянувшийся медовый месяц – бурная страсть, совместные фотосессии в парных свитерах и общая страничка в соцсети. У мамы все хорошо…

Мы долго не знали истинной причины папиного увольнения и переезда. Он отшучивался: «Дочь, настала пора твоему старику сложить крылья, спуститься с небес на грешную землю и приобщиться к миру простых смертных!»

Я смеялась, не придавая значения его худобе и отекам.

Он по-прежнему много улыбался, но теперь мы больше говорили о сложных вещах: о любви, о дружбе, о верности, о смысле жизни. Часто обсуждали мои планы на будущее.

Все они были накрепко связаны с пением.

В конце восьмого класса я прошла в финал областного конкурса талантов – день и ночь готовилась к последнему этапу, репетировала, даже задвинула Зою на второй план. Папа не отвлекал меня визитами, зато очень часто звонил – внушал, что я справлюсь, клялся, что не пропустит решающее выступление.

Но в тот день… Не пришел.

Я пела лучше обычного, хотя рассыпáлась на части от обиды и недоумения.

Мне вручили диплом, но радости он не принес.

А спустя час с мамой связались…

Порыв ветра сотрясает рамы, бросает в стекло горсть дождя, скорбно завывает снаружи и улетает в ночные небеса.

Воспоминания сдавливают грудь, я падаю в яму неизбывного горя, страшной утраты и невыносимого одиночества, потревоженная рана в душе горит так, что невозможно сделать вдох.

Ладонь Кита осторожно ложится на мои волосы, он двигается ближе и снова обнимает меня:

– Хватит, не надо.

Его подбородок прижимается к моему лбу, боль и ужас притупляются. Я возвращаюсь в реальность: могу различить тиканье старого механического будильника, шорохи и скрипы в углах осиротевшего дома и громкий стук сердца у самого уха.

– Нет, Кит, все нормально. Я хочу тебе рассказать! – Дрожу, уткнувшись носом в теплое плечо. – Папа умер в отделении для безнадежных больных спустя две недели. Пока он находился там, мама дежурила у его кровати, возвращалась уставшая и молчаливая, но улыбалась и заверяла, что он обязательно поправится.