– Ну сколько раз еще тебе повторять, шалава малолетняя: ночевать нужно дома! Оторвут башку – что я матери-то буду говорить? – нудит Игорь, приближаясь к двери. – Когда же ты прекратишь к нему бегать, а?

Достаю из тайника телефон Кита, включаю запись и, едва не уронив, дрожащими пальцами прислоняю к основанию пыльной настольной лампы.

Спустя секунду в комнату врывается Игорь, и я пячусь.

Он подходит вплотную, и в нос ударяет резкий запах вчерашнего перегара и лосьона после бритья, склоняется надо мной и медленно расстегивает пуговицы на моей рубашке.

Взвиваюсь от негодования, но он срезает меня пустым мутным взглядом, и я закусываю губы. Тошнит и колотит, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, но страх парализует волю и не дает нанести удар.

Гребаный урод находит засос, поставленный Китом, и его холеную рожу перекашивает.

– Вот дура, мать твою. – Белесая бровь дергается, на шее вздуваются жилы, «папочка» коротко размахивается, и мне прилетает по лицу. Из глаз брызжут слезы. – Может, мне пристрелить этого щенка, чтобы ты поумнела??? Короче, сегодня его задержат для досмотра и случайно найдут наркоту в кармане. Не благодари…

Он швыряет меня к стене, вытирает ладони о брюки и приказывает:

– Ключи. Живо. Будешь сидеть дома, пока не загнешься нах.

– Они… В прихожей… – Пережидаю звон в ушах, задыхаюсь от сковавшего горло спазма, поднимаюсь и убираю волосы с потного лба. – На старом месте.

Смотрю на него снизу вверх, но снова замечаю в его обычно пустых мутных глазах что-то недоброе, сальное, грязное, что-то, от чего хочется выпить стакан холодной воды, залезть под душ и отмыться.

Он шагает ко мне, но в его кармане гудит телефон.

– Да. Закажи столик где обычно. Буду в течение часа и обработаю их… – отвечает он и отваливает, а я пытаюсь собраться воедино: заправляю за уши дурацкое каре, вдыхаю и выдыхаю, стираю слезы, прижимаю ладонь к пульсирующей щеке и сгораю от ярости.

Кто дал ему право ломать меня?..

Кто он такой, чтобы распоряжаться нашими жизнями?..

Как он смел оскорблять память моего отца и угрожать Киту?!

Что он вообще сделал, чтобы называть себя победителем???

Жгучая ненависть вновь закипает в венах. Жгучая, разъедающая все ненависть.

Гребаный урод чем-то гремит в «кабинете», матерится, топает как слон и снова врывается в комнату.

В его руках карабин – тусклый блик утреннего солнца растерянно моргает на стволе, аккурат возле черного немигающего глаза смерти, и я предельно ясно осознаю: он обнаружил пропажу.

Сейчас я умру.

– С-сука, где бумаги на квартиру? – цедит он, упирая дуло мне в живот. – Я сейчас выстрелю, и ты неделю будешь подыхать в мучениях. Считаю до трех! Раз! Два!

Я думаю о папе – молодом, улыбчивом и прекрасном – память о нем неприкосновенна и священна для меня, о наивной доверчивой маме и ее роковых ошибках, о Ките и его мечтах о синем небе и самолетах. Все это останется со мной и после смерти.

Лучше умереть, чем влачить жалкую жизнь собаки на привязи у хозяина-садиста.

– Убивай! – рычу и смотрю прямо в его опухшие глаза. – И тебя посадят. Зато ты отстанешь от мамы и не причинишь ей вред. Она не окажется на улице после развода, как твоя прежняя жена!

Он прищуривается и криво усмехается:

– Много болтаешь. Меня не посадят. Ты сама не прочь поиграть с оружием, можешь нечаянно снести себе башку… Документы. Быстро. Меня люди ждут!

– Нет. – Я сверлю его взглядом. – Убей меня и переверни всю комнату, и ты ничего не найдешь.

Гребаный урод до хруста стискивает челюсти, раздувает ноздри, бледнеет и дергается, но в мути его зрачков я снова вижу грязный интерес… По спине пробегает озноб.

– Ну, Янка, ну и отчаянная ты баба, вообще не в мать… – Его морда разъезжается в ухмылке. Он кладет ружье на кровать, ослабляет петлю галстука и наступает на меня. – Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Документы я у твоего биомусора все равно заберу, а ты мне ущерб от сорванной сделки прямо сейчас отработаешь.

Мешок сломанных костей, который я из себя представляю, безвольно отступает, но мозг включается и действует в аварийном режиме.

Он забрал ключи. Он слишком огромный. Он доведет дело до конца. Я в дерьме.

– Не надо. Пожалуйста. Не надо! – умоляю без голоса, дрожу и всхлипываю, пробую отбиваться, но здоровенная грабля гребаного урода ловит оба запястья и сжимает их каменными пальцами.

– Да не ссы ты, больно не будет! – Он склоняется слишком близко, одной рукой до конца расстегивает мою рубашку, возится под ней и справляется с застежкой лифчика. Прижимается ко мне, лапает потными ладонями, со свистом дышит, и его холодные и скользкие, как гнилые помидоры, губы шарят по телу.

Мне тошно, противно и паршиво, я вырываюсь, но ничего не выходит: он стоит как гребаная скала.

В голове взрывается боль, отчаяние перекрывает кислород – чтобы не умереть от омерзения и тупого проклятого бессилия, я зажмуриваюсь и пытаюсь вспомнить все светлые моменты, что у меня когда-то были.

Сцену и голубое платье, и восторженного мальчишку в десятом ряду. Сияющего папу и самолеты в небе. Мой полет на карусели рядом с Китом и облака под ногами. Поцелуи, разговоры до рассвета и признания в любви. Ночь в чужом дачном доме, дождь и громкий стук сердец. Погоню, летнее утро и наш веселый смех…

«…Нельзя постоянно убегать и прятаться, Ян. Надо принять бой! – улыбается такой близкий, родной, недосягаемый и далекий Кит. – Чем больше шкаф, тем громче падает. Показываю один раз! Прежде всего отключаешь уроду руки…»

Повинуясь его командам, я обхватываю огромные плечи гребаного урода и крепко сжимаю.

Он радостно мычит и не замечает подвоха: пыхтя, продолжает сражаться с кнопкой на поясе моих джинсов. Завожу ногу назад, резко увлекаю его в сторону и, вложив в рывок все силы, ненависть, усталость и злость, отталкиваю. Урод неловко заваливается на бок, ударяется виском о шкаф и отключается.

Перепрыгиваю грузную вонючую тушу, хватаю рюкзак, телефон Кита и кеды, выискиваю в кармане дубликат ключей и вырываюсь на свободу. Позади слышу грохот, мат и возню, но не оглядываюсь: лишь ощущаю холод шершавых бетонных ступеней под босыми ступнями.

Меня трясет, от омерзения и ужаса стучат зубы, слезы застилают картинку ясного летнего утра.

На ходу застегиваюсь, натягиваю обувь, разглаживаю волосы, вываливаюсь на улицу и бегу со всех ног.

Теперь мне есть к кому бежать.

Сбивая людей и срезая углы, я лечу к остановке. Ветер свистит в ушах, легкие горят, мышцы ломит, как после изнуряющих физических нагрузок. День, обещавший быть солнечным, вконец испортился: в воздухе витает предчувствие дождя, висят изморось и гарь, неприкаянный ветер гоняет мусор по газонам и тротуарам.

Из-за поворота показывается апатичная морда зеленого автобуса со слепыми глазами фар.

Расталкиваю локтями нерасторопных попутчиков, занимаю место на средней площадке, прислоняюсь лбом к пыльному стеклу и смотрю на знакомые пейзажи, проплывающие мимо. Меня все еще колотит, плечи непроизвольно дергаются, подбородок трясется. Но произошедшее в квартире Игоря уже не кажется реальным. Это не могло случиться наяву и было просто бессмысленным кошмарным сном.

Рыдания вырываются наружу. На меня оглядываются, и я закусываю губы, стараясь держаться из последних сил.

Единственное, что волнует меня сейчас, – угрозы гребаного урода в адрес Кита.

Память тут же являет недавние вечера, когда «папочка» как бы между прочим доставал ноутбук и демонстрировал нам с мамой фото со своими друзьями – «районными судьями, прокурорами и подполковниками полиции»: в саунах – с запотевшими пивными кружками в руках, на охоте – на фоне трупов несчастных зайцев, глухарей и уток, на банкетах в шикарных ресторанах и загородных отелях.