А мозг шилом сверлит мысль: оправдаться за такое он не сможет.

Словно считывая мое смятение и испуг, телефон вздрагивает от входящего с неизвестного номера.

Принимаю звонок и еле слышно шепчу:

– Кит, ты обещал мне не врать.

– Вообще-то я держу обещания! – отвечает он в духе «нормального» Кита. – Ключи готовы, Ян, можем свалить, как только пожелаешь…

– Тогда ответь, – перебиваю я. – Правда, что ты несколько последних лет пасешь меня везде и всюду?

Он затыкается и через пару мучительно долгих секунд произносит:

– Да.

Я кусаю кулак, но на сей раз от испуга, разочарования и тупой боли, утираю им сопли и хриплю:

– Ты рылся в моих вещах. Ты обидел Зою. Ты затыкал ей рот?

– Да.

С ресниц срываются новые слезы:

– Почему, Кит? Объясни. Я постараюсь понять…

– Потому что я урод, – бодро отзывается он, и разноцветные мушки роем взвиваются в темноте. – У меня с башкой проблемы. Я ходил за тобой как привязанный, а твоя подружка заподозрила неладное и пыталась помешать.

– Зачем? – Я зажмуриваюсь и задыхаюсь. – Зачем тебе все это?

– Это сложно. Я ненормальный. Тебя устроит такой ответ?

Я снова не сплю до рассвета: ворочаюсь, шмыгаю носом, сопоставляю слова и действия Кита, вспоминаю слухи и факты о нем, и куриные мозги вот-вот задымятся от напряжения.

Он странный и всегда таким был. Факт это или домысел? Пожалуй, факт.

Он бывает опасным: взрывается и не контролирует себя, может причинить вред ближним и завалить любого, невзирая на габариты.

Ему неведом страх, а за такую внешку, как у него, Марк с потрохами продался бы дьяволу.

Низ живота приятно тянет, но я тут же надавливаю на него кулаком и трясу головой.

Я не могу понять этого придурка, сколько ни пытаюсь. То, что он вытворял, находится за гранью здравого смысла.

Если он действительно любит, и давно, – что мешало ему подойти и признаться?

Зачем, черт возьми, два гребаных года ходить по пятам, наблюдать, рыться в вещах и фотографировать, как в тех историях про маньяков?

Что в тот день в парке перемкнуло в его мозгах? Почему он вдруг подвалил – с улыбкой, дурацкой ватой и обнимашками?

А еще он чуть не придушил Зою. И с этим ужасающим фактом спокойно согласился.

Мне кажется, что я проваливаюсь в черную пропасть и лечу прямиком в ад. Может, он хотел убить меня?

В тихой истерике я послала его и повесила трубку – даже если каким-то чудом он найдет оправдания, я…

Я не знаю.

Хлопаю себя ладонью по пустому лбу и прерывисто вздыхаю от досады.

Я вывернулась перед ним наизнанку, рассказала о самом сокровенном, лезла целоваться и готова была зайти дальше, и он с легкостью вписался в игру, храня за душой свои больные секреты…

Он может заполучить любую девчонку, стоит лишь поманить пальцем.

Зачем ему я?..

По коже снова пробегает холодок, я засовываю выключенный телефон Кита в тайник за кроватью и отдергиваю руку.

Внезапно проникаюсь сочувствием к маме: папа с легкостью заражал окружающих своим оптимизмом и идеями, и мы жили, не замечая проблем. Но когда он ушел, сказки закончились, розы завяли, звезды погасли, осталась суровая серая реальная жизнь. Кит обладает той же особенностью – создает вокруг иллюзию спокойствия и безмятежности, но существуют ли они на самом деле?

Его сегодняшние объяснения больше походили на насмешку. Ну а… Если он собирается посмеяться надо мной, то козырей у него уже предостаточно.

Мне больно и плохо так, что в голове гудит, а дышать не получается, и что-то пульсирует, ноет и печет под ребрами. Потому что придурок Кит, беззаботно улыбаясь, с корнями вырвал мое сердце.

И я с невыносимой ясностью осознаю: мне больше некому верить и не на кого уповать.

Утром, стерев слезы с распухшего, словно подушка, лица, по традиции прислушиваюсь к звукам снаружи. Эмоций и сил не осталось – равнодушно припоминаю черное дуло, в упор уставившееся на меня, но не чувствую испуга или ужаса.

Однако провоцировать Игоря на новые выходки все равно не хочется, и я решаюсь выйти к завтраку.

Мама, прихорашиваясь у зеркала, любуется новым оттенком волос, заправляет блузку за пояс юбки, сбрызгивает лаком локоны, но не позволяет мне прошаркать мимо и ловит за рукав пижамы:

– Яночка, ты мне что-то не нравишься: ревешь уже сутки. Живо рассказывай, что стряслось?

Игорь, поправляя блестящие запонки на белоснежной сорочке, бесшумно выплывает из спальни и сверлит меня неподвижным взглядом.

– Поговорим за завтраком? А то опоздаете… – хриплю еле слышно, и он, играя желваками, проходит в столовую.

Невесело усмехаюсь.

Зря ты так напрягаешься, «папочка». Так и паралич может разбить… Я вообще-то понятливая девочка. Под дулом карабина даже идиот поумнеет.

Притулившись у самого краешка стола, подпираю ладонями щеки и, выждав, когда оба «родителя» проглотят прожеванную еду, объявляю:

– Вы были правы, я признаю. Я не буду больше с ним видеться. Ну… С Китом. – На его имени дыхание срывается, но я упрямо продолжаю: – С ним было весело, но я не хочу вас расстраивать. Я подумала и… Прошу прощения за то, что оговорила Игоря.

Мама с облегчением вздыхает и бросает на мужа многозначительный взгляд, а тот царственно откидывается на спинку стула и покровительственно кивает.

– Вот и умница. Я тебя прощаю. А с такими неудачниками лучше не связываться. Сейчас вообще поколение конченое, а этот – ну прямо типичный представитель…

– Но телефон я тебе все равно не отдам! – к воспитательному процессу подключается мама. – Если есть какие-то планы, набери Зою прямо сейчас. Ей мы доверяем, так что…

Откладываю вилку на салфетку и молча протягиваю руку.

Мама роется в сумочке, болтающейся у ножки стула, и кладет мне в ладонь телефон. Мой телефон – обшарпанный, старый, с наклейками… Последний подарок папы.

– Это, конечно, совсем не дело. У тебя там было всего три контакта: Зоя, мальчик этот и… Отец. Я почистила список. Пора заводить новые социальные связи.

Тупая боль снова отравляет кровь, но я уже нормально ее переношу.

К ней можно привыкнуть. Когда-нибудь. Наверное.

Набираю номер Зои, включаю громкую связь и слышу в трубке запыхавшийся голос.

– Алло?

– Зой, извини, что отвлекаю от пробежки. Давай пересечемся в полдень на набережной и нормально поговорим?

Быстро договариваюсь о встрече и безропотно возвращаю телефон маме. Она второпях допивает сок, целует Игоря и убегает – внизу уже ждет такси.

Я бессмысленно пялюсь ей вслед, разглядываю закрывшуюся дверь, светлые стены и репродукции каких-то жутко известных картин на гастрономические темы. Светильники в нишах, столовые приборы и посуду на скатерти, отутюженный жесткий воротник и галстук, петлей затянутый вокруг мощной шеи. Лоснящийся после бритья подбородок, сжатые в ухмылке губы и пустые глаза. В них внезапно мелькает что-то типа раскаяния.

– Яна, давай забудем вчерашний инцидент! – тоном переговорщика предлагает «папочка» и аккуратно кладет передо мной связку ключей и пару оранжевых хрустящих бумажек. – Но о нашей договоренности тебе лучше не забывать!

Он хитро подмигивает, встает, закидывает в рот жвачку, забирает пиджак и сматывается.

Мне плевать на него, но приходится отпить холодной воды, чтобы протолкнуть обратно тошноту, поднявшуюся из желудка.

Квартира погружается в тишину. Я остаюсь в безопасном одиночестве, но мысли жужжат, а душа зудит от нехватки воздуха. Уставившись в одну точку, глушу остывший чай и теряю счет времени.

Спохватившись, собираю грязную посуду, складываю ее в посудомойку и, проходя мимо стола, быстро хватаю деньги и прячу в карман. Путь в никуда начался, когда я впервые взяла их из грязных лап. Теперь остается лишь терпеть и не отсвечивать.