– Да, на вскрытии это определили. Но мы еще не успели выяснить, было ли ему самому об этом известно. Оказывается, было. Он что, сам рассказал вам об этом?

– Он не рассказывал об этом никому. Даже жене. Теперь вы понимаете, почему он на это все пошел?

– Понимаю, Борис Евгеньевич. Скажите... Если Троекуров никому не рассказывал о своей болезни, то как же узнали о ней вы?

– Я стремлюсь знать о своих людях как можно больше. Особенно о тех, кто связан с деньгами. Он обращался в одну частную клинику, я дам вам ее координаты. У нас спасти бы его уже не смогли – он слишком все запустил. Ему, правда, порекомендовали поехать в Германию, но, насколько я понял, и там смогли бы только ненадолго отсрочить конец.

– Опять ваша служба безопасности? – Колапушин скривил губы и укоризненно покачал головой. – Вы пользуетесь очень некрасивыми методами!

– Некрасивыми?! – Смолин широким жестом показал на телеэкран с улыбающимся Борисом Троекуровым. – Если бы вы только знали, Арсений Петрович, сколько раз меня и предавали, и продавали...

– Все равно ваши методы мне абсолютно не нравятся! К тому же они совершенно незаконны! Кстати, о законах... Вы ведь можете теперь потребовать назад свои пятьдесят тысяч долларов.

– Вероятно, могу. Но я не стану этого делать.

Колапушин посмотрел на Смолина с удивлением:

– Почему? Троекуров же был преступником – вы сами это видели!

– За свое преступление он уже расплатился, и слишком дорого. Вы же понимаете, почему он пошел на это. А я не стану отбирать деньги у вдовы с ребенком. Ей и так придется несладко, особенно после того, как вы сами обо всем этом расскажете с экрана.

– Вы неожиданный человек, Борис Евгеньевич! Не удивлюсь, если вы знаете, кто за всем этим стоит.

– Теперь знаю. Но вам не скажу.

– Опять ваша служба безопасности? – понимающе покивал Колапушин.

– Нет, они не докопались. Они же ничего не знали про эту пресловутую радугу. А вы мне ничего о ней не сказали. Хотя уже и тогда знали, как я понял.

– И вы на меня обиделись и не желаете поэтому назвать мне имя преступника?

– Ничуть я на вас не обиделся. Тем более что сначала вы ведь и меня подозревали, правда? – Смолин усмехнулся. – Не надо! Не надо делать этих отрицающих жестов, Арсений Петрович! Скажу вам по секрету, будь я на вашем месте, я бы думал абсолютно то же самое! Я понимаю вас лучше, чем вы себе это представляете.

– Тогда почему же вы не хотите назвать мне имя преступника?

– Потому что я и сам только сейчас его узнал. Только после вашего рассказа. Понимаете, в этом преступлении преследовалось одновременно очень много самых разных целей. Необходимо было создать ажиотаж, вытащить всех на третий этаж, сделать так, чтобы никто не мог толком вспомнить, кто и где находился все это время, и так далее. Требуется очень хорошее знание психологии, чтобы суметь превратить людей в возбужденную, нерассуждающую толпу. Я знаю только одного человека, который в состоянии так точно рассчитать все это. Но доказательств у меня никаких нет, поэтому я лучше промолчу. Лучше скажите мне, если можно, конечно, вы прослушиваете сотовый телефон, который передали Ребрикову?

– Да, нам удалось добиться разрешения.

– Тогда вы и сами скоро узнаете, кто это. Вряд ли я ошибаюсь, Арсений Петрович. Я тоже достаточно хорошо знаю людей.

– Надеюсь. Даже если нам и не удастся перехватить этот телефонный разговор, мы все равно будем вести пристальное наблюдение за Ребриковым и рано или поздно установим, кто тот человек, который так настойчиво ищет с ним контакта. В любом случае, Борис Евгеньевич, то, что Ребриков выиграл с помощью мошенничества, уже сомнению не подлежит. Так что можете больше не беспокоиться о своих деньгах – платить ему вам не придется. Вы же ко мне пришли для того, чтобы выяснить это?

– Нет, – к удивлению Колапушина, ответил Смолин. – Это я окончательно понял уже тогда, когда увидел пленку со встречей этой пары на Арбате и услышал доклады людей, которые за ними следили. Раз вы проводили аналогичную операцию, да еще так хитро обставленную, значит, считаете Ребрикова преступником. Просто я не знал подробностей, а теперь благодаря вам знаю. А поговорить с вами я пришел совершенно по другому поводу, Арсений Петрович.

– По какому? – Недоумение Колапушина возрастало. – По поводу моего будущего выступления на вашем канале? Так я еще и согласия на это вам не давал, и, честно говоря, даже и для себя не решил – дам я его или нет.

– Ну что вы, Арсений Петрович! Такие вопросы решаются на уровне старших редакторов соответствующих программ, в редких случаях на уровне шеф-редактора, не выше. Нет-нет, разговор совсем не об этом. Можно задать вам один вопрос?

– Спрашивайте. Только учтите, вовсе не на все вопросы я имею право вам отвечать.

Смолин улыбнулся:

– На этот имеете, не беспокойтесь. У вас ведь, кажется, можно выйти в отставку после двадцати лет службы?

– Да, а какое это имеет отношение...

– Самое прямое! У вас уже есть выслуга лет?

– В ноябре будет. Но я не собираюсь выходить на пенсию: я имею право служить и дальше и не собираюсь что-либо менять в своей жизни.

– А если я предложу вам перейти ко мне? Пенсию вы будете получать так и так, а вот оклад... Вот тут я вам гарантирую намного выше, чем вы получите здесь. Намного, Арсений Петрович, я не шучу!

– Уж не режиссером ли? – с иронией поинтересовался Колапушин.

– Нет, Арсений Петрович, не режиссером. Хотя, если бы вы окончили, скажем, Высшие режиссерские курсы, и режиссером с удовольствием вас взял бы. Есть у вас одно качество, которое позволяет мне сделать вывод – режиссер бы из вас вышел очень неплохой.

– Это какое же качество?

– Настоящий режиссер видит все произведение одномоментно. Не важно, что он ставит – фильм, спектакль или телепередачу. Главное – у него есть определенная идея и четкое представление обо всей работе сразу! Только начиная съемки, он уже ясно представляет себе, как и чем все закончится. И то, что находится внутри этой работы, тоже подчинено этой главной идее. А формы, в которых он это выразит... Это его дело. Но если у него имеется эта главная идея и он подчиняет ей свое творчество, то у него обязательно выйдет что-то значительное, вне зависимости от формы. Этим качеством обладают далеко не все люди. И никакое образование здесь не поможет! Человек способен чему-то научиться, сделать достаточно добротные вещи, но выдающимся, а тем более гениальным режиссером ему не стать никогда! Видимо, это какое-то врожденное качество. Впрочем, это касается не только режиссеров, но и художников, композиторов, скульпторов... Во всем этом есть что-то общее, но трудно объяснимое. Так вот, Арсений Петрович, у вас такое качество есть!

– Простите, я как-то не совсем вас понял... Вы что, хотите, чтобы я окончил эти режиссерские курсы? Я не собираюсь этого делать – у меня совершенно иная профессия!

– На самом деле это не помеха. Я знаком со многими режиссерами, которые вначале занимались вроде вас совсем другим делом. А в результате стали режиссерами – и хорошими, должен заметить. Но такие качества, как у вас, очень полезны и в другой работе. Вот про нее-то я и хотел с вами поговорить.

– И что же это за работа, Борис Евгеньевич?

– Вы знаете – у меня есть служба безопасности. Ею руководит бывший генерал КГБ.

– Вы хотели сказать – ФСБ?

– Нет, нет, я не оговорился. Именно КГБ! Того самого!

– Сколько же ему лет? – удивился Колапушин.

– Много, Арсений Петрович, много... Он немолодой человек и давно уже просит меня подобрать ему подходящего первого заместителя. Ненадолго. Он передаст ему все дела и спокойно уйдет на давно заслуженный отдых. А этот первый зам займет его место.

– Уж не мне ли вы предлагаете стать его первым замом?

– Именно вам! Не беспокойтесь. Я тут немного понаблюдал за вами и уверен – на вторых ролях вы пробудете совсем недолго. Вы же профессионал – вам понять специфику будет совсем несложно. Вот об этом-то я и пришел сегодня с вами поговорить, Арсений Петрович.