– Я могу подойти, сэр! Они меня не знают! – неожиданно подал голос Роулз, молчавший до сих пор.

– Да не свисти, Джон! – немедленно отреагировал Ечкин. – Кого-кого, а тебя-то вообще за километр видно!

– Я могу! – упрямо повторил Роулз.

– И как же ты к ним подберешься, родной? – ехидно поинтересовался Немигайло. – Под видом простого русского паренька, так, что ли? В косоворотке и с гармошкой?

– Подожди, Егор! – вмешался Колапушин. – Дай человеку рассказать. А вы сможете понять их разговор, Джонатан? – поинтересовался он у Роулза.

– Я плохо понимаю по-русски, когда говорят быстро. Но я могу делать видео! Там звук будет тоже!

– Он еще и с камерой в руках собирается к ним подойти! – Скептицизму Немигайло не было предела. – Да они сейчас как пуганые вороны – любого куста боятся! А ты их снимать собрался, да еще на близком расстоянии! И станут они при тебе хоть что-то говорить? Ага, два раза!

– Я могу! Я знаю Арбат-стрит! Это близко с эмерикан эмбасси! Посолство Ю-эс-эй! Я там был! На другой стрит – я не могу! На Арбат-стрит – я могу! Нас учат!

– Излагай! – Толстый палец Немигайло уставился прямехонько в грудь Джонатана.

Казалось, перекресток Арбата с Большим Афанасьевским переулком – вот он! Только руку протяни – и можешь даже его пощупать. Однако рука для этого должна быть оч-чень длинной!

Колапушин и Немигайло сидели на семнадцатом этаже дома на Новом Арбате, в офисе одной из многочисленных фирм, примостившихся в этом огромном здании. В открытое окно они прекрасно видели все, что происходит на этом перекрестке, с помощью огромных подзорных труб на штативах, выданных им в оперативно-техническом отделе.

Видеть-то они могли, но не слышать! Еще с раннего утра специалист из ОТО, установивший два направленных микрофона в окнах квартиры углового дома на Арбате, послушав через наушники, что происходит на перекрестке, только безнадежно махнул рукой. Слишком много посторонних шумов проникало в микрофоны даже утром, а позже народу на Арбате только прибавилось.

Оставалось надеяться на Роулза и его великолепную выдумку!

Действительно, такую операцию можно было провести только на Арбате. Ни на какой другой улице провернуть такое было бы нельзя! А вот на Арбате, с его художниками, сидящими за маленькими складными мольбертами и рисующими портрет любого желающего за скромное вознаграждение; с его уличными музыкантами, ларьками, где можно купить матрешек, бижутерию или любую воинскую форму, вплоть до погон маршала СССР; с его бродячими жонглерами и акробатами, толпами кришнаитов в оранжевых одеяниях, распевающих «Харе Кришна», гадалками, чудиком, изображающим Ленина и фотографирующимся за небольшую мзду с иностранцами...

Только в такой пестрой компании экзотический африканский танцор с длинными барабанами на узорчатых широких тесемках через плечо, босиком, в набедренной повязке и в роскошном головном уборе из страусиных перьев, с крупными желтыми, синими и красными орнаментами прямо на теле не вызывал ни малейшего удивления.

Чтобы добыть этот маскарадный костюм, вчера вечером потребовалось срочно включить все многочисленные и неожиданные связи генерала Шугаева в кинематографических и театральных кругах, зато результат оказался выше всяческих похвал! Кто бы мог заподозрить в этом чернокожем танцоре стажера-оперативника ГУВД Москвы, ухитрившегося примостить в одном из тамтамов не слишком маленькую видеокамеру!

Колапушин с колоссальным удовольствием наблюдал через мощную оптику за танцами Джонатана, его великолепной пластикой. Роулз назойливо приставал к прохожим, тряся половинкой высушенной тыквы, на донышке которой виднелись мелочь и несколько смятых десяток. Танцевать Джонатан умел – тыква пополнялась достаточно активно.

Так ли хорошо учили в школе ФБР, или Роулз сам был так умен – уже не имело значения. Не только Колапушин, но и остальные оперативники, включая Немигайло, очень его зауважали после того, как он на ломаном русском языке и с Васиной помощью изложил свой план.

Однако время приближалось к десяти! Пора было уже появиться Ребрикову. И он пришел как по расписанию – подошел со стороны Арбатской площади, одетый точно так, как и описал в телефонном разговоре. На глазах у него были большие темные очки – видно, после всех передач по телевизору ему слишком уж надоедали на улицах. Ребриков встал там, где и договорился с незнакомкой – посередине перекрестка, – и стоял, переминаясь с ноги на ногу и нервно озираясь.

Немигайло опять оказался совершенно прав! К Ребрикову подошла именно девушка. К сожалению, они оба встали так, что ее лица не было видно. Оставалось надеяться на то, что Роулз сможет ее заснять. А надеяться на него было можно! Через мощную оптику Колапушин прекрасно видел, как Джонатан приблизился вплотную к этой паре и назойливо подпихнул чуть ли не под нос Ребрикову свою тыкву с мелочью. Ребриков недовольно отмахнулся, но Джонатан продолжал кружить вокруг них. Со стороны создавалось полное впечатление, что надоедливый чернокожий бродячий артист все-таки не оставил надежды разжиться парой десяток у Ребрикова.

Разговаривала эта пара очень недолго. Девушка что-то отдала Ребрикову – видимо, то письмо, о котором говорила по телефону, – и быстро ушла в сторону Арбатской площади. Ребриков пошел по Арбату в другую сторону – к Смоленской. Колапушин не видел, но знал, что за девушкой обязательно должен был последовать Вася, а за Ребриковым – Миша.

Техник ОТО разобрал оптику и штативы, на которых она крепилась, и уложил в футляры. Больше делать здесь было совершенно нечего – пора было ехать к себе в Управление.

– С легким паром, балерун! – весело приветствовал вернувшегося из душа Джонатана Немигайло. – Что-то ты долго – мы уже и ждать тебя устали.

– Очень прочный краска, этот, блю... как это? – виновато попробовал объяснить Роулз.

– Синяя, – улыбнулся Колапушин. – Егор Фомич шутит, Джонатан. Могли бы и еще попариться.

– Болше не надо! Но этот, синяя, очень прочный!

– Не нашлось у гримеров синей краски, – объяснил Колапушин. – Видимо, не пользуются они ею. Намазали чем под руку попало. Вы же сами просили синюю.

– Я видел такой рисунок у дансерз из Джамайка, сэр. Надо рисовать правилно!

– Совершенно верно, Джонатан, – согласился Колапушин. – Так надежнее. Наверное, вы очень хотите поскорее просмотреть то, что вам удалось заснять?

Роулз взглянул в угол, где на сдвинутых стульях красовался его роскошный головной убор из страусиных перьев и грудой лежали несколько длинных африканских барабанов.

– Я хочу! Толко... Надо ждать, ребята. Мы работаем вместе! Надо смотреть вместе!

– Наш человек! – одобрительно высказался Немигайло. – Вот закончим дело – и все вместе в баньку завалимся! Вот там ты узнаешь, что значит париться по-настоящему! Так тебя веничком отполирую – белее Майкла Джексона станешь! А, Арсений Петрович? Сходим в баньку все вместе? Попаримся, пивка попьем от пуза!

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнул, Егор, – улыбнулся Колапушин. – Делу далеко еще до конца!

– Размотаем клубочек, Арсений Петрович, размотаем! Чую я! А чутье меня никогда еще не подводило – сами знаете!

Вася вошел в кабинет Колапушина с таким унылым видом, что сразу стало понятно – хороших новостей он не принес.

– Чего надулся?! – грозно поинтересовался Немигайло. – Колись быстро, потерял ее, что ли? Чему вас только учат, теоретики?!

– Я не виноват, Егор Фомич! Честное слово, не виноват!

– Как же, не виноват он!.. – продолжил было Немигайло, но Колапушин его остановил:

– Егор, не шуми! Василий, расскажи, что там у тебя случилось.

– Я стоял на веранде, Арсений Петрович. Ресторан там какой-то, и у него веранда летняя. Растения в ящиках вокруг по веревкам вьются, вот я за ними и спрятался – вы же говорили, что она может быть с телевидения. Я ее, правда, там не видел.