Колапушин недоуменно скривил губы и потряс головой:

– Совершенно не представляю, что еще такое он может привезти. Место преступления было осмотрено очень тщательно. Ечкин вообще оставался там до утра – вместе с рабочими декорации разбирал. И в результате нашел пистолет, из которого стреляли в Троекурова. Да Виктор Николаевич знает – он и сам при этом присутствовал.

– Правильно, Павел Александрович, – подтвердил Мишаков. – К работе опергруппы у меня никаких претензий нет. Если Смолин и нашел еще что-то, то явно не на месте преступления, а где-то в другом месте. Может, не будем пока торопить события?

– Вы правы, Виктор Николаевич, – согласился Шугаев. – Зачем мы будем сейчас без толку гадать? Тем более что он должен подъехать с минуты на минуту. Вот тогда все точно и узнаем от него самого. Подождем...

Ждать пришлось совсем недолго. Смолин вошел в предупредительно распахнутую адъютантом дверь и быстро, как и тогда, на телевидении, прошел через кабинет к столу Шугаева. Видимо, таким стремительным он был всегда.

– Добрый день, Павел Александрович, – поздоровался он с Шугаевым. – Здравствуйте, Виктор Николаевич и Арсений Петрович!

Ого! Оказывается, Смолин даже запомнил имена Мишакова и Колапушина!

– Здравствуйте, здравствуйте, Борис Евгеньевич! – приветливо сказал Шугаев, протягивая гостю руку через стол. – Что привело вас к нам? Наверное, генеральный директор федерального телеканала по пустякам сам не приехал бы? Да вы присаживайтесь, что же на ногах-то до сих пор?

– Спасибо, – проговорил Смолин, усаживаясь за стол для совещаний напротив Колапушина и Мишакова. – По пустякам я бы действительно не приехал. Я привез магнитофонную запись одного интересного телефонного разговора. Думаю, он имеет прямое отношение к делу.

Смолин раскрыл небольшой атташе-кейс, который держал в руках, достал оттуда аудиокассету и через стол протянул ее Шугаеву:

– Вот, пожалуйста. Давайте послушаем эту кассету. Это очень интересно!

– Ну если вы говорите, что это интересно...

Шугаев вставил кассету в магнитофон и включил воспроизведение.

После недолгого шуршания в динамике послышались два голоса. Колапушин без особого труда тут же узнал Ребрикова. Женский голос был ему совершенно неизвестен.

– Алло, – произнес Ребриков недовольным тоном.

– Здравствуйте. Это Николай?

– Я уже устал объяснять вам всем, что никаких интервью никому давать не буду! – рявкнул Ребриков в ответ. – Будьте здоровы!

– Подождите, не кладите трубку! Я вам совсем по другому поводу звоню! Меня просили поговорить с вами о радуге.

Ребриков помолчал несколько секунд.

– О чем, о чем поговорить? – наконец спросил он настороженно.

– О радуге. Мне сказали, что вы меня поймете.

– Предположим, – так же настороженно сказал Ребриков. – И что же именно вы хотели у меня о ней спросить?

– Понятия не имею. Просто мне сказали, что вы узнаете меня по этому слову.

– Кто вам это сказал?

– Да не важно это! Кто сказал, тот и сказал! Меня просто попросили позвонить вам и договориться о встрече. Мне надо передать вам письмо.

– И что же написано в этом письме?

– Да откуда мне знать?! Поймите, я просто почтальон или курьер, если хотите. Меня всего лишь попросили передать письмо – вот я и хочу это сделать! Так мы можем с вами встретиться где-нибудь в центре?

– Хорошо, – подумав немного, ответил Ребриков. – Только не сегодня. Завтра утром вас устроит?

– Вполне. А когда и где?

– Давайте... ровно в десять на Арбате. Знаете, там недавно дом новый построили. Внизу еще магазины какие-то. «Дворянский дом» называется.

– Это на котором кариатиды такие дурацкие? Знаю.

– Так вот, там поперек Арбата переулок идет, и ровно в десять я буду стоять прямо посередине перекрестка. И не опаздывайте! Больше пятнадцати минут я ждать не собираюсь!

– Не волнуйтесь – не опоздаю! А как я вас узнаю?

– На мне будут синие джинсы, белая футболка и синяя ветровка. Кроссовки тоже синие. Вам достаточно?

– Вполне. До свидания.

– Пока! – буркнул Ребриков.

Пленка еще немного пошуршала в магнитофоне, пока Смолин не сказал:

– Все. Больше на этой пленке ничего нет.

– И почему, Борис Евгеньевич, вы решили, что разговор этих неизвестных людей может представлять для нас хоть какой-то интерес? – спросил Шугаев, выключая магнитофон.

– Не совсем неизвестных, Павел Александрович, – парировал Смолин. – Один человек известен – это Ребриков. Тот самый, который выиграл шестьдесят миллионов рублей!

– А откуда вы знаете, что это Ребриков? – поинтересовался Колапушин.

– Он же играл и давал интервью нашему каналу. Я, естественно, просмотрел эти записи и запомнил его голос.

– Надо же! Он узнал его голос! – язвительно заметил Мишаков. – Откуда у вас эта совершенно противозаконная запись? Вы что, прослушиваете телефон Ребрикова? По какому праву?!

– Ах да! Простите, я совсем забыл. – Смолин опять раскрыл свой кейс, достал оттуда лист бумаги и подвинул его Мишакову. – Вот здесь все написано.

Мишаков вслух начал читать исписанный лист, крайне ехидно комментируя прочитанное:

– Значит, вот как дело обстояло? Шел по коридору телеканала – нашел кассету... Это в помещении телеканала, куда посторонние только по пропуску могут попасть! А генеральный директор, конечно, поднимает с пола кассеты, вместо того чтобы сделать втык уборщице. Решил послушать... Ага! У генерального директора федерального телеканала больше нет дел, кроме как слушать все найденные на полу кассеты?! Узнал голос Ребрикова...

Мишаков резко оттолкнул лист.

– Что вы мне суете эту филькину грамоту?!

– Это не филькина грамота, а мое заявление, – спокойно ответил Смолин, – написанное два часа назад.

– Вы нас за полных идиотов не держите, договорились?! Нам ведь тоже кое-что известно о службе безопасности вашего канала! Приходилось сталкиваться, как же! Совершенно ясно, Борис Евгеньевич, что это ваши люди прослушивали телефон Ребрикова и вели запись его разговоров! «Жучка» на его линию влепили, так?

– Докажите это, – так же спокойно ответил Смолин.

– Докажем, докажем, не беспокойтесь! И когда докажем, вам придется отвечать! Именно вам, Борис Евгеньевич, а не только вашим исполнителям! Вы сами принесли эту запись сюда!

– Не «когда докажете», а «если докажете», – по-прежнему невозмутимо сказал Смолин. – Вот если докажете, тогда я и отвечу.

– Ну, знаете!.. – задохнулся от возмущения Мишаков. – Я, как работник прокуратуры, терпеть это глумление над законом больше не собираюсь! Разговаривайте с ним сами, если желаете, а меня здесь нет!

Резко поднявшись из-за стола, Мишаков пошел к выходу из кабинета. Уже открыв дверь, он остановился и, обернувшись, сказал Смолину:

– И все-таки, Борис Евгеньевич, – «когда»! Не «если», а именно «когда»! Запомните это, пожалуйста!

После этих слов он вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

– А ведь Виктор Николаевич совершенно прав! – заметил Шугаев, укоризненно взглянув на Смолина. – Вы, Борис Евгеньевич, пользуетесь незаконными методами!

– Я уже говорил, Павел Александрович, что это надо доказать! Лучше скажите, вам эта «радуга» о чем-нибудь говорит?

– Абсолютно ни о чем! – быстро проговорил Колапушин, предостерегающе глянув на Шугаева. – Возможно, что это просто какое-то условное слово.

– Вот и я так думаю, – отозвался Смолин. – Но согласитесь, во всем этом есть что-то странное. Ребриков категорически отказывается разговаривать с кем бы то ни было! Наши репортеры хотели проинтервьюировать его прямо у него дома. Он им отказал! Отказывает и другим корреспондентам, хотя, казалось бы, что для него в этом плохого? Наоборот – лишняя слава. А он не желает! И в то же время соглашается на встречу с совершенно незнакомой ему женщиной по одному ее слову! И слово это очень похоже на какой-то пароль! Я не собираюсь выяснять, что вы намерены делать, – я понимаю характер вашей работы. Но считаю, что эта запись очень важна, вы согласны?