— Могу я, Нейл ар Эвис, убедиться в этом лично, заглянув в книгу учета выдачи вознаграждений, лежащей во-он в том шкафу на второй полке сверху?

Арр Овьен растерялся! Ведь, несмотря на то что со дня смерти моего отца прошло уже три с половиной года, его имя все еще было на слуху — о Гатторе Молнии не забыли ни благородные, приближенные ко двору, ни сам король Зейн. А значит, я, сын человека, четырежды спасшего жизнь верховному сюзерену, и раз восемь предотвратившего покушения, мог серьезно обидеться. И потребовать справедливости у человека, заслужившего прозвище Гневный.

— Подождите, если мне не изменяет память, то у того татя, которого удавили, клык был целым! — начала выкручиваться Чумная Крыса. — И шрама на темени я что-то не припоминаю…

— А в розыскном листе эти приметы указаны! — уже понимая, что победил и изо всех сил стараясь удавить торжествующую улыбку, «хмуро» бросил я.

— Значит, тот себя оговорил! В смысле, сломался во время допроса… Что иногда случается… вернее, случалось… при моем предшественнике… — выдвинув из стола верхний ящик и без особой радости на лице доставая из него по одному золотому, продолжил арр Овьен. — Палачей уже пороли, дважды лишали половины месячного жалования, но дурные привычки, знаете ли, очень живучи!

— Кстати, а что в остальных сумках? Добро, награбленное Орлом и его шайкой? — с надеждой спросил он, закончив выстраивать третий столбик из монет.

— Головы его людей. В этих — семь. И еще десяток внизу, в переметных сумках, навьюченных на заводную лошадь. Их приметы в розыскных листах я, честно говоря, не искал, ибо очень устал. Но не удивлюсь, если они там найдутся.

Крысу чуть удар не хватил. Но вместо ужаса перед возможной потерей еще какой-нибудь суммы он сочувственно вздохнул:

— Тогда езжайте домой и хорошенько отдохните! А головы оставьте тут — я поручу кому-нибудь покопаться в архиве. Если соответствия найдутся, то вас, конечно же, об этом немедленно уведомят…

…К дому я подъехал уже в поздних сумерках и, услышав сначала радостное повизгивание Рыка, а затем и знакомый перестук клюки Генора, радостно заулыбался.

— Открывай ворота, старый, я сегодня верхом! — весело воскликнул я и спешился, чтобы не заставлять пожилого человека толкать массивную створку.

Заскрипел сдвигаемый засов, створка поддалась моему рывку, и в стремительно расширяющуюся щель выметнулась черная молния.

От первого прыжка в лицо я увернулся. Второй слегка подправил, заставляя пса снова пролететь мимо. А когда он развернулся и обиженно заскулил, присел на корточки и развел руки:

— Ну, иди сюда, звереныш! Дай, я тебя обниму…

Следующую четверть кольца я пытался возместить четвероногому другу хотя бы часть ласки, недополученной им за время моего отсутствия. Он отвечал тем же — вилял обрубком хвоста, подпрыгивал на месте и пытался улучить момент, чтобы облизать мне лицо. Зато, когда из дома вынеслась Майра и, сияя, бросилась ко мне, тяжело вздохнул и принялся делать вид, что очень занят присмотром за лошадьми.

Пожать широкую, как лопата, но уже не такую сильную, как в молодости, ладонь Генора я все-таки успел. А потом оказался закручен счастливым ураганом.

Зная, что первые мгновения после возвращения домой сопротивляться ключнице бессмысленно, я стоически перетерпел первый, самый жуткий приступ ощупывания, разглядывания и поглаживания. Затем дождался момента, когда она, наконец, удостоверится в том, что я жив, здоров и даже не поцарапан, и ласково потрепал ее по волосам:

— Я тоже соскучился! Как вы тут без меня?

Девушка растаяла. Но ответила, как всегда, коротко и по существу:

— Честно говоря, не очень: деньги практически закончились, и с продуктами беда. А тут еще и Рык волноваться начал…

— Четыре последние ночи кто-то наблюдал за домом! — объяснил Генор, взяв лошадей под уздцы. — Дело знает. И лежки выбирает с умом. В общем, как бы чего не вышло…

— Разберусь… — пообещал я, задумчиво оглядев двор и потерев пальцем переносицу. Потом снял с пояса один из кошелей и кинул его Майре: — А с деньгами все хорошо: охота выдалась более чем удачная!

Девушка поймала кошель, быстренько распустила стягивавший его шнур, заглянула внутрь и вытаращила глаза:

— Серебро⁈ Золотых на восемь-девять⁈

— В этом — на одиннадцать с лишним. И он у меня не один! — гордо уточнил я. Потом схватил ее за талию и закружил по двору: — Но и это еще не все: видишь вот эту каурую? Она твоя!

…Второй приступ ощупывания, разглядывания и поглаживания, как водится, Майра устроила в предбаннике. После того, как я, наскоро перекусив жалкими остатками имеющейся в доме еды, отправился смывать дорожную пыль и въевшийся в кожу запах мертвечины.

Пока раздевала, предельно внимательно осмотрела с ног до головы и не пропустила ни одного кусочка кожи крупнее медного щита. Старых шрамов аккуратно касалась пальцами и вздыхала. А при виде невесть где заработанных ссадин потемнела взглядом и пообещала смазать их заживляющей мазью. Естественно, после того как я вымоюсь. Потом усадила на табурет, быстренько привела отросшую шевелюру к своему идеалу и собственноручно побрила. Когда закончила, склонила голову к левому плечу и, оценив результаты своего труда, удовлетворенно хмыкнула. После чего затолкала в мыльню и заставила забраться в бочку с горячей водой.

Волосы мыла целую вечность, приятно разминая кожу головы сильными пальцами и прикрывая ладонью глаза тогда, когда смывала мыльную пену. Чуть позже собственноручно остригла отросшие ногти и добросовестно помыла. А стоило мне выбраться из бочки и, опрокинув на себя ведро с чистой водой, завалиться на невысокий столик, дорвалась до возможности ощупать меня от души — начала делать массаж.

Мяла так же добросовестно — чуть ли не стражу. И расслабила до состояния киселя. А когда почувствовала, что я уже почти ничего не соображаю, помогла встать, завернула в широченное полотенце, приятно пахнущее какими-то травами, и проводила до постели…

[1] Герса — подъемная решетка в надвратных башнях.

[2] Псарня — народное название штаб-квартиры Разбойного приказа. Кстати, сотрудников последнего в народе уважительно называют волкодавами или псами.

[3] Щит — медная монета. По размерам самая крупная из имеющихся в ходу.

Глава 3.

Восьмой день второй десятины первого месяца лета.

Следующим утром, не успев толком открыть глаза, я повел носом, ощутил запах ягодного взвара и, перекатившись на край кровати, вцепился в здоровенную кружку с любимым напитком, как всегда, обнаружившуюся на табурете.

— Майра, ты чудо! — с наслаждением уполовинив емкость, крикнул я, прекрасно зная, что она меня услышит. И не ошибся — не прошло и десятой доли кольца, как улыбающаяся ключница возникла на пороге спальни:

— Доброе утро, арр! Как спалось?

— Великолепно! — честно ответил я. — Свежие простыни, мягкая кровать, чистое тело. Что еще нужно молодому и не избалованному жизнью мужчине?

— Конечно же, плотно поесть и отправиться к девочкам матушки Оланны! — хихикнула она и исчезла. Чтобы вскоре возникнуть передо мной с вместительным деревянным подносом, уставленным тарелками.

Я принюхался к восхитительным запахам и почувствовал, как во рту начала скапливаться слюна:

— Пожалуй, соглашусь. Особенно с первой частью твоего утверждения!

— Со второй тоже согласитесь. Когда утолите голод и почувствуете томление… своей чувствительной души! — добродушно продолжила она, прекрасно зная, что на ее беззлобные шутки я никогда не обижаюсь.

— А что у нас на завтрак? — нетерпеливо спросил я, заметив, что она, продолжая издеваться, крайне медленно плывет от двери к кровати.

— Жареная курица, отварной рис, хлеб, сыр, блины и мед… — прежде, чем поставить поднос на табурет, перечислила ключница. И, увидев, что у меня вытягивается лицо, пожала по-крестьянски широкими плечами: — Встала пораньше, сбегала на рынок, приготовила…