Она не огрызалась, ибо была занята. Зато мелкая защищала ее со всем пылом души. Называла насмешниц завистницами, намекала, что я, возмущенный такой несправедливостью по отношению к своей любимой помощнице, не дам им научиться плавать на спине, и угрожала, что дождется, когда они окажутся в том же положении, и засмеет насмерть. А девушки делали вид, что боятся ее угроз, но подшучивать не прекращали.

Увы, первые две трети кольца плавание на спине получалось не очень. У всех. Но потом я вспомнил, как папа когда-то учил меня лежать на воде, и продемонстрировал это умение. А вскоре имел возможность полюбоваться на пять восторженных лиц. И на столько же пар весьма аппетитных округлостей, закачавшихся над водой. За первым успехом последовал и второй: поплыть на спине, бултыхая одними ногами, получилось у всех. А вот добавить к ним еще и руки, увы, только у Найты…

…Развлекались, с небольшими перерывами на отдых, почти до заката. Плавали, ныряли «на мне», прыгали с валуна, играли в безумного слепня и сопровождали все это шуточной, моментами довольно двусмысленной, но при этом очень доброй и беззлобной грызней. Угомонились незадолго до наступления вожделенной темноты — все, кроме нас с Тиной, упали на покрывала, чтобы собраться с силами перед ночными безумствами. Я уселся на бревнышко, валяющееся перед самым урезом воды, и загляделся на стремительно темнеющее небо. А ар Лиин-старшая, сбегав в лес по нужде, вернулась обратно, подошла ко мне, села рядом и грустно вздохнула:

— Знаете, Нейл, скажи мне кто-нибудь, что пять женщин, оказавшись на краю Бездны[2], за две десятины не только не перегрызутся, но и станут по-настоящему близкими подругами, я бы рассмеялась ему в лицо. Или сочла бы лжецом. А сейчас безумно счастлива, что одной из них волею Пресветлой довелось стать моей дочке, а второй — мне…

Я пожал плечами:

— Насколько я знаю, мама с королевой Сайнтой тоже никогда не ругались.

— Было такое! — подтвердила женщина. — Только весь двор был убежден, что они просто не хотят вывешивать наружу грязное белье[3]!

— Мои родители тоже не грызлись между собой. Поэтому я привык именно к таким отношениям. А ругань, интриги и попытки манипулировать вызывают во мне отвращение.

— И к обнаженному телу вы относитесь не так, как все остальные мужчины, тоже из-за родителей? — через некоторое время спросила она.

Я кивнул:

— Да. Папа считал, что хорошо сложенный человек не менее красив, чем конь, цветок или радуга. Поэтому учил меня видеть красоту не только в высверке молнии или ударе клинка, но и в повороте головы, изгибе бедра или игре мышц. Когда мы выезжали куда-нибудь в глухомань, чтобы поплавать в озере или речке, мы с ним надевали штаны, обрезанные по верхнюю треть бедра, а мама и Шелла, папина меньшица, к так же коротко обрезанным панталончикам добавляли очень открытый верх от нижнего белья. Такой наряд, в отличие от ваших рубашек, не мешал плавать и не задирался при прыжках с камней и скал.

— То есть, по сути, они плавали в таком же корсете, как у меня?

Я мотнул головой из стороны в сторону:

— Неа. Корсет поддерживает грудь только снизу. Поэтому если вы прыгнете с камня головой вниз, то он съедет, и она вывалится. А их белье позволяло прыгать как угодно.

— А Агнесса и Шелла прыгали даже вниз головой⁈

— И знаете, как это было красиво⁈

Видимо, восторг в моем голосе Тину чем-то зацепил, так как она, немного помолчав, вдруг слегка покраснела и нерешительно попросила:

— А вы бы не могли еще раз показать такой прыжок? Раньше я не понимала, как и на что смотреть, а сейчас хочу увидеть ту красоту, о которой вы говорите…

Нерешительности в глазах этой женщины я не видел еще ни разу. Поэтому кивнул, дошел до валуна, взобрался на его вершину и, оттолкнувшись от него, раскинул в стороны руки.

— Красиво… — вынырнув, услышал я восхищенный голос мелкой.

— Да, дочка, красиво… — горько вздохнула Тина. — А я, дура, поняла это только сейчас…

[1] Безумный слепень — простонародная игра, далекий аналог наших салочек.

[2] На краю Бездны — аналог нашего «у черта на рогах».

[3] «Вывешивать наружу грязное белье» — аналог нашего «выносить сор из избы».

Глава 15.

Третий день пятой десятины первого месяца лета.

…Первой в «черное», как она выразилась, «безмолвие» со мной собралась мелкая. Бесстрашно вошла в воду по подбородок, положила руки на плечи, а затем попросила:

— А можно сначала отплыть хотя бы шагов на пятьдесят, а нырять уже потом?

— Страшно не будет? — с улыбкой спросил я, толкаясь ногой от дна.

— Неа! С вами я нырну даже в Бездну!

Отплыли. Не на пятьдесят, а на все девяносто. То есть, на расстояние, с которого линия берега была уже не видна, а валун казался одним большим сгустком мрака. Я развернулся на месте, спросил, готова ли она, дождался утвердительного ответа и ушел под воду. Первые три-четыре длинных, тягучих гребка плыл, слегка побаиваясь того, что Алиенна может испугаться. Но потом, почувствовав, что ее пальчики не тискают мои плечи, а тело совершенно расслаблено, слегка успокоился. Правда, гребку к десятому-одиннадцатому на всякий случай всплыл под самую поверхность. Условленный сигнал «все, пора» она подала на тринадцатом, а уже через мгновение, вдохнув чистый ночной воздух, обняла меня за шею и благодарно прошептала:

— Спасибо, это было здорово!

До берега добирались большей частью под водой. Правда, девушке так не хотелось выныривать, что она успевала отдышаться, поэтому там, в «темном безмолвии», выдерживала гребков по десять — пятнадцать. Тем не менее, когда мы добрались до остальных страждущих, обняла одновременно Майру и мать, и грустно пробормотала:

— Я так завидую тому, что у вас все впереди…

— Даже так? — поинтересовалась Майра, умиравшая от предвкушения аж с самого заката. — Что ж, тогда я ныряю последней!

Расстроенный стон мелкой и мой вопрос «ну, и кто там следующий» прозвучали одновременно, но я был услышан. Ибо ко мне тут же подплыла Вэйлька и доложила, что готова.

Ее стало потряхивать, и довольно сильно, уже шагах в шестидесяти от берега. Но на мое предложение нырнуть тут или вообще вернуться обратно она ответила возмущенным фырканьем и… дрожащим от страха голоском:

— Да, я боюсь! Но ни за что на свете не откажусь попробовать, привыкнуть и научиться.

Перед тем, как нырнуть первый раз, я еще раз напомнил ей о том, что ее задача сначала расслабиться, а потом, когда станет не хватать воздуха, сжать мои плечи. Она выслушала и сказала, что помнит. А когда я ушел под воду, прижалась к моей спине и лицом, и грудью, и задрожала еще сильнее. Слава Пресветлой, удержав руки вытянутыми, а ноги — вместе.

«Воздуха хватило» на четыре гребка, а потом мы вынырнули на поверхность. Но уже через пару десятков ударов сердца девушка «переползла» к моему правому плечу, чтобы заглянуть в лицо:

— В общем-то, не так уж и страшно. Так что буду привыкать…

Тина с Найтой боялись еще сильнее, чем она. Поэтому с ними я нырял неподалеку от берега. Тем не менее, подводное плавание распробовала и та, и другая, и перед выходом на берег тихим шепотом интересовались, можно ли будет то же самое попробовать и завтра. И от моих плеч отцеплялись только тогда, когда получали утвердительный ответ.

Майра… Майра вела себя великолепно: радовалась каждому шагу, на который мы удалялись от берега, то и дело опускала лицо в воду, чтобы что-то там увидеть, а когда я остановился и сказал, что нырять будем отсюда, попросила дать ей возможность поплавать самостоятельно. Удалившись еще шагов на десять, эта хитрюга улеглась на спину и некоторое время «любовалась звездами». А когда сообразила, что финт не удался, нехотя вернулась обратно, схватилась за меня и сказала, что, если бы остальные не ждали нашего возвращения, она бы упросила меня свозить ее к другому берегу. И не вылезала бы из озера до утра.