— То есть, твоя мама его возненавидела и перекинулась?
Вэйль кивнула:
— Ага! И это было здорово!
— В смысле «здорово»⁈ — не понял я.
— Сообщив вашему отцу, что маму казнили, дед увез ее в родовой замок и попытался пробудить в ней теплые чувства. Чего он только не вытворял: сажал на хлеб и воду, а когда она оказывалась на последнем издыхании, являлся ей «помочь»; предлагал бросить к ее ногам весь свет за дополнительные десять лет жизни, бил смертным боем. Только каждый новый способ пробудить в ней любовь делал только хуже: сначала у деда появилась какая-то сыпь, а с нею страшный зуд во всем теле. Затем начались боли в правом подреберье. А года через два, после очередной попытки предстать перед ней спасителем и ночи, проведенной в ее постели, у него отнялись ноги!
— Года через два? — переспросил я. — А где в это время была ты?
Вэйль понимающе усмехнулась:
— Вы решили, что я ваша сводная сестра?
— А разве это не так?
Девушка отрицательно помотала головой и сильно помрачнела:
— Не знаю, как в Маллоре, а у нас, в Хейзерре, девушка из Старшего рода имеет хоть какую-то цену только до тех пор, пока сохраняет невинность. Поэтому за пределами личных покоев маму постоянно сопровождала наперсница. Деньги она любила, и очень сильно, но боялась моего деда, как огня. Соответственно, письма от вашего отца моей маме и ее к нему передавала. Позволяла им браться за руки там, где не было посторонних. И аж шесть раз за семь месяцев закрыла глаза на их поцелуи. А я… я — насмешка судьбы. Над дедом: незадолго до того, как у него отнялись ноги, один из тех уродов, которым он поручил держать маму в черном теле, как-то перепил, перепутал покои мамы и какой-то служанки, вломился в них и потешил блуд. Разом лишив сюзерена даже призрачных надежд на реализацию лелеемых планов, а себя жизни…
Я припомнил разговор с Найтой и нахмурился:
— А ваша мать говорила, что моего отца выслали из Глевина за развращение благородной.
— «Смерть» мамы позволяла решить сразу три проблемы — убрать из Хейзерра вашего отца, избавить деда от необходимости объяснять окружающим, куда делась его дочь, и скрыть от других благородных факт появления Дарующей в роду Улеми. А для казни требовалась причина. Вот он ее и придумал.
Утверждение звучало логично, но противоречило моим представлениям о характере отца:
— Мой отец был благородным по духу, и не мог не попытаться защитить честь любимой женщины. Значит, услышав столь оскорбительное обвинение, потребовал бы ее осмотра у лекаря…
Вэйль посмотрела на меня, как на юродивого:
— Мама была собственностью главы одного из сильнейших Старших родов Хейзерра! Собственностью, арр! Поэтому даже будь ваш отец самим Гевером Гленном[2], дед послал бы его в Бездну! И был бы прав — хозяин вправе делать со своим имуществом все, что заблагорассудится, и ничьи требования ему не указ.
Нехотя признав, что она права, я тяжело вздохнул:
— Ну да, наверное…
Девушка грустно усмехнулась, а затем продолжила свой рассказ:
— Так вот, если бы мама не перекинулась, то дед, узнав о беременности, заставил бы ее прервать. Или начал бы искать Дар у меня. Но тогда ему было не до дочери: чтобы вернуть ему способность передвигаться, у врачей ушло три с лишним года! Правда, не успев встать на ноги, он примчался в манор, чтобы отомстить, но поорал на маму всего одну стражу и слег снова. Уже на пять лет!
— А потом? — тихо спросил я, увидел, что глаза Вэйлиотты потемнели еще сильнее, и мысленно обозвал себя придурком, но было поздно:
— Зная, чем грозит внимание деда, мама учила меня контролировать Дар чуть ли не с пеленок. То есть, запрещала ее лечить, как бы плохо ей ни было! Правда, добилась желаемого далеко не сразу: будучи совсем маленькой, я так страшно ненавидела шрамы на ее спине, что начинала их убирать, не задумываясь! Из-за этого маме приходилось хамить доверенному лицу деда и «зарабатывать» новые раны, дабы их чудесное исчезновение не привело меня в руки ее отца и не превратило в вещь.
— А когда она больше не смогла терпеть постоянные побои, вы сбежали…
— Нет, сбежали мы не поэтому. Когда я подросла и… э-э-э… оформилась, Тилон ар Улеми, то самое доверенное лицо деда, который истязал маму, вдруг решил, что с помощью внучки сюзерена можно улучшить положение своей семьи в иерархии рода. Съездил в столицу, к деду, и попросил выдать меня за старшего сына. Но перехвалил мои стати…
— А дед заинтересовался…
— Да: приехал, посмотрел на меня издалека, приказал учить всему, что может потребоваться благородной, и уехал. А обиженный в лучших чувствах Тилон никак не мог успокоиться, поэтому обсуждал свои планы даже в моем присутствии…
После этих слов Вэйль замолчала. Надолго. А я, прикрыв глаза, пытался уложить в голове ее рассказ и усиленно сдерживал рвущуюся наружу ненависть к Харзаху ар Улеми.
Через какое-то время, когда это чувство удалось придавить, а разрозненные обрывки отдельных событий, которые описывала Вэйль, превратились в более-менее цельную картину, я снова открыл глаза и легонечко надавил на круглое и теплое плечико:
— Знаешь, пока я тебя слушал, никак не мог понять одну вещь…
— Почему дед не приказал удавить маму?
— Жизнь с дедом давно в прошлом… — решив пока не поднимать вопрос, который почти наверняка снова сделал бы девушке больно, буркнул я. — Почему ты не вылечишь Найту сейчас⁈
Губки Вэйль искривила горькая усмешка:
— Вы видели ее спину в день нашей первой встречи. Значит, любое заметное изменение ее состояния могло натолкнуть вас на мысль о том, что я Дарующая. А мама боится этого больше всего на свете…
— Боит-ся⁈ — перебил ее я. — То есть, даже сейчас⁈
Девушка примирительно улыбнулась:
— Не обижайтесь: Дар мамы куда слабее моего, поэтому она практически не слышит. А о том, что творится в вашей душе, знает только по моим рассказам и поэтому пока не доверяет. В общем, решение открыться приняла я и сделала это вопреки ее требованиям…
…В следующий раз я проснулся на рассвете и обнаружил, что Вэйлиотты рядом нет, а в локте от меня лежит грустная, как больной щенок, Алиенна.
— Как вы, арр? — встревожено спросила она, увидев, что я открыл глаза.
— Вашими стараниями неплохо! — ту же ответил я, а потом прислушался к себе и с удивлением понял, что очень недалек от истины.
Мелкая сначала расцвела, а потом расстроено выпятила нижнюю губу:
— Старались только Майра и мама. А всех остальных вытолкали из бани чуть ли не пинками!
«Старалась еще и Вэйль… — подумал я, шевельнув левым плечом, и почувствовав только несильную тянущую боль, добавил: — И, пожалуй, больше всех!»
— Правда, мы помогали поднять вас сюда, но это мелочи…
Переживала она очень сильно, поэтому я постарался ее успокоить:
— Зато ты дежуришь. Со мной. Сейчас!
— Угу, дежурю… — еще больше расстроилась она. — Майра решила так: с завтрака и до обеда рядом с вами будет Найта, с обеда до ужина — моя мама, с ужина и до полуночи — она сама, ночью — Вэйлька. А мне, как самой маленькой и глупой, оставила всего пару страж от рассвета и до завтрака!
Я не удержался от вопроса с подковыркой:
— Сколько страж в сутках?
— Десять!
— Сколько вас всего?
— Пять…
— Сколько времени должно приходиться на каждую, если делить по справедливости?
— Ну, точно дура! — выдохнула она и пошире раскрыла глаза, чтобы удержать слезы.
— Зачем на себя наговаривать? Просто тебе хочется мне помогать не только утром, но и в другое время суток. А будь твоя воля, не выходила бы отсюда вообще…
Услышав эти слова, мелкая слегка успокоилась. Поэтому, когда я вытянул правую руку в ее сторону, вцепилась в нее двумя руками и прижала к своей груди. Но выглядела такой же расстроенной. Пришлось успокаивать:
— А еще я тобой горжусь: вчера ночью ты справлялась со своими страхами просто замечательно!
