Мол, мама ваша хворая и земля из-за этого хворая, потому что она все соки из неё вытягивает. Ну а раз ваша мама — ведьма, то вы — дочка ведьмы, вырастете точь-в-точь как она.

Хочется рассмеяться в лицо наивным взрослым, но вам не до того. Мама действительно расхворалась — хуже некуда. Вы-то думали, что с весной ей полегчает, ан нет. Она ничего не говорит и по-прежнему читает вам по ночам сказки, но вы-то видите…

«Пятнадцатое сентября одна тысяча восемьсот семьдесят четвёртого года. Мама совсем слегла и вызванный из М. доктор сказал, что ей недолго осталось. Хорошо, если до следующей весны протянет… спрашивал, есть ли у нас родственники. Смешной дядька, откуда им взяться, если у мамы всю жизнь была только я и у меня всю жизнь была только мама?»

Мама больше не приходит к вам читать сказки, но вам этого и не надо. Вместо того вы с ногами забираетесь к ней в постель с клетчатой тетрадью наперевес и вслух начинаете читать самые любимые.

Про Терновую Принцессу, при рождении проклятой злой колдуньей; про Ослика Игоря, мечтавшим однажды стать большой и прекрасной белой лошадью с лебедиными крыльями; про отважного цыганского мальчика Марико, дошедшего до самого края света, чтобы вылечить слёгшую бабушку…

Мама слабо улыбается вам и треплет по голове, говоря, что рядом с вами ей и дышится легче. Неправда, конечно, ведь дышит она тяжело, с хрипом и бульканьем. Доктор говорит, что это из-за проблем с лёгкими и что дальше будет только хуже, но вы ему не верите.

«Первое декабря одна тысяча восемьсот семьдесят четвёртого года. Мама по-прежнему не встаёт с постели, а приезжий доктор всё продолжает стращать. И до весны не доживёт — вот как он теперь говорит. Хочется ударить глупого доктора, кричать и топать ногами, но маму беспокоить нельзя…»

«Двадцать первое февраля одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Всё хуже и хуже… скорее бы весна, может, зелёные листочки ободрят маменьку, может, она сможет задержаться здесь ещё ненадолго, ещё на годик…»

«Третье марта одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Боженька, пожалуйста, пожалуйста, не забирай у меня мамочку! Пожалуйста, пожалуйста, я буду хорошей девочкой, никогда не буду просить конфет, если не положено и всегда буду слушаться… только не забирай…»

«Девятнадцатое мая одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Мама умерла, теперь я совсем одна… Катя с Колей прокрались в дом и шёпотом сказали, что взрослые этому рады. Говорят, что ведьмин сглаз пропал и теперь всё будет хорошо».

«Двадцать первое мая одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Временно живу у Кати с Колей. Маму готовят к похоронам… самым простым, потому что денег осталось немного. Затем, через месяц-другой, меня должны отправить в приют. Надеюсь, мне разрешат взять с собой мамину клетчатую тетрадку».

«Четвёртое июля одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Жители Т. не согласны с тем, что меня отправят в приют. Ходят слухи, что я такая же, как и мама и если всё оставить как есть, то я вернусь, чтобы мстить. „Ведьмино отродье“ — так меня называют, Катя с Колей больше со мной не разговаривают».

«Шестое августа одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Выпустите меня! Выпустите меня! Выпустите меня! Пожалуйста, кто-нибудь, выпустите меня!..»

Пускай чудик и сказал, что «автоматическое письмо» — способ проверенный и безопасный, вы ему нисколечко не поверили. В конце концов, спирити… спириту… сеанс, короче говоря, тоже подразумевался «безопасным», а в итоге ему дважды расцарапали руку, а вам — заехали углом стола по животу.

Однако и принять меры безопасности было не в ваших силах: никто не знал, что выкинет Агнесса. Может, вообще откажется общаться и тогда вся ваша затея пойдёт насмарку или, может, заставит всю мебель водить хороводы в воздухе.

По итогу вы с чудиком засели в пустой комнате с роялем. Тот был в меру тяжёлым и неповоротливым, чтобы вы, случись что, смогли убежать прочь. Казалось бы, вы предусмотрели всё возможное и чуть-чуть невозможного, но тут настал черёд новой проблемы.

Бумага.

Агнесса с одинаковой брезгливостью отнеслась как к проверенному двойному листочку, наспех вырванному из клетчатой тетрадки, так и к белоснежному офсету, выуженному из новой принтерной пачки.

— Ну что тебе надо! — взмолился чудик, комично заламывая руки. — И то тебе не так, и эдак… Дай хотя бы подсказку!

— Всё достаточно очевидно, — неожиданно для самой себя заявили вы, доставая из кармана вчетверо сложенный желтоватый листочек с четырьмя дневниковыми записями. — О дух, зовущийся Агнессою, тебе вверяю своё тело и разрешаю действовать чрез моих руки! Расскажи же нам, что с тобою сталось и дай ответ на вопрос животрепещущий. Зачем?..

Сжимающие шариковую ручку пальцы какое-то время оставались на месте, но потом плавно заскользили по древнему листку, вручённому вам маленьким привидением. Вместе со словами на ум пришли образы.

Едва уловимые, не совсем чёткие, они стали складываться в трагичную повесть о судьбе одной двенадцатилетней девочке, которая больше всего на свете любила свою маму и намеревалась прожить рядом с ней много-много лет, но…

Кап. Кап. Кап.

Неудержимые слёзы полились из ваших глаз, когда радостные образы из дневниковых записей померкли, оставляя после себя лишь горький привкус разбитых надежд и не воплощённых в жизнь чаяний. Агнесса не заслуживала постигшей её участи, не должна была окончить жизнь взаперти, без еды, без воды, окружённая равнодушием невежественных местных, считающих её «ведьминым отродьем».

Она не должна была умереть.

***

Еле-еле встав с кровати, вы мрачно осматриваете собственное отражение и делаете блестящий вывод: фигово. Распухшие от долгого плача глаза, красноватый нос и подёргивающееся, словно от нервного тика веко мало способствовали началу трудового дня.

— Всё из-за чудика, — неблагодарно бормочете вы, стараясь привести лицо в более-менее пристойный вид. — И надо же ему было устроить сеанс письма именно сейчас… Могли подождать до выходных.

Спускаясь вниз по лестнице, вы по привычке хватаетесь за упаковку премиального кошачьего корма и начинаете им яростно трясти, попутно оглядываясь в поисках Фреди. Запоздало сообразив, что и она, и мама ночуют в школе, вы огорчённо вздыхаете и падаете на стул.

Жуя кажущиеся безвкусными хлопья, обильно политые молоком, вы думаете, как бы помягче навести маму на мысль, что дома теперь безопасно. Во всяком случае, найдя ответы на два из трёх заданных призрачной девочкой вопроса, вам думается, что вы заслужили относительную безопасность, лишённую всяких острых предметов, парящих в воздухе.

Агнесса больше ничем себя не проявляла, да и вам не очень-то хотелось видеть ту, по чьей милости вы вчера ревели в три ручья, проникшись горестными эмоциями одинокой, брошенной и никому не нужной девочки, чья жизнь трагически оборвалась в двенадцать лет.

Отдельного испанского стыда заслуживало поведение чудика, сочувственно похлопывавшего вас по спине на протяжении всего сеанса и по-рыцарски подставлявшего свой носовой платок всякий раз, когда вам было необходимо высморкаться.

Вся в соплях и в слезах, вы едва видели, что пишет ваша правая рука, но благодаря более стойкому ко всякого рода сентиментализму партнёру, чётко усваивали содержание и ревели, ревели, ревели… покуда все глаза не выплакали.

«Жуть, как мне теперь ему в глаза смотреть-то?!..» думаете вы, поспешно натягивая на себя пуховик и вдевая ноги в отороченные мехом ботинки. «На месте чудика я бы уже заклеймила себя дурой, которая не стоит того, чтобы с ней связываться».

— Утречка, бука, — вышедший из-за ближайшего сугроба приятель заставляет вас слегка смешаться. — Нормально спалось? В смысле, вчера ты словила эмоциональное перенапряжение и всё такое, но сейчас-то нормально?

— Нормалёк, — вынужденно бурчите вы, издавая гневное восклицание, когда одноклассник лишает вас ранца и подобно вьючному ослу закидывает себе на спину. — Это ещё что такое? По-твоему, я настолько жалкая, что и сумку до школы донести не могу, да?!