— Непременно, — Ника вежливо поклонилась и выскочила на улицу.

В груди давило от смятения. Слова Дария вызывали протест и непонимание. Что за глупости он говорил про какие-то уроки? Зачем намекал, что не справится? Хотел унизить, посеять неуверенность в своих собственных силах? Лучше бы подбодрил!

Ника упрямо сжала кулаки. Все у нее получится! Надо просто ответственно делать то, что умеет, и все будет хорошо!

Она злилась, и все же не могла не думать про Мойру. В голове не укладывалось, что эта зазнайка, которая в гимназии только сплетничала да перед зеркалом крутилась, помогает воинам. Ника всегда считала ее дар бестолковым и бесполезным. Подумаешь морок! Да кому он нужен? Одни проблемы от него, да и только! Но только не в Андракисе. Здесь снова все перевернулось с ног на голову!

В шатре лекарей кроме нее уже было несколько человек. Пригасив световые сферы, они неспешно укладывались, переговариваясь в пол голоса, и похоже никого кроме нее не смущало, что и мужчины и женщины спали рядом. Спрятавшись за невысокой плетеной ширмой, Доминика переоделась в простую длинную рубаху, умылась над тазом при входе, распустила волосы и забралась в свою койку.

Первый день в лагере подошел к концу.

О том, что такое рассеивание сил Доминика узнала через несколько дней. Не спрашивала, просто увидела, как один из лекарей лечил сразу двух воинов, которые пришли к нему с переломанными носами. Меряться силами в лагере было обычным делом, и чаще всего драчуны даже не обращались в лазарет за помощью, просто эти двое попались на глаза и не смогли избежать лечения.

Морган, так звали молодого лекаря, не прикасаясь ни к одному, ни к другому, просто развел руки и прикрыл глаза, будто стоял на поляне и радовался солнечному свету. Со стороны это выглядело так, словно ничего не происходило, но Ника привычно видела мерцающие линии, дрожавшие от чужого прикосновения.

Без прямого контакта невозможно было полностью их расправить, сделать кристально чистыми и без изъяна. Доминике такая работа показалась некачественной. Какой смысл так лечить, если после остается еще куча недостатков? В гимназии их учили по-другому. Заставляли прорабатывать каждую мелочь, быть внимательной ко всем деталям, чтобы потом никто не мог придраться к результату. Такой подход уже вошел в кровь, в привычку, и чужая халатность вызывала гнев и недоумение.

Поэтому, когда спустя пару минут Морган как ни в чем не бывало опустил руки и пошел дальше, Ника отправилась следом. На ходу прикоснулась к плечу одного воина, исправляя все, что недоделал горе-лекарь, потом ко второму. И только после этого, убедившись, что оба мужчины полностью здоровы и полны сил, пошла дальше, сопровождаемая громкими репликами в спину. От них калило щеки и хотелось провалиться сквозь землю, но Ника даже не обернулась, только под нос себе проворчала:

— Грубияны! Невоспитанные хамы! Варвары!

Потом махнула рукой и дальше.

Привыкала. И к постоянному рокоту лагеря, и к этим порой невыносимым воинам, которые могли вгрызаться друг в друга как боевые псы, а через миг уже дружно смеяться и хвастаться поломанными носами, которые запросто делали непристойные предложения, но при этом с почтением относились к тем, служил в лазарете. К виртам, которых здесь было особенно много. К общему шатру, в котором приходилось жить. К походной кухне, к пляскам по вечерам и ворчливому Дарию.

Во всем этом была какая-то своя особенная энергия. Она окутывала, подхватывала и несла, будто ярая волна, пытающаяся сокрушить беззащитный берег.

Увы, Доминика скучала. Кроме Мойры, которую она вылечила в первый же вечер, ей не доводилось видеть других жертв роя. Если кто-то и поступал в лагерь с повреждениями, то его тут же подхватывали ближайшие лекари, не оставляя работы остальным.

Каждое утро она приходила в шатер, раскладывала бинты, мази, зелья и ждала, когда же ее дар пригодится. Потом выходила на крыльцо и сидела в тени, уныло подпирая щеку ладонью и криво соглашаясь с остальными лекарями, которые каждый радовались, что никого нет. Она тоже была рада, что все живы-здоровы, но что делать с ощущением собственной бесполезности?

От скуки она начала отпрашиваться у Дария и заниматься зельями.

В лагере земля была плотно утоптана сотнями сапог и копыт, поэтому ей никак не удавалось прочувствовать, что же растет в этой местности, смогла найти только равнинник да бесполезный ковыль. Ни из того, ни из другого хороших зелий не приготовишь, поэтому однажды ближе к вечеру, когда дневная жара пошла на убыль, Доминика взяла свою сумку со множеством полезных кармашков, положила туда короткий перочинный ножик и отправилась на окраину, туда, где за загонами для степных оленей, открывались бескрайние просторы, поражающие своей пестротой. Бледная зелень перемешивалась с серыми участками сухостоя, пятачками цветущей маковицы, и выжженными песками открытой земли, создавая причудливый рисунок.

Ника прошла мимо бдительного стража, махнув ему рукой, мол все в порядке, обогнула небольшую впадину, на дне которой уныло распластался опавший ковыль, и выбралась на едва заметный пригорок.

Степь поражала. Она стелилась насколько хватало глаз, подставляя свое тело под палящее солнце южного Андракиса, дышала, отзываясь на порывы обжигающего ветра и будто что-то нашептывала, завораживая своим голосом. Спустив с плеча сумку, Доминика опустилась на колени и привычным жестом приложила ладони к земле.

Линии жизни были такими же бледными, как и зелень на поверхности. Они невнятно дрожали, словно им было лень отзываться и показываться настойчивой лекарке, так нагло вторгшейся в их царство. Ей приходилось проталкиваться дальше, прилагая больше усилий, чем обычно. Клевер, скромный мятлик, крохотные, яркие как звездочки ромашки. Ничего интересного.

Острием ножа Доминика расковыряла верхний слой почвы и погрузила ладони глубже. Результат ее тоже не впечатлил, тогда вместо пригорка она, наоборот, спустилась во впадину и расковыряла там лунку глубиной на пол локтя. Там, где земля была прохладнее, линии жизни ощущались ярче и были более отзывчивыми. Ника легко пробежала мысленным взором, по тому, что росло рядом и устремила вперед и вглубь. Не верила она что на такой больше территории не было ничего полезного!

Еще немного, еще…

Линии начали подрагивать и сокращаться, словно нехотя открывая перед Доминикой свои секреты. Нашелся дурман, притаившийся на склоне, некрупный сиреневый ирис, степной лен и солодка. В земле обнаружились крепкие, спящие до весны луковицы тюльпанов, а рядом чудилось что-то едва уловимое, пытающее опуститься ниже. Ника потянула за ним, нацелилась, пытаясь ухватить…и отпрянула.

Потому что это был маринис. Не одно семя, не два и даже не десяток. Гораздо больше. И они двигались. То подскакивали, ближе к поверхности, то опускались, вгрызаясь в землю. Мерцающие линии над ними извивались, словно пытаясь уклониться, дрожали и разрывались.

Кажется…кажется, они приближались.

Ника подскочила на ноги и, приложив ладонь козырьком над глазами, уставилась вдаль. Все та же степь, все те же ленивые волны, пробегающие следом за порывами ветра. Только ощущение беды нарастало.

Позабыв свою сумку, она бросилась к ближайшему воину.

— Там! Под землей! — махнула рукой, обозначая направление, — что-то есть!

Он удивленно уставился на нее, не понимая, почему красивая лекарка внезапно стала похожа на тень — бледная, испуганная.

— Что? — спросил он, перекладывая кривой меч с одного плеча на другое.

— Я не знаю. Кажется, оно движется. К нам!

Воин обвел хмурым взглядом степь:

— Никого нет.

— Глубоко. Я еле почувствовала!

В лагере не было принято оставлять без внимания тревожные сигналы, поэтому воин подал сигнал своим людям, и через минуту вокруг них собрался уже целый отряд — человек тридцать, до зубов вооруженных и верхом на виртах.

— Надо проверить. Ты, — указал на Доминику, — с нами.