— Зовут как?

— Елена, — не задумываясь, ответила целительница, — А вас как?

— Не твое дело.

Женщина посторонилась запуская ее внутрь, и Ника зашла в небольшую, но крепко сбитую чистую избу. Маленькие сени были отгорожены от главной комнаты цветастой тряпкой, еще одна в углу отгораживала маленький закуток, из-за которого и доносился детский кашель.

— Сын у меня. Простыл. — Грозно сообщила хозяйка, но в ее голосе явно угадывался страх матери за своего ребенка, — ноги промочил и вот…

— Сейчас посмотрим, — Ника шагнула к пациенту, но тут же была остановлена жесткой рукой.

— Смотри у меня…если обманешь или навредишь, — с угрозой надвинулась на нее суровая мать.

— Не наврежу, — Доминика холодно посмотрела на натруженную руку, красные, обветренные пальцы с неровно обрезанными ногтями, — отпустите.

Женщина ослабила хватку, явно жалея, что поддалась внезапной слабости и на ночь глядя запустила незнакомку в дом.

За занавеской, на небольшой кровати, заправленной ветхим бельем, обнаружился мальчик лет десяти. Худенький, светловолосый и болезненно-темными кругами под покрасневшими глазами.

— Привет, — она аккуратно присела рядом с ним, — Меня зовут Елена

— А меня… — пацан закашлялся и жалобно застонал, прижав одну руку к груди, вторую к животу.

— Тише, — Ника приложила ладонь к горячему, словно печка лбу, потом оттянула ворот простенькой рубахи, под которым виднелись красные пятна. — Простудился?

— Я же сказала… — попыталась влезть мать, но Ника ее осадила:

— Тихо!

В избе затаилась тишина.

Доминика молча прощупывала пацана, не спеша его излечивать. Чутье подсказывало, что дело вовсе не в промоченных ногах и простуде. Дыхание сиплое, будто нехотя и через силу, и даже через прикосновение ощущалось, как там что-то булькает. Но проблема не только в груди была, но и ниже в животе. Нити путались где-то на уровне пупка и напрягались, наливаясь краснотой, будто что-то изнутри мешало.

Присмотревшись еще тщательнее Доминика, смогла различить помеху.

— Вы даете ему мед?

— Конечно. Чай с медом.

Все встало на свои места:

— Нельзя ему мед.

— Что за глупости ты несешь? Меня так лечили, и мать мою, и бабку.

— А ему нельзя! — уже жестко произнесла Доминика, — не принимает он его!

— Да что ты за целительница такая?! — оскалилась хозяйка, — Глупая! И зачем я тебя только в дом пустила.

Ника с досадой скрипнула зубами и разом восстановила. Пацан тут же затих, перестал сипеть и удивленно уставился на нее.

— Все знают, что мед — это основа здоровья! — продолжала женщина, но ее уже никто не слушал.

Ника улыбнулась и ласково провела ладонью по влажным от пота детским волосам:

— Как ты?

— Хорошо, — сказал мальчик абсолютно ровно, без хрипов и не в нос. — больше не болит. Нигде.

Грозная мать заткнулась на середине фразы про чудодейственную силу меда, и недоверчиво склонилась над сыном. Потрогала лоб, удивленно осмотрела гладкую бледную кожу, без красных пятен и припухлостей:

— Он здоров?! — спросила, не веря своим собственным глазам.

— Пока да, — скупо ответила Доминика, — но если продолжите пичкать его тем, что ему не подходит, то ненадолго. Удачи.

Потрепав по плечу пацана, она вышла из-за ширмы и направилась к выходу:

— Куда ты? — хозяйка рванула следом за ней.

— Искать ночлег.

— Глупостей не говори. У нас останешься.

— Не хочу мешать.

— Ничего ты не мешаешь, — женщина преградила ей путь, — ты…это…прости меня…я просто боялась.

Сказала и, внезапно уткнувшись лицом в ладони, зарыдала во весь голос.

Ника растерянно смотрела на нее и не знала, что делать, то ли бежать прочь, то ли утешать.

— У меня двое сыновей было. И прошлым летом старший заболел. Простыл, хрипел и так же в пятнах был…Через неделю мы его похоронили. И вот с младшим тоже самое, — стонала она, — я боялась, что все закончится так же.

— Все будет хорошо. Не переживайте.

Женщина мотала головой и продолжала рыдать:

— Я старшего тоже медом отпаивала. Заставляла ложками есть. Вдруг и у него тоже болезнь такая была, и я его сама… своими собственными руками.

Из-за ширмы выглядывал ребенок, напуганный истерикой матери. Вздохнув, Ника обняла ее за плечи и повела к столу. Усадила на лавку, сама взяла с полки чашку и налила горячего чаю хозяйке.

— Пейте.

Та ухватилась обеими руками за кружку, сделала несколько надрывных глотков и наконец смогла выдохнуть. Минуту смотрела на стену стеклянным взглядом, а потом встрепенулась:

— Ла что же это я!

Подскочила с лавки, бросилась сначала к сыну — обняла его крепко-крепко, потом обратилась к целительнице:

— Ты присаживайся. Сейчас накормлю, нопою.

— Не стоит!

— Еще как стоит! — замахала руками, — и вещи давай. Постираю и к утру просушу. Меня, кстати Марта зовут, а сына — Демьян. Отец у нас Варис — на охоте под утро только вернется.

Она суетилась вокруг Доминики пытаясь загладить вину за неласковую встречу. Дала платье своё длинное и мягкое, подала тушеных овощей с большим шматком мяса и выложила целый скрой черного хлеба. И как бы целительнице не хотелось сохранить лицо — удержаться не было сил.

И вот она уже уминала за обе щеки горячий ужин, слушая незатейливые истории из жизни деревни и благодарно жмурилась, чувствуя, как тепло расползается по телу и глаза начинают слипаться.

Устала. Измучилась. И сердце болело не прекращая. И как теперь жизнь сложится — не понятно. Оставалось только получать удовольствие от ужина и радоваться ночлегу. О том, что делать дальше — она подумает завтра.

— Что же целительница забыла в нашей глуши? — Марта все-таки задала неудобный вопрос.

— Заблудилась, свалилась в реку, и вот я здесь.

— Ох, страсти-то какие. А откуда ты?

— Из Андера, — снова соврала, не чувствуя ни малейшего раскаяния, — как теперь возвращаться — не знаю.

— Ой, не переживай. Муж завтра как раз собирался в город шкуры везти, заодно и тебя прихватит.

Еще не веря, что судьба смилостивилась и преподнесла такой подарок, Доминика аккуратно уточнила:

— Долго ли ехать?

— Пфф, — Марта, воодушевленная тем, что может отплатить добром, беспечно махнула рукой, — да день всего. Если в полдень выедете, то на следующий день к вечеру уже на месте окажитесь.

Доминика протяжно выдохнула.

План побега оказался удачным: река протащила вторую сферу через всю страну и вынесла ее к самому Андеру. Хороший знак. Не иначе. Осталось только справиться с сердцем, которое заполошно металось в груди и тянулось обратно в Вейсмор.

Когда Ника растворилась в воздухе, Брейр так и замер с протянутой рукой. Не веря тому, что увидел, рыскал взглядом по бушующему внизу потоку.

Ее нигде не было. Не чувствовал. Звал, срывая голос в попытках перекричать грохот срывающейся в пропасть реки, и не получал ответа.

Потом пришла боль. Скрутило так, что не мог сделать вдох и разогнуться. Будто раскаленными обручами стягивали грудную клетку, сдавливали, ломая ребра. Ноги сами подкосились и, упав на колени, кхассер хрипел, не понимая, что с ним твориться. Перед глазами разливалась темнота, на языке проступал солоноватый привкус крови, сильное тело дрожало, как у столетнего старца, а воздух по-прежнему не мог пробиться внутрь.

Опираясь ладонями на холодные камни, Брейр зажмурился, потому что мир вокруг него неистово плясал и кружился. Будто разом, не закусывая, опорожнил бочку крепленого.

— Твою ж… — на судорожном вдохе. И тут же закашлялся, едва не выплюнув собственные легкие.

Боль сжигала то, что раньше затуманивало взор, ломала барьеры, открывая правду, которую раньше не замечал. Боль исцеляла, а вместе с ней накатывало и осознание.

Сипя, как загнанная вирта, Брейр распахнул глаза и первым, что он увидел, были ошметки серой нити в закопченной чаше. На дне еще что-то тлело, выделяя горький дым, шевелилось, словно живое, распадаясь на багряные угли.