— С Тианой, дальше поцелуев дело не зашло. Вот они были, на них и сердись. Остального не было. Не накручивай.

— Я все знаю, Брейр. Все знаю! Вас слышали.

— Кто? — прорычал он, — скажи мне на милость, кто мог слушать то, чего не было? Кто такой ушастый? Или, может, лично ты слышала? Стояла под дверью? Или свечку нам держала?

— Не я! Мне сказали!

— Кто? — опять встряхнул, едва удерживаясь, чтобы ни придушить. В жизни такого еще не было, чтобы правду говорил, а ему не верили.

— Берта! — выкрикнула ему в лицо и замолчала, увидев, как оно вытянулось.

Это молчание все ширилось, захватывая все вокруг, вытесняя любые слова и мысли, а потом Брейр тихо, но очень отчетливо выругался.

— Я убью ее. Верну обратно в Вейсмор и вздерну на крепостной стене, чтобы все видели. Дрянь…

Доминика пошатнулась и обмякла у него в руках. Замерла, ничего не видя перед собой и не дыша. Снова обман! Снова! Как у людей смелости на такое хватает? И наглости?

— О, боги, — прошептала она, не в силах ни понять, ни принять все, что произошло.

— Боги тут ни при чем. — Брейр искрил от ярости. Она его переполняла, душила, выворачивала наизнанку, — и они ей точно теперь не помогут.

Ника больше не могла говорить, не могла чувствовать, да и просто держаться на ногах. Внезапно набросилась такая слабость, что осталось только одно желание — лечь, отвернуться к стенке и заснуть в надежде, что завтра все это окажется безумным сном.

— Пожалуйста, давай вернемся к остальным. Я устала, — просипела она, — я так устала.

— Мы не договорили.

— Договорили. Тайн больше нет. Недопонимания тоже.

— Это все, что ты можешь мне сказать, — он не отпустил, по-прежнему крепко сжимая плечи.

— Пока да.

— Ника!

— Дай мне время до утра. Дай придти в себя. У меня такое ощущение, что я упала со скалы и падаю в пропасть.

— Если падать, то только вместе.

Теперь она это знала, но вместо ожидаемой радости ощущала лишь черное опустошение.

— У меня нет сил, — ей с трудом удалось моргнуть. Казалось, что мир вокруг размывается и становится прозрачным.

— Ника!

— Мне надо отдохнуть, — ее повело в сторону, но Брейр удержал, не позволив упасть. Прижал к себе, как безвольную куклу, с тревогой всматриваясь в побледневшее лицо.

— Что с тобой?

— Все хорошо, — едва слышно пролепетала она, слабея на глазах, — просто очень хочу спать. Устала.

Ему стало страшно:

— Лечи себя!

— Я в полном порядке, — обронила, не открывая глаз, — сейчас посплю немного и буду как…

Не договорила. Просто закрыла глаза и заснула, обмякнув у него на руках.

— Твою мать.

Снова витиевато выругавшись, он обратился в зверя, прижал к пятнистой груди драгоценную ношу и выскользнул на улицу.

В пещере их встретили обеспокоенным молчанием и только старая Сельма, кряхтя и причитая, бросилась навстречу:

— Заснула? Бедняжка. И я, дура старая, забыла сказать, что надо кусок сахара под язык засунуть, после того как от скрепа избавилась.

— Как снять этот сон?

— Она просто спит, не переживай. И долго спать будет, пока организм от остатков черных слов не избавится. Может ночь, может две. Не угадаешь. Только смириться и ждать, — причитала она, виновато втягивая голову в плечи, — прости, кхассер. Не подумала. Старая я стала, бестолковая.

Он посмотрел на бледное, но умиротворенно лицо девушки и почувствовал, как от сердца отлегло.

— Ничего. Пусть спит. Сон — это хорошо.

Он лечит. Не только тело, но и душу.

Кто-то из воинов молча развернул спальный мешок, и Брейр бережно уложил на него Доминику.

— Спи, — коснулся пальцами теплых губ, — все будет хорошо.

Едва заметно она улыбнулась ему сквозь сон и провалилась еще глубже.

А на утро всех снова разбудит Сеп-Хатти. Еще издали Брейр почувствовал, что это тот самый и вышел навстречу, предварительно накинув полог на пещеру.

После разговора с Доминикой и бессонной ночи, кхассер был усталым и угрюмым. Все недоумевал, как их обвели вокруг пальца две выскочки, и не понимал как такое возможно. Скажи кому — засмеют. Только ему самому не до смеха. Кишки сжимались от страха, когда думал, что мок потерять Доминику навсегда.

Заправив руки в карманы, он стоял и ждал, когда Сеп-Хатти соскользнет с острого уступа на площадку перед пещерой.

Буран приближался. Как всегда злой, полный ярости и желания разорвать тех, кто посмел оказаться на его территории. Он мчал вперед, ревя как стадо диких бизонов и разбрасывая во все стороны ледяные ошметки.

Брейр не двигался. Просто ждал, спокойно наблюдая за приближением.

Его Сеп-Хатти… Очередной своенравный ураган, способный лишь крушить на своем пути. Непокорный, неправильный, не признающий ничьих слов и власти…

Только в этот раз он был другим. Что-то неуловимо изменилось. В его реве не было издевки, не было грохочущего «ты не достоин!», не было ядовитых всполохов. Он был жёстче, чем те, что приходили до этого и как будто строже, серьезнее.

Пройдя по самому краю, Сеп-Хатти сделал оборот вокруг молчаливого Брейра, подняв настоящую метель, и наконец остановился перед ним. Лицом к лицу. И кхассеру казалось, что с высоты исполинского роста на него смотрят древние глаза, полные мудрости и понимания.

Он вытащил холодную руку из кармана и прикоснулся. Ощущения тоже были другими. Ладонь провалилась в серую, непрерывно кружащуюся мглу, миллионы иголок тут же впились в кожу, но боль была мягкой. Холод обжигал, но не причинял вреда. Сеп-Хатти ждал.

— Она простила? — улыбнулся кхассер, и уже сам себе утвердительно ответил, — простила…

Он сам чувствовал, как их связь изменилась. Стала более цельной и крепкой. Доминика его приняла. И пусть не сказала этого лично — все еще спала, но ее сердце наконец перестало сопротивляться и приняло его полностью.

— Ты поможешь нам?

Снова слова. Ему почему-то всегда хотелось говорить с Сеп-Хатти, как с живым.

Гул разрастался, и снова в нем не было ни издевки, ни отказа.

— Спасибо, — Брейр кивнул и обернулся к пещере, из которой за ним напряженно наблюдали воины, — выдвигаемся.

Первое, что увидела Доминика, проснувшись — это серая стена пещеры. Холодная и неживая, с застывшим серым рисунком по темному камню. Девушка прикоснулась к ней кончиками пальцев, обвела сеточку шершавых трещин и вздохнула. Во сне ей виделось ласковое море, накатывающее на желтый песок, бескрайний голубой горизонт и неспешные упитанные чайки, кружащие над водой в поисках рыбы. Во сне было хорошо: тепло, солнечно и радостно, а здесь холодно, и почему-то тихо.

С трудом вынырнув из-под целого вороха одеял, Ника села и удивленно осмотрелась по сторонам. В пещере кроме нее и двух воинов, сидящих у небольшого, задорно потрескивающего костерка, никого больше не было.

— Где все? — прохрипела не своим голосом и закашлялась.

Тут же ей протянули кружку с горячим чаем, пахнущим елками и горькой травой. Доминика сделала осторожный глоток. Горячо. Обжигающий напиток был отчаянно невкусным, но согревал изнутри.

— Самочувствие как?

Она прислушалась к своим ощущениям:

— Все прекрасно. Где все?

Этот вопрос тревожил ее все больше и больше. Почему не видно жителей из долины, где остальные воины, и куда, черт побери, подевался кхассер? В груди тут же неистово заколотилось сердце, но не успела она как следует испугаться, мужчина произнес:

— Переправляются через горы.

— Как? А мы? — растерянно спросила она.

— А мы ждали, когда ты проснешься, — и видя, что Доминика ничего не понимает, начал рассказывать по порядку, — Сеп-Хатти успокоился и кхассер начал перетягивать людей к границе с Андракисом. Народу слишком много, поэтому чтобы не перегружать и не рисковать лишний раз, разделились на несколько групп. Первых он закинул к переходам быстро, сдал там на руки нашим и вернулся. Второй Сеп-Хатти ждать пришлось долго. К пещере много подходило их, но все не те. Чужие. Когда попался нужный — кхассер снова повел людей. И так, пока всех не перетаскал. А от границы забирал наших и переносил их к перевалу.