И что здесь делать? Помогать некому, учится нечему. Бесполезное место! И себя она ощущала бесполезной.

— Где я буду жить? — спросила, уже догадываясь, что ответ ей не понравится.

После долгой дороге в душной кибитке по пыльным дорогам, она чувствовала себя разбитой. Хотелось умыться и отдохнуть.

— Вон там койка свободна была, — Орта махнула рукой в дальний край шатра, — только надо сходить за бельем.

— Койка? — Ника перестала жевать лепешку.

— Да. Вон та-а-ам.

В самом углу сиротливо стояла узкая лежанка, заправленная серым шерстяным одеялом, рядом легкий плетеный сундучок. А на соседней — явно мужские шаровары и жилетка.

Они что, живут все в месте? В одном адоваре? И лекари, и лекарки, и еще не пойми кто?

Доминика пришла в ужас. Ее не пугали походные условия — жила же в избушке у старой Нарвы. Но там это воспринималось как неизбежное зло, а здесь все казалось жутким варварством. И все меньше оставалось от фантазий, которые она трепетно лелеяла по дороге сюда.

Это вертеп какой-то, а не лагерь! Кого они тут защищают? Живут, как хотят! Веселые, несобранные. Ни забот, ни обязанностей! Это имела в виду Джайла, когда говорила, что понять Андракис можно лишь побывав в лагере?

Ну что ж… она поняла. Все еще хуже, чем казалось раньше.

— Спасибо, — поднялась из-за стола и, гордо расправив плечи, ушла на свое новое место, — если не возражаете, я отдохну.

— Да пожалуйста, — никто даже не попытался ее остановить. Все были заняты чаем и сладостями.

Под байки, непристойные анекдоты и дружный смех, Доминика ровными стопочками разложила одежду, бережно пересчитала и выставила пузырьки с особо ценными зельями. Немного подумав, выложила книгу, позаимствованную в библиотеке Андера — о целебных растениях и камнях. Пусть видят, что серьёзно настроена, а не просто так приехала дурью маяться и чаи гонять!

Однако на нее никто не смотрел. Лекари продолжали непринужденно общаться, будто не в военном лагере были, а на увеселительной прогулке, чем вызывали у нее глухое раздражение и недоумение.

О том, чтобы вздремнуть в такой обстановке не было и речи, поэтому она села на край своей койки, мелодично скрипнувшей под ее вестом, положила на колени книгу и раскрыла ее на первой попавшейся странице. Два раза пробежала взглядом по строчкам, ничего не поняла, но продолжала делать вид, что старательно читает.

И снова взрыв хохота.

Просто невыносимо!

Спустя час, входной полог распахнулись и в шатер с порывом горячего степного ветра зашел мужчина в простой рубахе и черных широких брюках. Его седые волосы были забраны в высоких хвост, щеки тщательно выбриты, а на губах играла легкая, едва заметная усмешка.

Встретили его тепло и искренне — общим гвалтом, миллионом вопросов и, конечно же, лепешками.

— Дарий! — Орта подскочила со своего места, — Есть будешь?

— Голодный как волк, — хмыкнул он, опускаясь на лавку, — вы как?

— Лучше всех! — гордо заявила прыткая, маленькая, как мышь девица, — Вилена только сникла. Мы не трогаем ее. Пусть отдыхает.

— Пусть. А где наша новенькая? Гордость великой гимназии Ар-хол, надежда всего императорского двора и Андракиса.

Люди засмеялись, но беззлобно, а Доминика покраснела до кончиков волос. Потому что в этом аккуратном пожилом человеке узнала того забулдыгу, что в пьяном угаре валялся на койке.

— Никуся-то? Так вон она, — словоохотливая Орта указала на нее.

Дарий обернулся:

— А что не за общим столом? Или у Высших отдельное питание? Пыльца с крыльев речных фей и золотые яблоки?

— О, Высшая, — одобрительно закивали лекари, — высшая — это хорошо! В одном из лагерей есть такая, говорят сильная очень.

— У нас тоже сильная, — согласился Дарий, — уверен, она всех нас спасет.

Подвоха в его словах никто не заметил, и только Ника вспыхнула еще сильнее, прекрасно уловив издевку.

— Я просто не голодна, — дрожащим от негодования голосом произнесла она, — устала с дороги и хочу отдохнуть.

— Отдыхай, разве кто-то не дает? — Дарий пожал плечами и отвернулся к столу, а Ника сердито захлопнув книгу, плюхнулась на жесткую подушку и демонстративно прикрыла глаза.

Тем же вечером Доминику ждало еще одно потрясение.

С наступлением сумерек жара отступила, освобождая место трепетной прохладе. Откуда-то доносилась музыка: непрерывный бой барабанов, напоминающий перестук лошадиных копыт, протяжные трели, то навевающие мысли о дожде, то пугающие рокотом налетающих на скалы волн. Пламя костров вздымалось к небу, швыряя в ночной воздух снопы искр.

Лагерь пульсировал, словно огромное сердце, затерянное среди степи.

Этот гул пробивал насквозь, заставляя ее естество трепетать и надрывно сжиматься то ли от тревоги, то ли от любопытства.

Лагерь ее пугал. Здесь кипела жизнь — другая, резкая, грубая, жестокая, но по-своему притягательная.

Под вечер в адоваре никого не осталось, и Доминика, пристроившись на крылечке, рассеяно смотрела на проходящих мимо людей, на звезды, которые здесь казались больше и ближе, чем в родной Шатарии, на пугающие причудливые тени, трепещущие между шатров.

За этим занятием ее и застала Орта, вынырнув из сумрака, словно привидение:

— Чего одна сидишь?

— Что еще делать? Лечить некого. Общаться не с кем. Я здесь чужая, — горечь все-таки просочилась в ее голос.

— Какая же ты чужая? — удивилась женщина, — здесь чужих не бывает. Здесь все свои.

— Я только приехала.

— Все когда-то приезжают. Кто-то остаётся, кто-то возвращается.

— Я не нравлюсь Дарию.

— Ерунда. Хороший он.

Ника хмыкнула. Этот хороший на нее так смотрел, что весь день чувствовала себя безмозглой неумехой.

— Я никого не знаю здесь. Не понимаю.

— Так не сиди, как заяц в темной норе. Идем! — Орта протянула руку и видя, что Доминика не торопится вставать, сама ухватила ее под локоть и вздернула на ноги, — идем.

— Но я…

— Иде-е-ем, — с тихим смехом потащила ее за собой темными узкими проходами, мимо осуждающе фыркающих вирт и молчаливых стражей, которым досталось ночное дежурство, туда, где пылали костры и играла музыка.

Ника даже глазом не успела моргнуть, как оказалась на главной площади, устланной мягким песком. В центре пылали костры, а по краям располагались группы людей. Музыканты, воины, режущиеся в кости, лекари своей компанией под навесом.

— Кхассеры, — с благоговейным придыханием Орта кивком указала на возвышающееся над остальными ложе. Там на подушках сидели трое, и даже на расстоянии было видно, как мерцают янтарный глаза, ловя отблески ритуальных костров.

На таком празднике Доминике еще не доводилось присутствовать. Было страшно, жутко, интересно и одновременно стыдно до безобразия.

В один миг все изменилось. Люди разошлись, освобождая пространство в центре, и со всех сторон, гибкими тенями стали выходить девушки. Босые, с распущенными волосами, и единственной одеждой на них были полупрозрачные мерцающие повязки на бедрах.

Одна из лекарок, та, которая сидела тише всех и грустила, внезапно встрепенулась. Скинула сандалии, выдернула из волос костяную заколку и, откинув в сторону платье, под которым не было ничего, кроме такой же повязки, выскочила в круг.

— Куда она? — прошептала Доминика.

— Танец жизни. Любая может присоединиться.

Ритмичный бой барабанов сменился. Теперь он дрожал, толчками проходится по венам и непонятной сладостью разливался на языке.

Девушки начали двигаться. Плавно покачивая бедрами, они медленно поворачивались вокруг своей оси, поднимали руки к небу, извивались грациозными кошками.

Это был больше, чем танец. Обнаженная страсть, обещание.

Чувствуя, что еще немного и провалится сквозь землю от стыда, Доминика смотрела, словно зачарованная, и не могла оторвать взгляда от гибких тел, маленьких, плотный как спелая вишня наверший женской груди, водопадов волос, мечущихся по узким спинам.