— Ты получишь деньги и уберёшься в свой мир, а её оставишь мне. Заказчику скажешь, что, мол, затерялась, что поделать.

К чести Ханта надо отметить, что он выслушал меня, не перебивая и глядя если не в глаза, то, по крайней мере, куда-то в направлении лица (по его стеклянным глазам не поймёшь). Чтобы потом расхохотаться громким надменным смехом.

Спокойно, Кросс, дыши. Это всё-таки вампир, а не первый встречный, ему просто так не втащишь, в чём ты имел удовольствие, а скорее неудовольствие, убедиться сам.

Тем не менее, руки потянулись к цепочке на джинсах, прикрытой объёмной толстовкой. Я заметил за собой новую пагубную привычку: в сомнительном обществе вурдалаков теребить либо кулон на шее, либо цепь на поясе. Кажется, становлюсь невротиком.

— Заманчивая идея, но… — фыркнул Хант и оскалился, демонстрируя внушительных размеров клыки.

Это у них особая половая принадлежность такая, или Лео слишком хищный тип во всех отношениях?

— Я не веду дела со смертными. Даже если отринуть то, насколько это смехотворно само по себе, что ты можешь мне дать? Ваши деньги — это воздух и пыль, воображаемые цифры или редкие клочки бумаги.

Н-да, представление о мире есть, а вот прогрессивности ему явно не достаёт.

— Я научу тебя договариваться с иномирцами, Маркус Кросс, — продолжал вампир. — Сделка возможна, когда на кон поставлена равная ценность. Вот тебе пример: жизнь глупого смертного взамен на жизнь не менее глупой вампирессы. Более чем щедрое предложение, учитывая, что я могу выпить тебя до капли, оставив лишь иссушенную оболочку.

Как раз это-то и не давало мне покоя.

Почему? Почему я до сих пор жив? Почему он ходит вокруг да около? Почему разводит со мной философские разговоры? Почему не убил в первую встречу в подворотне? Не удушил у лифтов?

Допустим, нашлись свидетели, которых тоже можно уничтожить, но сейчас? Отчего он распинается передо мной вместо того, чтобы убрать с пути хлипкое препятствие? Жалость? У людей (или вампиров) его профессии не должно быть жалости! Она атрофируется за ненадобностью сразу при вхождении в новую должность.

Тогда что за чёрт?..

Нет, я не спешил умирать. И очень радовался, что по какой-то неясной причине долговязый до сих пор не перегрыз мне горло. Но ведь это чертовски странно!

Будь я на его месте — не собой, конечно, а беспринципным хладнокровным наёмником, каким казался Хант, — я бы ещё в ночь моего знакомства с Николь убил бы что себя, что копа, забрал вампиршу и отправился за заслуженной наградой. Никаких свидетелей, никаких следов.

Возможно, он тоже был ослаблен переходом, Николь ведь что-то такое упоминала, хоть я и не знаю, как оно работает. Не исключаю, что я застал его врасплох, а служитель порядка добавил — они бывают очень напористыми.

Что до инцидента в Фалконе, собралось слишком много любопытных глаз. Думаю, и вампир в одиночку не успеет разобраться с четырьмя-пятью противниками. Поднялся бы шум, стеклась остальная охрана. Пришлось уйти, затаиться, что он и сделал. Чтобы появиться в самом неожиданном месте в самый неожиданный момент.

А теперь? Что мешает ему теперь?

Через слово вставляет угрозу, а сам словно старый беззубый пёс — лает, но не кусает. Что-то он не договаривает. Что-то явно связывает ему руки. Знать бы что… Впрочем, я могу попытаться выяснить правду. Подставив шею, конечно, но когда это я поступал иначе?

— Скрепя сердце и с трудом сдерживая растроганные слёзы, я вынужден отклонить твоё «более чем щедрое предложение», — с паскудной улыбочкой заявил я, пытаясь убедить если не Лео, то по крайней мере себя, что окончательно осмелел и обнаглел.

— Видишь ли, у нас с Николь тоже заключена равноценная сделка. Она мой деловой партнёр, если хочешь. Так что иди-ка ты со своими уроками выживания подальше. Вампирша останется в Манополисе, пока сама не изъявит желание вернуться в ваш Драклэнд или куда бы то ни было. А ты проваливай из моей студии и не смей больше сюда врываться. Это частная собственность.

— Глупо, Кросс, очень глупо, — покачав головой, с разочарованием протянул охотник и через секунду оказался перед моим носом.

Инстинкт велел отшатнуться, однако ноги словно вросли в пол, и я осознал, что не могу пошевелиться. Безжизненные глаза Ханта прожигали лицо, хищная полуулыбка обнажала край клыков. Я стоял, как истукан, глядя на противника заворожённым взглядом, и не испытывал страха. Как и удивления.

Я не испытывал вообще ничего.

«Кто-то будто влез в меня и вывернул наизнанку… Превратил в свою марионетку — безвольную и послушную. Я могла только смотреть…» — отчетливый голос Николь прозвучал будто из-за плеча.

В отличие от подруги я не чувствовал себя вывернутым наизнанку, скорее окаменевшим. Словно тело сжалось в максимальном усилии и замерло. Напряжение истощало и разрушало, но ни отмереть, ни расслабиться не представлялось возможным.

— Дипломатия никогда не была моей сильной стороной, — продолжал любоваться остолбеневшим творением преследователь.

В размеренном голосе читалось самодовольство. Он обошел меня, словно осматривал со всех сторон диковинную по правдоподобности статую. Конечно, ещё минуту назад она была живым человеком!

— В отличие от подчинения. Я сотру из твоей дурной головы все до единого воспоминания о ней. А потом закушу тобой, чтобы восстановить силы.

Шершавые пальцы прошлись по шее. Короткое прикосновение заставило меня ощутить приступ тошноты. Хотя, может, дело и в том, что мою волю ломали, как хотели, и я не мог даже губ разомкнуть. Жаль, язык чесался сказать что-нибудь очень едкое в ответ на блестящую перспективу стать закуской.

Чтобы подавился, поперхнулся, а ещё лучше захлебнулся. Чтобы…

Мысль оборвалась на полуслове, когда я ощутил бесцеремонное вмешательство в мой и без того воспалённый разум. Словно что-то защекотало под волосами, чтобы после проникнуть глубже. Всё смешалось, и я почувствовал себя очень растерянным и подавленным.

Наверное, нечто подобное испытывают те несчастные, кто попал под трепанацию черепа. Вот ты ещё ты, но что-то пошло не так (или, наоборот, так), и от тебя остались одни воспоминания. Самое ироничное, что опять же не у тебя.

К слову, о воспоминаниях… Я дорожил каждым из них! Дорожил своей личностью, любым из многочисленных событий и принятых решений, которые делали меня мной.

И я… не желал забывать её.

Не желал забывать Николь — главное, пусть и немного абсурдное, приключение в своей жизни. Опасное приключение, которое привело меня на край, и от которого… Я бы всё равно не отказался. Потому что, каким бы диким и странным это ни казалось, я к ней привязывался. Потому что я…

Мысли ускользали, оставляя на своём месте неприглядные белые пятна. Если ничего не предпринять прямо сейчас, от меня тоже останется белое пятно, пустота.

Сознание обожгло безысходностью, ладонь — стиснутым в пальцах металлом. Я не столько почувствовал, сколько угадал обострённой параличом интуицией — Хант подловил меня в тот момент, когда я сжимал в руке серебряную цепочку.

Не знаю, почему, но я вцепился в зыбкое воспоминание мёртвой хваткой. До боли напрягая извилины, представлял зловещее шипение серебра и тёмные следы ожогов на белоснежных запястьях.

Уже не знал, кому они принадлежали, но противился наваждению, как мог, собирая всю ярость, возмущение и отчаяние, чтобы выдворить незваного гостя из своей головы. Давление возрастало, раскалывая череп на части острой мигренью, но я не переставал бороться.

За себя. За неё. За нас.

Даже если никакого «нас» и не существовало, я хотел оставить пережитые мгновения себе.

Её звонкий искренний смех, журчащий, как родник. Открытые серо-голубые глаза, то ясные, то «пасмурные», глубокие, как небеса. Волнующий променад от душа до дверей в тонкой полупрозрачной простыне. Не менее волнующее свидание с Дженной. Несостоявшийся поцелуй и пробежку под дождём.

Все эти мелкие, но несказанно важные и настоящие моменты принадлежали мне!