Этот оплот рухнул не только по объективным причинам, но и, как показано выше, в силу реализации очередной фазы британского стратегического плана по взаимному перемалыванию сил континентальной Европы и исторической России. С предельной ясностью этот план проявил себя в ходе подготовки усиления Гитлера ресурсами Чехословакии при помощи Мюнхенского сговора.
Многие современники и историки последующих времен отмечали (кто с искренним изумлением и недоумением, кто с яростным негодованием, кто с холодным пониманием), что «борец за мир» Чемберлен всеми силами «стремился дать Германии возможность начать экспансию на Восток» [80].
Советский Союз предлагал значительную военную помощь Чехословакии, включая 700 истребителей и 100 тыс. солдат, которые к тому моменту уже согласилась пропустить через свою территорию Румыния (понятно, что получение этого согласия в тогдашних политических обстоятельствах само по себе было исключительно сложной задачей, – которую советская дипломатия блистательно решила). В результате Гитлер слезно жаловался Чемберлену, что «не почувствует себя в безопасности, пока не будет аннулирован договор [о взаимопомощи] между Россией и Чехословакией». А Чемберлена тревожила возможность не прихода Советского Союза на помощь Чехословакии, а, наоборот, Чехословакии – Советскому Союзу, и он в ответ прямо спрашивал Гитлера: «Предположим, что… Чехословакия не будет более связана обязательствами помогать России в случае нападения на неё…; решит ли такое положение дел ваши затруднения?» [187], – показывая, что реальным интересом Англии является нападение Германии на Советский Союз, а Чехословакия волнует её представителей лишь как возможная помеха этому главному делу.
Именно поэтому в годы проведения «политики умиротворения» Гитлера Англия последовательно и неизменно решительно отвергала «все предложения со стороны сильной и влиятельной оппозиции внутри Германии» [80]: британская расистская элита рассматривала немецких противников Гитлера как предателей не только собственной Родины[145][197], но и общего дела сохранения принципов расовой чистоты и власти, основанной на принадлежности к расе [80].
Демонстрация Гитлером в 1938 году намерения напасть на Чехословакию в силу заведомой безнадежности военной операции такого рода вызвало в Германии буквально всенародную панику.
Действительно, «британское правительство было… осведомлено…, что в момент развертывания немецкой армии против Чехословакии Германия была не в состоянии даже укомплектовать гарнизонами полевые укрепления… на Рейне, в Пфальце, в Саарской области и в Айфеле…, что на весь западный фронт… можно было выставить не более… семи немецких дивизий». У Германии в сентябре 1938 года было менее 50 дивизий (и значительная часть немецких ВВС в то время воевала в Испании), у Франции – 100 (в том числе 23 из них были развернуты у границы Германии), у Чехословакии – 40 хорошо вооруженных и отмобилизованных дивизий [303]. Гитлер очень боялся чехословацких воздушных налетов на промышленные районы Саксонии [119], а Кейтель считал, что вермахт не смог бы прорвать укрепления Чехословакии [325]. Таким образом, даже без помощи своих союзников – Франции и СССР – имевшая прекрасные долговременные укрепления Чехословакия разбила бы тогдашнюю немецкую армию[146].
Более того: «Гитлеру докладывали, что в США во время “чешского кризиса” идея европейской войны была очень популярна» [190], и «сотни тысяч… американцев охотно отправились бы в Европу, чтобы принять участие в войне». Этот интерес исчез только после Мюнхенского сговора [80].
Немецкий дипломат Кордт отмечал: «В то время гораздо меньше мужества требовалось, чтобы восстать против безумного приказа Гитлера – под аплодисменты большей части немецкого народа, чем выполнить приказ о нападении, после чего эти военачальники неминуемо и притом очень скоро попали бы на виселицу – ведь [тогда] такая судьба неизбежно постигла бы их после поражения от рук разъяренного и восставшего немецкого народа» [80].
Население Германии было в прямом смысле слова в ужасе от перспективы развязывания заведомо безнадежной войны. «Среди напуганного и не желавшего войны населения – единственный раз за двенадцать лет [правления Гитлера] – дело доходило до настоящих волнений…» [198]. Накануне Мюнхенского сговора, 27 сентября 1938 года «во второй половине дня в Берлине к солдатам относились как никогда плохо; в рабочих кварталах можно было видеть сжатые кулаки, в центре люди демонстративно смотрели в сторону». «С такими людьми я не могу вести никакой войны», – горько жаловался Гитлер. Его популярность упала до минимума, автор «Берлинского дневника» американский журналист У. Ширер говорил об этом периоде как о «самом сильном протесте против войны», который он когда-либо видел [320].
Служба безопасности СС констатировала: «Мнение о превосходстве противника порождало пораженческие настроения, доходившие даже до выражения самой резкой критики в отношении “авантюристической политики” рейха» [289]. Дошло до того, что Гиммлер всерьез говорил о вероятном применении войск СС для подавления внутреннего сопротивления, а то и о гражданской войне в Германии [218].
«Перемены настроения вызывали такой пессимизм, что… представители интеллектуальных кругов стремились бежать из пограничных областей на западе, находившихся под угрозой. В некоторых местностях… с банковских счетов снимались значительные денежные сбережения. Тяжелое впечатление… ещё более усиливала всеобщая депрессия, возникшая вследствие угрозы войны» [137].
Государственный переворот в тот момент «был бы одобрен народом», причём шансы его на успех «были велики, как никогда после» [222].
Начальник Генштаба сухопутных войск Германии генерал Бек, открыто возражавший против планов Гитлера, говорил об угрозе «не только военной, но и общенациональной катастрофы» [277] и ещё до своей отставки (в которую он в конечном итоге ушел в знак протеста), буквально умолял контактировавшего с англичанами генерала фон Клейста: «Дайте мне надежную гарантию, что Англия вступит в войну в случае нападения на Чехословакию, и я положу конец этому режиму» [355].
Уже 7 сентября 1938 года немецкие дипломаты прямо предупредили Министра иностранных дел Англии лорда Галифакса [289] о готовности армии «свергнуть режим [Гитлера], если западные державы окажут твердый отпор его насильственному экспансионизму… Предполагалось, что Гитлер будет арестован после оформления приказа о нападении… и до первой перестрелки, чтобы его – с подписанным приказом в качестве улики – можно было передать имперскому суду для вынесения приговора».
Однако «единственным результатом было решение [премьер-министра] Невилла Чемберлена посетить Гитлера» для передачи ему Чехословакии без каких-либо серьезных встречных требований – причём именно в тот день, на который его свержение было назначено первый раз (15 сентября). Для этого 70-летний британец впервые в жизни полетел на самолете. Более того: первый раз посетив Гитлера именно в Берхтесгадене, Чемберлен, по сути дела, не пустил его в Берлин, где он неминуемо был бы захвачен заговорщиками.
Окончательно подготовка закончилась к 28 сентября, когда «ударные группы были… готовы напасть на имперскую канцелярию. Там… не было предпринято никаких чрезвычайных мер [защиты]…» [222]. Утром 28 сентября начальник штаба Гальдер уже приказал стоящим в Потсдаме войскам идти на Берлин, причём главнокомандующий фон Браухич не стал бы препятствовать перевороту [248]. «Генерал Хепнер с Первой легкой дивизией стоял наготове в Тюрингии, чтобы преградить дорогу на Берлин лейб-штандарту СС Адольфа Гитлера» [229]. «Приготовления группы Остера – Вицлебена – Гальдера к свержению Гитлера… переходили в решающую стадию, когда пришедшее днем 28-го [сентября] сообщение о. Мюнхенской конференции сделало их бессмысленными» [355].
