Эти качества превращают аристократию в исключительно значимый стратегический фактор конкурентоспособности любого общества, единственный социальный механизм, в долговременном плане гарантирующий (хотя, разумеется, далеко не с абсолютной надежностью) страну и народ от саморазрушения, вызываемого возникновением и укреплением олигархии с её всепоглощающим самоубийственным эгоизмом [104].

Британский король Георг V отнюдь не случайно после Февральской революции в России не пустил к себе свергнутого усилиями его спецслужб российского двоюродного брата, прекрасно понимая, что речь идет о его жизни или смерти. Дело было, скорее всего, не только и не столько в благородном для всякого нормального английского джентльмена желании украсть российское «туземное» золото, переведенное в Англию в начале Первой мировой войны (как отмечает В. Ю. Катасонов, 498 тонн, из которых, правда, 58 тонн вскоре было продано), сколько в стратегическом подрыве конкурентоспособности России путем уничтожения в огне революции стержня её пусть и прогнившей, но все же сохранявшей свои потенциальные возможности как фактора стратегической устойчивости общества аристократии – царской семьи[17].

Лишенное всякой сдерживающей силы (феодальная аристократия была истреблена, а островное положение и кромешная бедность тогдашней Англии надежно гарантировали её от внешнего вторжения), развитие капитализма мгновенно приобрело откровенно зверский характер, форсировав среди прочего процесс «огораживания».

Богатые землевладельцы (те самые джентри) сгоняли крестьян с земли, превращая её в огороженные пастбища для овец. Продавать шерсть в Нидерланды, а после запрета её вывоза (в рамках начатой Кромвелем в 1651 году Навигационными актами протекционистской политики[18], обеспечившей развитие экономики) на суконные мануфактуры Англии было намного выгоднее, чем выращивать и продавать зерно, и «овцы съели людей»; для увеличения масштабов пастбищ крестьян выгоняли и из домов.

По ряду сообщений, масштаб и зверства «огораживания» весьма существенно преувеличивались в политических целях, в том числе и современниками. После страшной разрухи, вызванной чумой 1348–1349 годов и войной Алой и Белой розы, Англия лежала в руинах, и еще в 1520-х годах «земли было больше, чем людей»; общий дефицит земли появился лишь в 1550-е годы [367]. (Насколько можно судить в настоящее время, переориентация национальной энергии на формирование промышленности, прежде всего суконной, поддержанная и направленная протекционистской политикой государства, стала реакцией прежде всего именно на возникновение этого дефицита, знаменовав собой начало перехода от экстенсивной к интенсивной модели развития, – разумеется, на технологической базе и в иных реалиях того времени)

Всего же уже к 1500 году было огорожено (то есть выведено из долевого владения в частную собственность отдельных владельцев) около 45 %, а за весь последующий XVI век огородили ещё не более 2,5 % всех английских земель [195, 365].

Конечно, болезненность «огораживаний» могла быть качественно усилена тем, что с развитием капитализма им подвергались в первую очередь наиболее плодородные, близкие к рынкам сбыта и населенные земли (так что на этих 2,5% земель могло собираться 10 % урожая и жить 20 % крестьян, а то и больше). Кроме того, следует учитывать, что со ставших дефицитными земель сгоняли незаконно занявших их за годы разрухи, которые возделывали их иногда поколениями, – и вот этих сквоттеров никто уже не считал.

Однако значительно более важным фактором массового обнищания стал поток серебра[19] после открытия Америки Колумбом, который обесценил его во всей Европе и привел к «революции цен»: «В XVI веке из-за огромного наплыва серебра из Южной Америки цены на основные продукты выросли в среднем по Европе в 3–4 раза…» [55]. В частности, только за 1510–1580 годы в Англии цены на продовольствие выросли втрое, а на ткани – в 2,5 раза, что обогатило торговую буржуазию и «новое дворянство» при разорении крестьян и не занимавшихся спекуляциями или созданием производств землевладельцев, чьи доходы в номинальном выражении были относительно стабильны [107]. Это объясняет то, что земельная собственность джентри росла, в том числе, за счет собственности крупных лордов [206, 339, 340], и прежде всего именно «к джентри перешли… земли в результате распродажи секуляризованных в XVI веке монастырских имуществ» [81].

Таким образом, капитализм в Англии развивался через не только «огораживание», но и фатально недооцениваемую историками, спрятавшуюся в его тени «инфляционную революцию», которая разоряла крестьянство не менее эффективно, чем прямое насилие.

(Интересно, что после Великой Октябрьской Социалистической революции интернационалисты-ленинцы, крайне внимательно изучавшие британский опыт, попытались уничтожить объективно противостоявшие им капиталистические и феодальные классы аналогичной «инфляционной революцией», призванной с точки зрения их левацкой части в конечном итоге привести к отмене денег в силу их полного обесценения и наступления таким образом коммунистического общества. Более чем через столетие схожий инфляционный удар по своим политическим противникам нанес в 20-е годы XXI века также связанный с Англией президент Турции Эрдоган)

Когда вызванное этими процессами массовое бродяжничество стало повседневной проблемой, за него ввели смертную казнь, обеспечив приток крайне дешевой рабочей силы на мануфактуры и в поместья новых дворян, а затем и на флот, несмотря на его каторжные условия. (Часть бродяг гуманно загнали в работные дома, создав крайне пригодившееся после изобретения паровой машины разделение сложного труда на простейшие операции, однако, несмотря на создание первого работного дома в Брайдуэлле ещё в 1556 году, широкое распространение в Англии они получили лишь после 1631 года.) Общее число казненных за бродяжничество в XVI веке оценивается в более чем 160 тыс. чел. – в полтора раза больше числа погибших в войне Алой и Белой розы [9].

Длительное беспощадное подавление бедных, истребление асоциальных, в том числе и ставших таковыми отнюдь не по своей вине элементов общества, решительное поощрение и всемерная защита богатства стали эффективными методами социальной инженерии. Именно они сформировали в итоге английский национальный характер – законопослушный, упорный, патриотичный, гордящийся своей властью как таковой, вне связи с её эффективностью и тем более ответственностью перед управляемыми, уважающий права соотечественников и отрицающий права всех остальных. Этот характер стал самостоятельным фактором конкурентоспособности страны и её бизнеса; он хорошо иллюстрирует применительно к нации притчу об английском газоне, который надо подстригать каждый день 300 лет подряд[20].

В результате развития капитализма при отсутствии сколь-нибудь значимой феодальной реакции (то есть феодального сопротивления) английское крестьянство было «уничтожено как класс» (подобно тому, как немногим менее полутысячелетия спустя оно было ликвидировано в ходе «дефарминга»[21] Великой депрессии в США – в разительном отличие от пресловутой советской коллективизации), и деревня форсировано была переведена на капиталистические рельсы. Главное же следствие этих процессов заключается в упрочнении открытого характера формирования управляющей элиты, при котором успешные торговцы и богатые крестьяне законно, массово и свободно становились дворянами.

Естественно, по мере укрепления этого социального слоя возник объективный конфликт с его недавним политическим союзником и покровителем – абсолютизмом, увенчавшийся Английской революцией 1640–1660 годов, главной движущей силой которой стало имеющее прочный экономический фундамент «новое дворянство» – джентри.