В результате значительная часть образованного слоя (а часто, в особенности в случаях небольших стран, и весь такой слой целиком), который является единственным носителем культуры и, более того, идеи развития как такового, оказывается потерянной для страны, так как предъявляет ей заведомо непосильные для неё требования.

Ещё более важно, что современное образование включает либеральные западные стандарты культуры, представлений о цивилизованности и структуры ценностей, которые во многом просто не совместимы с общественной психологией, а во многом – и с объективными потребностями незападных, а по мере ужесточения и углубления глобальной конкуренции – уже и самих западных обществ.

Воспринимая в качестве повседневного идеала и своей жизненной цели источник этих либеральных стандартов (причём во многом существующих лишь в виде откровенно сказочных рекламных образов либо для богатейшей части соответствующих обществ), образованные слои неразвитых (и тем более развитых) обществ начинают если и не прямо служить ему, то соотносить с ним все свои действия.

Именно с этого начинается размывание системы общественных ценностей, затем размывающее и само подверженное ему общество. Без этого деликатного аспекта цивилизационной конкуренции понять всё более широкое распространение активной и сознательной враждебности к собственной стране[светочи] представляется полностью невозможным.

Важной и обычно забываемой особенностью информационной эпохи (как и наступившей в 2020 году эпохи постинформационной) стало коренное изменение характера деятельности человечества. Те же самые технологии, которые беспрецедентно упростили коммуникации, превратили в наиболее рентабельный из общедоступных видов бизнеса формирование человеческого сознания – как индивидуального, так и коллективного (более подробно об этом см. [18, 20]).

«Наиболее рентабельный из общедоступных» – значит наиболее массовый в прямом смысле слова: основным, наиболее значимым и распространенным видом деятельности людей вот уже второе поколение является изменение в конечном итоге своего собственного сознания – в первую очередь, разумеется, потенциальных потребителей. Уже давно забыты времена, когда товар наивно и кустарно приспосабливали к их вкусам: гораздо рентабельней оказалось приспособить едока к пище (хоть из насекомых), но отнюдь не наоборот.

Между тем для формирования сознания общества нет нужды целенаправленно менять сознание всего населения – вполне достаточно сконцентрировать воздействие лишь на его управленческой элите. В результате постоянно меняющиеся, разнообразные и хаотичные усилия по формированию сознания, концентрируясь на сознании в первую очередь именно элиты, трансформируют его значительно быстрее, чем сознание общества в целом, – и оно начинает резко отличаться от сознания большинства.

Отрываясь от общества, управленческая элита не просто утрачивает эффективность, но и перестает выполнять свои функции, единственно оправдывающие её существование. Подвергающаяся форсированной (по сравнению с остальным обществом) перестройке сознания элита мыслит принципиально по-другому, чем ведомое ею общество, исповедует иные ценности, совершенно по-другому воспринимает мир и даже иначе реагирует на него.

Это полностью уничтожает сам смысл формальной демократии (в частности, лишает смысла её традиционные институты), так как идеи и представления, рождаемые обществом, равно как и его мнения, уже не поднимаются наверх, к принимающим решения по социальным капиллярам, а если и поднимаются, то больше не воспринимаются управленческой элитой и перестают таким образом влиять на развитие общества через изменение её поведения.

В начале 30-х годов XX века, когда все развитые страны столкнулись с политическим «эхом» Первой мировой войны, широкого распространения конвейера и Великой депрессии – нестерпимо острым соблазном тоталитаризма, – письма граждан президенту США стали весьма эффективным инструментом корректировки как минимум экономической политики государства. Благодаря Ф. Д. Рузвельту по многим из обращений к нему на места направлялись представители президента, которые иногда даже «задним числом» изменяли условия коммерческих сделок, чрезмерно ухудшавших положение граждан и создававших при широком применении угрозу неприемлемого обострения социальной ситуации.

Классическим примером эффективной обратной связи стало и получение в начале войны Сталиным письма от безвестного старшего лейтенанта Флерова, в котором тот извещал всесильного и (как подразумевалось пропагандой) всеведущего «отца народов» о полном исчезновении из мировых научных журналов статей по ядерной физике. Это письмо не просто дошло до адресата – оно было воспринято им и (правда, наряду с другими подобными сигналами) стало одной из причин стремительного развертывания советской ядерной программы.

Управленческие элиты слышали человека и в значительно более поздние времена. Так, например, даже автор данной книги является живым свидетелем того, как в самом начале 1991 года одно-единственное письмо (а точнее, способность и желание тогдашней управленческой элиты воспринимать мнения общества) также решающим образом повлияло на последующую судьбу всей агонизировавшей в то время колоссальной страны.

Мало кто помнит, что Ельцин, будучи хотя и мятежным, но всё же первым секретарем обкома (и, насколько можно судить, несмотря на все запреты вербовать партийное руководство, секретным сотрудником КГБ СССР), поначалу опасался глубоко социально чуждого ему стихийного забастовочного движения шахтеров. Перелом произошел, когда в середине января 1991 года на его имя пришло письмо от самого обычного рабочего. На полутора листках из ученической тетрадки тот, стараясь поаккуратнее выводить буквы, внятно разъяснял лидеру демократов, что всё, что нужно советским шахтерам – это право их шахт продавать по свободным ценам 10 % угля, и ради этого они поддержат практически любого политика и любую идеологию.

Находившийся в то время на должности Председателя Верховного Совета РСФСР Б. Ельцин сумел в полной мере воспринять эту мысль и изжить свои страхи. Благодаря этому он, эффективно «оседлав» шахтерское движение, почти мгновенно превратил его во всесокрушающий таран против Горбачёва (а в конечном итоге – и против Советского Союза), а себя – в президента России.

Сегодня подобное принципиально невозможно, причём даже не по морально-политическим, а по сугубо технологическим (и вытекающим из них психологическим) причинам. В условиях господства информационных (а точнее, уже даже и постинформационных [20]) технологий даже в том мало правдоподобном случае, если письмо обычного человека дойдет до окружения лидера, продравшись через сито отдела писем или «управления по работе с гражданами» (которые докладывают «наверх» лишь статистику: число писем и их темы), руководство при всём своём желании вряд ли сможет понять его смысл (подобно тому, как подавляющее большинство губернаторов и министров просто не в состоянии понять смысла сообщений в своих социальных сетях от обычных людей, которые они часто действительно добросовестно читают).

Обусловленное тотальным применением современных информационных технологий измененное сознание управленческой элиты заставляет её и руководимое ею общество вкладывать зачастую совершенно разный смысл в одни и те же слова и делать разные, порой строго противоположные выводы из одних и тех же фактов.

Современный (то есть действительно соответствующий требованиям современных технологий, а не архаичный) руководитель легко может постоянно встречаться с «ходоками», как Ленин, и даже регулярно ходить «в народ» (и не только в виде общения в социальных сетях, но и офлайн, то есть вживую). Однако в подавляющем большинстве случаев он будет делать это отнюдь не чтобы понять или прочувствовать что-то не понимаемое им без таких личных встреч, но действительно необходимое ему для успешного управления, а лишь чтобы улучшить свой имидж и повысить рейтинг – политический аналог рыночной капитализации.