Принципиально важно, что сокрытие реальных знаний западной наукой (с почти неизбежной их утратой в перспективе) было объективно обусловлено качественным изменением общественной ситуации: переходом капитализма из стадии прогресса к стадии разложения и, соответственно, превращением буржуазии (даже в виде наиболее передовой своей части – глобального управляющего класса [18]) из прогрессивной в глубоко реакционную силу, не оседлавшую прогресс и превратившую его в свой инструмент, а пытающуюся затормозить его ради самосохранения (этот переход окончательно завершился лишь в ходе Великого разворота 1967–1974 годов).
Прогрессивный класс, находящийся на подъеме, всегда объективно заинтересован в познании мира, так как он ощущает, что будущее принадлежит ему, и заинтересован в максимальном ускорении общественного развития и эффективном конструировании этого будущего в своих интересах, для чего ему, разумеется, необходимо адекватно познавать реальность. Поэтому ради победы в борьбе за власть он сознает и создает науку как свой прежде всего политический инструмент (и здесь не должно быть никаких «общечеловеческих» иллюзий: наука как способ познания истины всегда есть инструмент прогрессивного класса, причём инструмент прежде всего именно политический, создаваемый и используемый ради всепоглощающей борьбы за власть).
Реакционный класс, неумолимо сходящий с политической сцены, столь же объективно заинтересован в строго противоположном – в не ускорении, а замедлении общественного развития, неумолимо и явно несущего ему социальную смерть. Познание реальности и распространение знаний становится поэтому для уходящего, реакционного класса не просто невыгодным, но и противоестественным, саморазрушительным занятием. (В соответствии с резолюцией, наложенной Чубайсом после сохранения Ельцина у власти на вторых президентских выборах в 1996 году, «в силу характера российской государственности любая аналитическая деятельность носит антигосударственный характер»».)
Кроме того, для уходящего класса познание реальности является неизбежно и познанием неотвратимости собственной гибели, что для него психологически невыносимо. Поэтому вместо объективистской науки он порождает суеверия, обман и, в первую очередь, самообман.
Именно буржуазия – сначала национальная, затем международная, а затем и глобальная – в своё время, будучи прогрессивным классом, создала науку в её современном виде: как общественный институт и специфический вид деятельности. Став реакционным классом в силу исчерпания ресурсов и собственного потенциала развития капитализма, она по столь же объективным причинам развернула свой важнейший инструмент – публичную науку – на решение противоположных задач, в противоположную сторону. Понятно, что её разворот с познания реальности на систематическое сокрытие, маскировку, затушевывание, извращение этой реальности означал убийство традиционной, институционализированной науки как инструмента поиска истины [18].
Непосредственным проявлением реакционности буржуазии в условиях информационной (и тем более нынешней, начавшейся в 2020 году, постинформационной эпохи [95]) стало формирование глобальных монополий и осознание ими себя как принципиально новой сущности и своих объективных интересов при помощи и в процессе формирования глобального управляющего класса.
Глобальные монополии, как и обычные, заинтересованы прежде всего в сохранении своего монопольного положения и потому стремятся блокировать развитие технологий (а значит, и питающей их фундаментальной науки) для гарантированного недопущения возникновения конкуренции. «Способ остановки развития науки при капитализме прост: монополисты просто прекращают финансировать… эффективные научные исследования. Поэтому через некоторое время после образования монополий наука останавливается в своём развитии. Как следствие – останавливается и разработка новых технологий» [92].
Разумеется, современная глобальная буржуазия (и прежде всего её политическое воплощение – глобальный управляющий класс) надеялась сохранить достигнутое и освоенное ею знание для себя, как свой собственный, тайный инструмент глобальной конкуренции. Однако повторить многовековой английский опыт элитарной науки в качественно иной ситуации, когда научный процесс познания (прежде всего в силу специфики новых господствующих технологий) может быть только массовым, широким и открытым, не удалось и в принципе не могло удаться.
В результате деградация официальной науки привела к деградации и поддерживаемого ею тайного знания, оставив (по крайней мере, частично) англосаксонские элиты без привычного им скрытого оружия в глобальной конкуренции.
И ключевым фактором этого разоружения вновь (как в ситуации с элитными частными школами и университетами, кадрово обезоружившей Англию уже в преддверии НТР[67]) стала специфика самой английской культуры, драматически не соответствующей потребностям сложных технологий.
Принципиально важно, что за производством и использованием заведомо ложных научных и концептуальных представлений лежит отнюдь не только сознательная злонамеренность конкурентной борьбы (пусть даже и стратегической, рассчитываемой на поколения вперед).
Концептуальным психоисторическим вирусом легко становится даже вполне добросовестная научная гипотеза или концепция, находящаяся в стадии разработки, или просто не доведенная до логического завершения, или даже своевременно не обновленная в соответствии с новыми данными или на новом этапе развития.
Сама по себе разница между научным лидером, добросовестно познающим мир, и простым пользователем, эпигоном уже готовых, разработанных помимо него научных теорий создает практически безграничный простор для манипуляций, для запуска в широкое обращение не только устарелых, но и прямо вредных для пользователя как простых научных представлений, так и способных к саморазвитию, но при этом принципиально неполных и потому потенциально разрушительных концептуальных психоисторических вирусов.
Собственно говоря, таким вирусом со временем становятся любые переставшие развиваться, окостеневшие либо просто переставшие поспевать за реальностью популярные теории, научные парадигмы и в целом идеологии. (В этом отношении в такие вирусы к настоящему времени выродились, как это ни прискорбно автору-марксисту, все три основные идеологии – либерализм, консерватизм и марксизм, – так как идеологии как феномен являются порождением массового общества, а оно давно рассыпалось)
Только тот, кто самостоятельно разрабатывает познавательные концепты (пусть даже в эпоху гибели науки – уже не «научные», а всего лишь аналитические), кто постоянно думает, проверяет свои построения и потому корректирует их, несмотря на колоссальные затраты интеллекта и сил, может избежать этой ловушки.
Тот же, кто пользуется готовым продуктом чужого интеллектуального труда, – уже по самому факту его заимствования пользуется не передовым знанием, но устаревшими, утратившими актуальность и потому скрывающими реальность представлениями, в полной мере реализующими весь вульгаризаторский потенциал, объективно присущий любому интеллектуальному продукту.
Это печальная судьба всех эпигонов, воспринимающих марксизм – без преобразующей роли технологического прогресса (проявившейся в полной мере уже после не то что Ленина, но уже после и Грамши, и Сталина), геополитику – без борьбы групп капиталов внутри империй и вокруг обычных государств, политику – без эволюции непубличных наднациональных структур, консерватизм – без трансформации (пусть и медленной) культурных матриц и их взаимодействия.
Поэтому обладание тайным, сокровенным знанием без его неустанного преобразования и обновления – путь в тупик слепого самодовольства и, далее, в неизбежную катастрофу. Постоянное самостоятельное производство и углубление понимания происходящего, вечная напряженная учеба[68] – единственный путь к конкурентоспособности и выживанию в вечной борьбе за жизнь[69]. Заимствование же уже готового знания без его освоения и переработки, каким бы верным и исчерпывающим оно ни являлось в сам момент заимствования, с неизбежностью обрекает на остановку познания, его вульгаризацию и со временем неминуемо превращает не только заведомо искаженные представления, но даже исходно верные построения в концептуальный психоисторический вирус, подтачивающий и разрушающий своих носителей.
