— Да.

— Мы видим тебя, Хлоя. Мы тебя видим.

— Просто безумие какое-то, — сказала Анна сама себе. — Или выглядит безумием?

— Ничего страшного, — отозвалась Лена откуда-то сверху. — В первый раз часто так кажется. Постепенно разберешься.

— Хватит, — сказала Анна и сняла полотенце с глаз. — Наверное, мне нужно уйти.

— Даже чаю не попьешь? — засмеялась Лена-регрессолог, протягивая ей стакан.

— Это что? — спросила Анна.

— Пей, — сказала Лена-алкоголичка. — Вы не договорили.

Хлоя танцует, за ее спиной ряды бутылок — в баре пусто, но накурено, когда Хлоя двигается, она рассекает руками дым, как на театральной сцене. Хвост задран вверх. Анна отмечает, что это достаточно выпендрежно.

— Как так вышло, что даже перед тобой я виновата? — Она сидит у барной стойки, в руке наполовину пустой стакан с чем-то медно-красным.

— Выпей, и я возьму все под контроль, — голос хульдры звенит как лира, не нарушая тяжести воздуха.

— И чего мне будет стоить этот контроль?

— Твоя жизнь, можно сказать. — Хлоя смеется. Зубы у нее идеальные.

— Моя жизнь… Ты уже забрала столько, что от меня ничего не осталось. Тебе это нравится?

— Нравится ли мне чувствовать власть? Нравится ли мне, что я могу быть той, кем ты никогда не станешь? Нравится ли мне, что я могу быть живой, свободной, любимой?

Хлоя танцует с бокалом в руках. Пожалуй, это красиво.

— Да, все это.

— Нет. Не нравится. А знаешь, что нравится?

— Что?

— Счастье. Страсть. Запах метро. Свежий хлеб. Простыни свежепостеленные. Макушка сына.

— Кстати, это мой сын.

Хлоя останавливается и смотрит на Анну все теми же ясными глазами.

— Будь осторожна, дорогая.

Анна выливает содержимое стакана на пол и ставит его на стойку.

— В конце концов, — говорит она, глядя на то, как растекается неровная лужа, — самой большой опасностью для меня всегда была я сама.

Проснулась Анна на выдохе, словно вынырнула. За окном поднималось неуверенное темно-серое утро. Мокрый снег, который шел со вчерашнего вечера, немедленно таял, только коснувшись земли.

Анна села на кровати и потерла глаза.

— Просто безумие какое-то, — сказала она сама себе. — Или выглядит безумием?

— Ничего страшного, — отозвалась Лена из кухни. — В первый раз так часто кажется. Постепенно разберешься.

— Уже утро, — сказала Анна и, нагнувшись над раковиной, жадно попила воды из-под крана с колючим металлическим привкусом. — Наверное я пойду.

— Даже чаю не попьешь? — засмеялась Лена-регрессолог, протягивая ей стакан.

29

Хлоя встала на табуретку и достала с верхней полки стенки чемодан, который едва не стукнул ее колесами по голове. Попыталась вспомнить, когда они в последний раз куда-то ездили с Толей — кажется, на неделю в Анталию, Науму еще не было двенадцати. Загорелые пьяные соотечественники, огромный шведский стол, дешевый алкоголь в барах по программе «все включено». Ее массировал какой-то старый турок в сыром хаммаме, она еще тогда подумала: а массажист ли он? Не зря же она спрашивала Илью… Наум тогда отравился почти сразу, его все время тошнило, и болел живот. Хлоя, как назло, ничего из лекарств с собой не взяла, а Толя, конечно же, спросил: как ты собиралась? Типа он не собирался и не должен был. И ребенок, конечно, не его.

Ладно, хватит.

Хватит примерно все.

Она разложила чемодан на полу, посмотрела в его распахнутый пустой желудок.

Кот тут же запрыгнул внутрь — собрался.

Что взять с собой в новую жизнь? Хлоя много раз думала об этом, представляла, как собирает чемодан, складывает то и это, и в конце концов ужасалась тому, как много у нее вещей и как мало из них по-настоящему нужных.

Хлоя посмотрела на часы. В любой момент может вернуться Наум, надо было соображать быстрее. Она открыла шкаф и рывками покидала туда, не разбирая, какие-то вещи, как она сама себе обозначила — «на первое время».

Время попалось стыковочное — между зимой и летом, поэтому Хлоя заложила вторую часть чемодана обувью, и он стал похож на переевшего крокодила, из пасти которого торчали шпильки и разноцветные лоскуты тканей.

Хлоя тащила чемодан вниз по лестнице за ручку, а тот спотыкался и стучал колесами о каждую ступеньку. Вслед ей лаяли соседские собаки, недовольные шумом.

«Надо было переодеться», — подумала Хлоя, встретив себя в замызганном подъездном зеркале. Эти дурацкие брюки и свитер не подходят для переезда в новую жизнь, но возвращаться — плохая примета.

Хлоя завела мотор. Путь до Мурманска — всего лишь час, она знала эту дорогу наизусть.

Аня, послушай. Можно я расскажу тебе эту историю? В стотысячный раз.

Расскажи.

Мы встретились в баре. Он смотрел на меня жадно. Он вообще жадный. Когда он целует меня, мне кажется, он меня съест. Когда мы трахаемся, он кусает мою нижнюю губу так, что она начинает кровоточить.

Какие вещи ты говоришь.

Это слишком?

Нет. Просто: какие вещи ты говоришь.

Душнила так никогда не делал.

Его зовут Толя. Не надо говорить о нем так.

Хорошо.

Особенно когда ты вспоминаешь, как трахаешься с другим.

Я не могу не вспоминать. Я все время об этом думаю. Наш первый раз был в отеле. Обычное дело: двуспальная кровать, душ и туалет. Он хотел произвести на меня впечатление, и мальчик-горничная принес нам дорогое шампанское и бутерброды с черной икрой. Мы были очень пьяные. И не могли есть. Я завернула их с собой. Глупость?

Ну почему.

Жадность. Я же говорю: мы были очень жадными. Я хватала его руками, потому что он был совершенно моим, понимаешь? Я не могла его отпустить. Но мне придется его отпустить. Разжать свои челюсти. Ослабить свою мертвую хватку. Или наоборот. Отпусти меня к нему.

Я не могу тебя отпустить, и ты это знаешь.

Иногда я тебя ненавижу.

Ты всегда ненавидишь меня. Ты меня почти уничтожила. Заставила меня поверить, что я человек второго сорта, что я не достойна счастья.

Иногда я ненавижу себя за слабость, за то, что хочу только одного — просто еще раз его поцеловать, еще раз почувствовать его запах. Я не вижу никакого будущего без него.

У тебя просто нет будущего, потому что нет тебя — самой.

Ты меня не слышишь: у меня нет будущего без него, и в то же время каким могло бы быть наше будущее? Я часто представляла, как собираю вещи и ухожу к нему, но разве есть гарантия, что через несколько лет — меньше, чем нам обычно кажется, он не станет для меня таким же привычным и надоевшим пейзажем, как Толя? Разве есть гарантия, что я не наскучу ему первой, когда он будет знать точно, что я его и каждый вечер буду его? И мое имя. Когда он будет знать мое имя. Возможно, все это длится так долго, потому что он совсем не знает меня и каждый раз я не та, кого он ожидает увидеть…

То есть ты ждешь гарантий?

Я не знаю, как преодолеть эту зависимость.

О какой зависимости ты говоришь?

О зависимости быть тобой.

Раньше я очень тебе завидовала. Ты была такая особенная, умная, красивая. Мне казалось, что ты очень свободна, гораздо свободнее меня.

Это так.

Нет, это ловушка.

Дай мне уйти к нему.

Я просто дам тебе уйти.

Я должна, нет, я хочу к нему поехать. Послушай, ну вот можно же новую жизнь начать. Просыпаться с ним, строить семью.

Не смеши.

А что смешного?

Поворачивай.

Зачем?

Нам туда.

Зачем?

Я больше не могу воевать. Ты хотела уехать? Вот — тебе действительно пора.

Хлоя свернула с трассы на разбитую дорогу.

Хотя бы двадцать восемь километров я ехала к тебе.

Маршрут перестроен.

30

Хлоя едет недолго, но кажется, что несколько часов. Дорога однообразная и совершенно пустая. Она открывает окно и курит — нет никого, кто скажет ей, что в машине будет вонять. Солнце тоже однообразно — стоит на месте столбом.

Хлоя съезжает на обочину, глушит мотор, снимает туфли и идет босиком по ягелю. Нет никого, кто скажет ей, что ягель от этого гибнет. Хлоя плачет. Нет никого, кто скажет ей, что нашла из-за чего плакать, ты подумай. Хлоя смеется, и нет никого, кто скажет ей, что она ведет себя как истеричка. Хлоя рада, что нет никого. И нет никого.