Простите, не могу перестать плакать, когда думаю о ней. Мы ведь дружили. Я лучшая подруга, да. Она мне близкий, можно сказать, человек. Мне кажется, она со мной делилась всем. Не сказала бы, что у нее какая-то прямо тяжелая жизнь. Муж, сын. Дом. А что? Для женщины это важно. А еще… вы мужу ее не говорите, пожалуйста, я бы не хотела, чтобы он это узнал вот так — от меня, он хороший, в общем-то, я ей всегда говорила. Я ей завидовала даже. И мне всегда казалось — ну чего тебе еще не хватает? Живи и радуйся. Но ей как будто все время мало. Блин, это бесило даже. У тебя все есть, а ты все ноешь. Иногда хотелось ей просто врезать. Мы с Аллой (это еще одна наша общая подруга, она в Мурманске живет) это вот все не очень поняли. А потому что, ну елки-палки, у тебя все есть, а ты недовольна. Дома у нее тоже не все гладко было. Ну в смысле со свекровью терки разные, но это у всех, наверное, непросто… Сына забросила. Я ее иногда спрашивала: а где Наум? Ну то есть вряд ли она знала, что у него в жизни происходит, если она даже не всегда знала, где он. Так что я почти не удивилась, когда он пропал. Да и то не сказать, чтобы она сразу на уши встала. А что Наум? Что про него сказать? Обычный подросток. Замкнутый, со своими тараканами, не без проблем. Я у него немецкий преподавала. У меня таких еще сорок восемь человек, я так-то пристально за ним не следила, но он всегда как будто немного не здесь. Трудный мальчик. А муж очень хороший, вы его не обвиняйте. Я иногда думаю, если бы у меня был такой муж… Хорошо, если еще захотите что-то спросить, я здесь. Буду рада оказаться полезной.
Да, алло. Ну да, да. Я. Что ж, помогу, чем смогу. А вы думаете, все прямо так серьезно, да? Ух ты. Ну да, дружили, с детства в принципе, но в последние годы, понимаете, разные города, не так уж часто… Есения тут вам лучше расскажет. А, уже? Ну хорошо, спрашивайте. Ну детство что… Обычное детство, как у всех. Не была она никакой особенной… Бывали, конечно, моменты. Попивали, с мальчишками дурью страдали… А у кого такого не было? У меня вот сейчас двое, слушайте, это всегда так. С матерью не просто, но время такое было. Мы своим матерям сами стали матерями, они из нас все соки выжимают теперь, это поколение у них такое было. Вот и у Аньки… Мать деспотичная. Мне кажется, Анька даже в закрытый город сбежала от греха. Но там, видите, еще со свекровью повезло. Она тоже на Аньку влезла и давай ее пилить. То ей было не так, это не этак. А Толька, он ведь мягкотелый такой. Он неплохой, но не мужик, конечно, ну какой он мужик. Ни рыба ни мясо. И Наумчик такой же. Я ничего не хочу сказать, но когда дети были маленькие, мои вообще не хотели с ним играть, потому что он вечно ныл и был как заноза в заднице. Мамкал, рыдал. А папка всегда где-то за периметром. И мать, свекровь Анькина, его постоянно оправдывала: сына работает, устает. А Анька типа не работает и не устает. Да вы ж знаете, как это бывает. Но чтобы из-за этого в петлю? Да нет, я не думаю. Да и кто бы мог ее украсть, например. Она ж не принцесса какая-нибудь. Выросли мы уже из принцесс в змей и гадюк, ха-ха. Ну я замечала, конечно, что она, это самое, иногда в таком вот состоянии, неадекватном, но я, честно говоря, списывала это на вредную работу и просто какую-то усталость. Я вот тоже на себя в зеркало смотрю, и хочется удавиться. А потом… Ну-ка быстро сел и уроки сделал, я сказала тебе! Вы простите, мне идти надо. У меня тут дым коромыслом, да и нечего мне вам сказать. Если что-нибудь узнаете, держите в курсе, все ж не чужой человек.
17
— Смотри, — Дженни прислала ему ссылку сразу, как только он открыл глаза — в 7 утра. — Этот чувак вчера победил в конкурсе начинающих стендаперов, и теперь его взяли в клуб.
— В какой клуб?
— Ну у них там. В труппу как бы. В команду. Ты понял. Тебе тоже надо на конкурс, ясно?
— А что за конкурс?
— Это здесь у нас, в кабаке одном. Я говорила, тебе в Питер надо. Говорила?
— Да.
— Вот думай об этом.
Наум кликнул на ссылку, почитал — следующий конкурс в марте. Март — перевалочный пункт между зимой и весной, всегда переломный момент.
— Я тоже хочу.
— Балабановщина. Действуй!
Дженни смеется (прислала ржущий смайлик), и Наум смеется тоже — это ведь здорово, планировать что-то такое. Даже если знаешь, что не получится. Об этом Наум вспоминает почти сразу, и улыбка сползает с его лица.
— Не могу.
— Почему это?
— Родители ни за что не дадут мне на это денег.
— Так заработай! Ну что ты как ребенок, Наумчик.
— Как?
— Да хоть как. Устройся официантом или курьером.
— До восемнадцати не возьмут.
— Тогда придумай что-нибудь. Ты же умный.
Наум вздыхает.
— И вообще, — продолжает Дженни, — ты не можешь всю жизнь бояться и ничего не делать. Ты должен попробовать. Ты ведь хочешь стать стендапером?
Наум прислал рыдающий смайл. С Дженни он чувствовал себя будто с мамой, но только с нормальной — которая знает, что делать.
— Но я даже не уверен, что смешно шучу.
— Никто не уверен, пока не попробует. И потом, ты реально смешной.
— А если я опозорюсь?
— Ну и что? Не ссы. Это не так уж важно.
— Не для меня.
— Слушай, Наум, я знаю, что это стремно. Бояться — нормально. Все боятся. Даже я.
— Ты?
Наум удивился. В его картине мира Дженни была самым смелым человеком — он таких смелых не знал.
— Дурак? Конечно, я боюсь. Но страшно только сначала. Знаешь, это как прыгать с парашютом — хоп, и все.
Наум кивнул, хотя он не знал ни как прыгать с парашютом, ни как воровать в магазине, ни как сказать Дженни, что такой смелый он только в чатике для нее.
— Ты, короче, должен перестать считать себя дебилом. И еще тебе надо в Питер.
— Фак(
— А то ты не можешь определиться ни с чем, даже с тем, кто ты такой. Питер — для таких, как ты.
— Для таких, как я?
— Да. Для тех, кто не знает, чего хочет от жизни. Для тех, кто ищет себя. Для тех, кто запутался.
— Звучит не очень.
— Звучит, будто я инфоцыганка. Но с тобой иначе нельзя, малыш.
Дженни прислала стикер. На нем большими буквами написано «не ссы».
— Очнись, сопля. С тебя пять штук.
— За что?
— За ценный совет и диагностику.
Наум стучал пальцем по стеклу телефона и пинал ногой свой рюкзак.
— Слушай, вообще, это норм, — написала Дженни (на фоне звенел звонок, и Наум начал озираться в поисках места, откуда можно продолжить эту жизненно важную переписку), — не знать, чего хочешь. Не иметь четкого плана. Не понимать, кто ты такой. Это значит, что ты открыт для всего. И можешь стать кем угодно. Клево?
Наум молчал. Подошел Селедка.
— Чё, на урок не планируешь идти?
— А ч-чё там? — спросил Наум.
— Химия, — сказал Селедка. — Может, ну ее?
— Да, — сказал Наум. — В жопу. Пойдем лучше пожрем чё-нить.
Он подхватил рюкзак и поплелся за Селедкой в раздевалку.
Вечером мать, как всегда, подшофе. Отец лежит на диване в рваном носке.
— Мне нужно в П-п-питер, — с порога говорит Наум.
— Ты ужинал?
— Мама, ты слышала, что я с-с-сказал?
— Про Питер? Да.
— И что с-с-скажешь?
— А что я могу сказать?
— Ну ты дашь мне д-д-денег на б-б-билет?
— Прости, а зачем тебе нужно в Питер?
— Там к-к-конкурс.
— Конкурс чего?
— Вязания на с-с-спицах.
— Чего?
Отец громко заржал с дивана, Наум довольно хрюкнул.
— Да нет, ну просто вы б-б-будете смеяться.
— Мы уже смеемся, — сказала мать на ровном, даже не улыбнулась.
— Конкурс с-с-стендапа, — выдавил из себя Наум и залился краской.
— Господи! — Мать наконец вынырнула из холодильника и стала метать на стол плошки с недоеденной со вчера едой. — А зачем для этого так далеко ехать, ты тут не можешь пошутить?
— Точно, — отозвался отец. — И зрители тут, смотри, какие благодарные!
— Да ну вас! — Наум выскочил из кухни. — Вам вообще на меня п-п-плевать!
