— О нет, — сказала Хлоя. — Нет-нет-нет. Что вы, Сусанна Валерьевна, я ничего не должна. Ни вам, ни кому-либо еще. А методичка носит рекомендательный характер, к тому же это внеурочная деятельность, а…

— Возмутительно, — подвела черту Усатая. — Я буду поднимать вопрос… Постойте-ка. Вы что же, пьяны?

Усатая подошла еще ближе и принюхалась, как гаишник. От нее кисло пахло столовским обедом — сегодня давали щи зеленые и компот из плодов сухих. Хлоя отшатнулась, но наткнулась на собственный стол.

Класс завороженно наблюдал за их танцем. Кое-кто даже камеру включил, разумеется.

— Пойдемте со мной, — зашипела Усатая и жестом указала Хлое на дверь. — Прошу.

— Класс! — обратилась она теперь уже к детям. — Сидеть. — Как к своре диких собак.

Хлоя под конвоем шла по коридору. Больше всего она боялась сейчас встретить кого-нибудь, например Есю.

В учительской, на счастье, было пусто.

— Садитесь, — приказала Усатая, махнув рукой в сторону дивана.

Хлоя села на кожаную обивку и мягко провалилась вниз. Ее тянуло ко дну, глаза закрывались, хоть спички вставляй.

Усатая села на противоположный край дивана, восстановив баланс, поникшая и внезапно очень уставшая. Хлоя утопала и все равно чувствовала, как шевелится хвост — жесткий, вертлявый, он как будто стал длиннее в последние сутки.

— Я понимаю, моя дорогая, я понимаю, — сказала Усатая, глядя на свои выкрашенные алым ногти. — Бывает такое. У меня племянница… Девочка очень хорошая, умная, замечательная. Случилось… Ну ведь даже неважно, что случилось, поддалась соблазну. Мы думали, потеряем ее…

Усатая говорила путано, Хлоя с трудом следила за мыслью.

— А потом я уговорила ее пойти на группы, и там она нашла спонсора…

— Какого спонсора, Сусанна Валерьевна? — подала Хлоя голос со дна. — О чем вы говорите?

— Вот что, — твердо сказала Усатая и наконец посмотрела на Хлою. — Есть группа в соборе Архангела Михаила. Сходите туда, вам помогут.

— Какая группа? — Хлоя не понимала, к чему она клонит.

— Анонимные алкоголики, моя дорогая. И это не просьба. Вы должны пойти туда, — тут Усатая встала, оправила свою юбку, которая топорщилась на выпирающем животе, и добавила своим обычным стальным голосом: — Иначе мне придется поставить вопрос о вашем отстранении от работы.

Хлоя вскочила, чтобы возразить ей, потому что это было уже совсем за гранью — мало того что Усатая постоянно ковыряла ей мозг по поводу гребаных правил и инструкций, так теперь еще отправляет к алкоголикам, но порезалась об острый взгляд Усатой, которая сказала, как бы небрежно:

— И мальчик ваш, между прочим, уже почти три недели не появлялся в школе.

— Что значит «не появлялся»? — спросила Хлоя растерянно.

— То и значит, дорогуша. Три недели прогулов в выпускном классе. Каково? И вроде бы большая семья, а никто из вас не в курсе.

Сердце Хлои бешено колотилось от стыда и гнева.

— Он каждый день уходит в школу, — сказала она хриплым голосом.

— Уходит, но не приходит, — парировала Усатая. — Сходите на группы. Там вам помогут. Сходите прямо в среду.

Хлоя вскинулась было, но Усатая ее опередила:

— И я обязательно проверю, что вы там были. Я знаю их куратора.

Хлоя молча кивнула и вышла, поджав хвост, хотела дверью хлопнуть напоследок, но сдержалась.

19

Мать позвонила внезапно. Наум и забыл о том, что так долго прогуливает школу и что это может вскрыться.

Он не успел трубку к уху поднести, как она начала орать:

— Ты в уме своем вообще?! Где тебя носит?

— Что с-с-случилось? — спокойно спросил Наум, напрасно надеясь, что причина в другом.

— Я только что узнала, что тебя в школе нет уже три недели, а где ты тогда?

— Я р-р-работаю, мам.

— Кем?

— К-к-курьером.

— Кем-кем?

— Р-разношу заказы.

— Наум, ты в своем уме… И позволь узнать, зачем ты это делаешь? Выбрал себе занятие по душе?

Наум ужасно разозлился.

— А что, у меня в-в-выбор был? Ты меня не с-с-слушаешь, никто меня не с-с-слушает!

Он тоже сорвался, и теперь между ним и матерью был один только крик, и люди оглядывались на Наума, потому что он сидел на остановке в городе Мурманске, а в рюкзаке у него за спиной лежал заказ. Наум даже не посмотрел, что это, и вообще про него забыл.

— Ты говоришь сейчас как младенец! Как маленький избалованный ребенок!

— А ты г-г-говоришь как ненормальная! Когда ты сама вообще в п-п-последний раз была в своем уме?!

Мать бросила трубку, а Наум перешел дорогу, сел в автобус и отправился на вокзал.

Он шел быстро, высоко разрезая коленями воздух, ярость вела его с такой скоростью, чтобы не было времени думать.

Возле окошка билетной кассы он порылся во внутреннем кармане куртки, достал наугад несколько купюр, подумал, что должно хватить.

Билетная женщина с густо накрашенными губами и белым воротничком зачем-то спросила его, один ли он едет, и он сразу же начал врать, прямо как в фильме «Один дома», хотя это было вовсе не обязательно: он давно мог ездить без сопровождения. Однако Наума уже несло, и он кивнул в сторону: «Да нет, ну что вы, у нас школьная экскурсия, я просто билет потерял, и они отправили меня покупать новый. Вы не могли бы поскорее? Они без меня уедут, а учительница несет за меня ответственность, и я не могу ее подвести».

Тетенька выслушала его версию без особого интереса, но билет выписала, и стоил он не столько бумажек, сколько Наум достал, а ровно в два раза больше — пришлось порыться в кармане и достать еще.

И только когда зашел в поезд и осмотрелся, вдруг понял, что какая на фиг экскурсия, на нем ведь желтая курьерская куртка, а на спине рюкзак, и внутри недоставленный чей-то заказ.

Полдень стоял высоко, мало отличимый от полночи. Анна зашла в супермаркет на углу, крепко взялась за тележку и агрессивно толкнула ее вперед. Та, скрипя, поддалась. Разговор с Наумом выбил ее из колеи, но она все равно пошла в супермаркет — и потому, что дома не было продуктов, и чтобы в конце концов успокоиться. Это движение — толкать тележку вдоль ровных, лучами расходящихся от клумбы с зеленью и овощами прилавков — всегда действовало на нее умиротворяюще, но сегодня она никак не могла отойти — ни от новости о прогулах, ни от разговора с сыном.

Анна, прищурившись, рассматривала ценники и чувствовала себя старухой — квадратные стекла очков, которые она носила редко, но все же носила, только усиливали сходство. Масло подорожало, а возьмешь его — чистый маргарин, ни вкуса, ни запаха. Хлеб уже черствый — сразу, еще на прилавке. Сыр весь пластиковый и одинаковый на вкус, отличается только упаковками. Помидоры со вкусом бумаги.

Анна толкала телегу, сбрасывая в нее с полок безрадостные продукты, которые больше не приносили ей удовольствия, а ведь она помнила, что когда-то еда служила именно этому — радости. Через желудок, считала она, не то что лежит дорога к сердцу, желудок — это скоростная трасса в любовь. Было время, когда она кормила тех, кого любит, и с кем-то вкусно поесть тоже равнялось любви, касалось любви напрямую, попросту являлось ею. Анна устраивала званые ужины, часами стояла у плиты, почти не уставала, раскладывая салфетки, вилки и расставляя бокалы, она следила за кулинарными программами, иногда посматривала выпуски с Джейми Оливером на сайтах с крадеными фильмами, записывала в тетрадку семейные рецепты пирогов и заливного, то и дело покупала с зарплаты редкое: то какой-нибудь зеленый маринованный бамбук из корейской лавки, то щучью икру, то артишоки в банках, цветом похожие на бывшее когда-то живым из Кунсткамеры. Потом прошло.

В отделе сыров стало привычно холодно, ближе к пельменям заморозило совсем. Анна быстро пробежалась мимо станции молочной, накормив тележку йогуртами и молоком, которое не портится, сколько его ни храни, и наконец-то добралась до теплых бутылок всех оттенков бордово-коричневого.

Губы Хлои приобрели фиолетовый оттенок, когда она закрыла машину и быстрой, слегка неровной походкой отправилась прямо к отелю. У входа стоял Илья — судя по всему, стоял долго — и нервно курил, переступая с ноги на ногу.