Еся шелестит за ней и тихонько прикрывает дверь.
— Грубая ты такая, Анна, — конечно же, не сдерживается Антонина Борисовна, провожая взглядом невестку, которая исчезает в прихожей, чтобы повесить пальто. — Прямо как мужик.
В прихожей у Хлои припрятана заначка — и Анна, конечно, об этом знала. Она пошарила в ящике под куртками, там хранились тапки для гостей, шарфы, пакет с пакетами, инструменты, которыми никто никогда в этом доме не пользовался, — оранжевая коробка с отвертками и шурупами из «Икеи» — и обнаружила фляжку с мартини. Фляжка была плоская и легко поместилась между голым животом и юбкой, крепко придавленная резинкой трусов. Анна зашла в ванну и закрылась. Колготки все еще свисали со змеевика. Подумала, что повеситься прямо сейчас был бы номер, театральная пьеса. Представила, как кричит и охает свекровь, как рыдает впечатлительная Еся, как она говорит прибывшему на место полицейскому: ничего не понимаю, такая счастливая была, все ведь у нее как у людей — муж, дом, свекровь вот.
Антонина Борисовна: Да-да. Все как у людей.
Еся: Да чего ж ей не хватало. Муж есть.
Антонина Борисовна: Все как у людей, точно.
За кадром голос Егора Летова: Все как у люде-э-э-эй!
Еся: Записку не оставила. А еще учительница.
Антонина Борисовна: Безобразие. Но она всегда такая была. Несобранная, безалаберная. Ужинали поздно. Остывшее все. Гостей позвали, а к столу нет ничего. Пришла поздно, все холодное.
За кадром голос Егора Летова: Все как у люде-э-э-эй!
Еся: Муж теперь сирота.
Антонина Борисовна: Почему муж? Наум же.
Еся: А, да. А кстати, где он?
Анна почти осушила фляжку, спрятала ее в корзину с грязным бельем и вышла из ванны.
— Так где Наум? — повторяет Еся свой вопрос.
— Не знаю, — отвечает Анна. — Может быть, на кружке?
— Черт знает что такое, — всплескивает руками Антонина Борисовна. — Даже не знаешь, где по ночам твой сын шляется.
Да, близость, которая была между ними в детстве сына, совсем растворилась.
Сначала он стал плотно закрывать дверь в свою комнату — так, что она даже не знала, дома он или нет, потом перестал отвечать на вопросы, просто сидел холодной статуей, памятником прошлого, в котором она лишь изредка узнавала что-то родное — того мальчика с лопаткой, которого она тащила за руку в сад.
Теперь Наум огрызался на каждый ее вопрос, отмахивался от всех предложений, но и сама она чаще всего отвечала сарказмом, потом, конечно, себя ругала — можно же было ответить нормально, даже если вопрос кажется глупым, а вопросы сына чаще всего казались ей именно такими, и об этом она тоже спрашивала с себя: почему он задает вопросы, которые кажутся ей недостойными ответа, почему не интересуется ничем, что важно ей? И может ли вообще случиться так, что сын вырастает и остается тебе близким, каким был, когда ты еще полностью жила его интересами и ничем другим.
При этом Наум сам постоянно выставлял ее дурой, постоянно говорил ей «ты не знаешь», «ты не понимаешь», «тут ты не поможешь», «отстань».
Они словно зеркалили друг друга и никак не могли вырваться из этого порочного круга.
Утром Анна спросила сына, куда он так рано, и Наум, усмехнувшись, процедил, что вопрос странный, как будто у него есть какие-то варианты. И Анна заметила, что обычно он с трудом просыпается, когда она уже выходит, поэтому да, это странно. А Наум ответил: «Странно, что ты вообще заметила, и, кстати, странно, что встала, ведь ты пришла в таком состоянии, что твоя способность восстанавливаться к утру поражает воображение, особенно в твоем-то возрасте». И Анна спросила: «В каком таком состоянии?» А Наум махнул рукой и сказал: «Завтракать не буду, пока». И очень Анну этим разозлил.
Но потом он крикнул из прихожей: «А где мой шарф?»
И сразу же стал тем же мальчиком, который никогда ничего нигде без нее не может найти.
А вот, нашел.
Анна вспомнила, когда это началось. Наверное, тогда же, когда Толя перестал с ней разговаривать. То есть как перестал: выключил человека, с которым у нее когда-то была связь. И включил забывчивость, неуважение и отвращение. Она чувствовала себя должной что-то изменить в себе, чтобы наладить стремительно разваливающийся союз, но чем больше старалась, тем меньше получала в ответ.
В конце концов и она устала стараться. Муж стал для нее мебелью, фоном, вечно включенным и что-то бубнящим телевизором. Он забывал важные даты, забывал купить молоко и хлеб, забывал покрывать ежемесячные школьные поборы и уж точно забыл о том обещании — вот станет Наум постарше и мы вернемся в Мурманск.
Анна больше не хотела иметь с Толей ничего общего, по крайней мере в своей внутренней жизни, но он постоянно вклинивался туда и требовал неуместного внимания, в частности близости. Синоним близости — близость, думала Анна, а мы с тобой невозможно далекие друг от друга люди.
Тогда он применял силу — не совсем насилие, это была упорная борьба с сопротивлением.
Сын все видел. Он знал: мать то, другое и это делает неправильно, ее авторитет рассыпался с первым же скандалом, когда она запрещала, а отец разрешал — не вдумчиво, просто безвольно; отец отсутствовал — не физически, но морально.
Наум вступил в пубертат, а вместе с ним в активную конфронтацию с матерью, поскольку с отцом борьба была бесполезной ввиду его несущественности.
— Нет значит нет, — говорила Анна, пытаясь руководствоваться здравым смыслом и некоторой чрезмерной учительской строгостью, когда Наум, например, требовал отпустить его ночью посреди недели в игровой компьютерный клуб.
— Ты т-т-только себя любишь! — орал Наум из комнаты. — Эгоистка!
— Поговори с ним, — просила Анна Толю. — Ну какой клуб.
— Успокойся, сынок, — говорил Толя заговорщицки, прикрыв дверь в комнату сына. — Ты же знаешь мать.
Выходило, будто она неадекватная, и — «ты же знаешь мать» — нужно с этой данностью просто смириться.
— Я с-с-скоро свалю от вас, — со злобой говорил потом Наум, имея в виду под «вас», конечно, Анну, и она часто думала о том, что будет с ними, если она исчезнет, во что превратится их жизнь и сможет ли Толя вырасти из непутевого приятеля сына в отца, который способен взять ответственность и принять хотя бы одно взрослое решение.
7
Ну что, сынок, бросила она тебя? Я всегда говорила, что она тебе не подходит. А что? Не вздыхай. Вечно все было не по ее. Все-то не так и не этак. А домом она занималась вообще? Ну нет. Все всегда холодное, сын голодный. А ты? Разве она любила тебя по-настоящему? Жила твоими интересами? Ты меня извини, но, по-моему, она только требовала. Понимаю, что тебе тяжело, сынок. Но я всегда буду на твоей стороне и поддержу во всем. А эту… женщину ты и не любил никогда. Пройдет время, и ты поймешь, что я была права. А сейчас не грусти. Давай-ка лучше я тебя покормлю. Ты же с работы, голодный небось. А я как раз ужин приготовила. Твой любимый. С курочкой. Иди мой руки и за стол. И не переживай. Всё у нас будет хорошо. Я же твоя мама, я всегда буду рядом. И поддержу, и помогу, и утешу. Ты только не грусти, сынок. Всё будет. Да бог с ней. Найдется. Куда денется-то?
— Ну мам.
Ну что ты как маленький? Как она вообще тебя захомутала? Я тебе всегда говорила, что это плохая идея. Помнишь, как мы с ней впервые встретились? Я вошла в твою комнату, а она на тебе повисла. И даже не поздоровалась. Всегда была хамкой. Я еще сказала: девушка, а вы не хотите представиться? А ты за нее говоришь: это Аня. А я говорю: у нее что, языка нет? Тебе нужна была девушка, которая бы хорошо на тебя влияла. Мужчины бывают разные. Некоторые не могут без тыла. Ты думаешь что? Не зря говорят, что за каждым великим мужчиной стоит женщина. Не шуточки. Такая женщина каждому нужна. Поддержать, обеспечить комфортную жизнь, окружить любовью и заботой и уйти в тень. Такова наша роль. Анька твоя всегда хотела тебя перещеголять. У нее слишком много амбиций, вот что тебе скажу. Ей много надо было для себя. А домом кто будет заниматься? А ребенком? Вот Наумчик и не говорил так долго, потому что атмосфера у вас дома нездоровая. А теперь заикается. Бедный мальчик. Оба вы мои бедные мальчики. Я говорила ей — займись уже ребенком. Всем надо заниматься, ничего само по себе не происходит. Но нет, у нее, видите ли, карьера. Ну и что она там накарьерила?
