«И больше чтоб я гопника этого рядом с тобой не видела. Ты несовершеннолетняя, он сразу сядет», — так сказала мать, а отец гнетуще молчал, вернувшись со смены.

Хлоя очень тогда разозлилась, прогуляла алгебру, сама пришла в гараж к Вадику и потащила его за руку в подсобку. «Давай, — сказала она. — Теперь как следует».

Вадик обрадовался, достал откуда-то водки. Хлоя накачалась знатно и помнит нечетко, но под анестезией было не больно.

Родители следили за Хлоей, как церберы, в частности за ее возлияниями и курением. Вадика однажды избил друг отца, а потом его и вовсе убили — это Хлоя знает уже из открытых источников, дворовых сплетен, но не из-за нее, а просто гнал тачку какую-то бандитам и налажал.

Но это уже все после армии, куда она писала ему письма — два года как миленькая высылала фотки свои и сигареты, и журнал «Плейбой», а когда он вернулся, прямо на следующий день сообщила, что между ними все.

И Анна ей потом еще какое-то время говорила, что это подло, но Хлоя отмахивалась.

Но этот запах — кожи и сигарет — по-прежнему вызывал у нее внутренний шторм.

Так пахнет Илья.

Он плюхается рядом с ней за барную стойку.

Хлоя помнит этот запах — как запах счастья и ожидания праздника, как запах предчувствия, волнительного, журнального будущего, и еще ощущение абсолютной свободы, когда друг про друга вы не знаете ничего, кроме этого: пальцы, шея, голос.

— Ты откуда здесь? — спрашивает Илья (из-за громкой музыки ему приходится орать ей в ухо).

— Живу недалеко, — отвечает Хлоя, неопределенно махнув рукой в сторону входной двери.

— А я по делам заехал, — начинает было Илья, и Хлоя касается пальцем его губ.

— Не надо, не рассказывай, — просит она.

Илья удивляется:

— О чем не рассказывать?

— Ни о чем не рассказывай. Я не хочу знать, кем ты работаешь, что делаешь, где живешь…

— Хорошее начало, — усмехается он.

— А взамен ты ни о чем не спросишь меня. Идет?

Хлоя смотрит серьезно, не похоже, чтобы шутила, и Илья сначала смеется, а потом осекается.

— Да я и не собирался, — обиженно говорит он.

— Собирался, — улыбается Хлоя. — Конечно же, собирался. Но я хочу сразу договориться, на берегу, понимаешь? Чтобы потом никто не расстраивался. Вот мы встретились с тобой, и я не хочу ничего о тебе знать, кроме твоего имени, и не хочу, чтобы ты что-то знал обо мне. Такие правила.

Илья смотрит на нее теперь с интересом, как на внезапно прилетевшее НЛО.

— Ага.

— И если ты с этим ок, я хочу встретиться завтра. В Мурманске. Посмотреть на тебя днем.

— Я ок, да! — заверяет ее Илья. Теперь уж ему любопытно, что это за номер и как повернется. — Я буду ждать тебя у гостиницы «Арктика», знаешь?

— Которая теперь «Азимут»?

— Которая да.

— А теперь я домой, — говорит Хлоя тоном «ставим точку и сдаем двойные листочки», и Илья сразу же подчиняется и несколько раз повторяет ей свой телефон, чтобы она записала — настойчиво, не как сопля.

И домой она приходит уже очень твердой походкой, не лунной, как водится, преисполненная какого-то тайного умысла. В дверях сталкивается с Душнилой, тот стоит, расставив ноги, и бычит: ну?

Чего ну?

Где была?

На работе.

Ночная смена?

Контрольные проверяла, — уверенно врет Хлоя.

И поэтому выпила?

А как не выпить, Толь? Ну как не выпить? Ты что, новости не читал?

Толя пятится в кухню.

И хотя новости грустные и тяжелые, отчего-то становится легко, так весело, что она смеется, а он вместе с ней, и как-то все успокаивается сразу. Тем более Толя нажарил картошки, и Хлоя ест ее прямо со сковороды, помогая хлебом.

Анна, конечно, покачала головой относительно Ильи, но не стала зудеть, как обычно, потому что все было хорошо и спокойно — впервые за долгое время. И Хлоя блаженно засыпает.

Никто из них не слышит, как хлопает входная дверь и входит длинный, как палка, Наум в надвинутой на лоб кепке. Он сбрасывает мокрые кроссовки, подцепив их носком, шлепает в ванную и там долго оттирает с лица блестки — сначала руками, потом полотенцем.

4

Наум влетел в школу за две минуты до звонка, закинул мешок с формой в раздевалку и длинными ногами стал загребать ступени, гимн пропустил, линейку пропустил, сейчас все равно влетит. Классуха расскажет матери, мать скажет: ладно, линейка, конечно, ерунда, но все-таки ответственности в тебе ноль, а в жизни ответственность пригодится, каким человеком ты хочешь стать? Наум до сих пор не знал, а недавно понял — все о нем рассказала девочка из интернета, и он поверил.

Наум затормозил носом в кабинет, сложился пополам, чтобы отдышаться, вошел уже нормально, тихо прикрыл дверь. Классуха сделала строгий вид:

— Опять переводил старушку через дорогу? — издевательским тоном спросила она, и класс заржал.

— П-п-простите, — сказал Наум.

— На место, — скомандовала классуха, как собаке, и Наум пробрался между рядами на свою камчатку.

Сосед по парте, Пикулев, ногой качая его стул, жестом показал: лови баланс. Наум сел и пригвоздил стул к полу. Пикулев дал ему подзатыльник — не сильно, но обидно:

— Здорово, пидор.

Наум медленно развернул Пикулеву «фак».

— Наум! — закричала классуха. — Это что еще за жесты?

— Это ж-ж-жест мира, — сказал Наум.

— Жесты мира сейчас не в тренде, — влез Селедка.

Класс снова заржал.

Селедка — длинный и тощий, штаны на нем болтаются, как тряпка на уличной веревке. Из-под ремня всегда торчат трусы. Он закидывает назад свои спутанные волосы и кладет ногу на ногу — обе штанины рваные, потому что он наступает на них, когда ходит. Шнурки на кедах тоже рваные и висят.

Наум смотрел на Селедку и завидовал его свободе. Дженни он тоже завидует, но иначе — как будто с нежностью.

Дженни — та девочка из интернета. Ее как будто не существует, но она есть — красивая, умная, смелая. Науму приятно, что она выбрала его, скорее всего, потому, что не видит его и не слышит. Если бы она хоть раз поговорила с ним, она бы поняла, какой он на самом деле лошара. Но Дженни считает его смешным, веселым и интересным. Науму нравится смотреть на себя ее глазами, вот и сейчас он показал Пикулеву «фак» и сразу подумал: что на это скажет Дженни? И даже представил, как он вечером ей расскажет это, и они будут ржать.

— Десятый «в», вы совсем распоясались, — подвела черту классуха и продолжила без паузы: — Готовьтесь, сейчас буду спрашивать по параграфу.

Наум ковырял ручкой учебник, от Пикулева воняло куревом — опять курил в туалете и полубычок схоронил в кармане рубашки.

Дженни — она однажды скинула ему свою фотку после долгих уговоров — в черных колготках и черном платье, с черничными волосами, густым фиолетовым и золотой россыпью блестящих капель нарисовано лицо. Дженни не улыбается. Она смотрит на Наума с экрана его телефона — вдумчиво и с вызовом, и Наум чувствует так много всего, когда смотрит на эту фотку, что забывает, где находится.

Наум смотрел на нее и не смотрел на классуху, и классуха орала поэтому:

— Что я сказала, Василевский?

А он не знал, что она сказала, и судорожно начал искать подсказки, и Пикулев ржал, а Селедка шептал: теория струн. Наум живо представил себе струны, скажем, гитары, он и сам пытался недавно совладать с ними — нашел бесплатные уроки на ютубе. Но с теорией не знаком.

Наум молчал.

— Завис, пидор? — шепнул ему Пикулев.

Наум смотрел на него с ненавистью, но сказать ничего не мог. Он хорошо помнил, как было раньше — каждый день его кто-то пинал и бил, пока в его жизни не появилась Дженни. Она сказала, что Наум крутой, ему просто нужно перестать бояться и найти свои сильные стороны.

— Сильные — это какие? — спросил он.

— Например, ты смешно шутишь, — ответила Дженни. — Я все время ржу в голосину, когда ты мне пишешь или шлешь видосы, поэтому тебе надо просто разрешить себе быть смешным по-настоящему.

— Ты говоришь, как мои школьные психологи, — написал Наум.