— Как?

— Снимай в примерочных магниты. Выбирай магазины с кассами самообслуживания и половину не пробивай. Оставь старые шмотки в кабинке, а в новых выходи. Да мало ли вариантов.

— Но как выходить? Магниты же будут пищать.

— Всему тебя учи) Тебя, что, в гугле забанили? Чтобы не пищали, надо их фольгой оборачивать в несколько слоев. А вообще просто снимай их, и все. Их зажигалкой можно снять.

— Как это?

— Кину туториал.

Что я делаю, спрашивал себя Наум, стоя в сверкающей примерочной в джинсах, которые явно были ему не по карману. Что я делаю, спрашивал себя Наум, доставая из рюкзака фольгу. Обычно мать просто заказывала ему все с доставкой в пункт выдачи и отправляла мерить. Ему даже в голову не приходило, что можно поехать в большой ТЦ и выбрать что-то самому.

Отправил фото Дженни.

«Крышесносно!»

Сердце билось очень быстро. 137 ударов — показывал фитнес-браслет.

14

Зависимость Хлоя ощущала как необходимость. Любой алкоголь — а чаще всего вино или коньяк — был нужен ей как топливо. Казалось, что, если не выпьет, у нее перестанет получаться все, что она умела, — начиная от приготовления навороченных блюд на узкой Анниной кухне, заканчивая танцами в кафе на углу или даже открытыми уроками, когда приходит Усатая.

Выпив, Хлоя обретала себя. Она не просто могла в этом состоянии многое, она чувствовала, что умеет это и, что самое главное, имеет полное право и готовить, и танцевать, и вообще быть на своем месте.

Выпив, Хлоя не ощущала давления: как будто все то, что обычно требует от женщины деятельного участия — семья, дети, сослуживцы и сам непосредственно мир, — больше не стремится что-то забрать у нее, скорее наоборот, предпочитает давать.

И Хлоя брала.

Любовь, обожание, время. И легкость — самое главное, легкость. Невесомую и невидимую способность следовать своему сердцу.

Это привлекало внимание и впечатляло.

Однажды Хлоя, вернувшись с работы, напевая что-то, готовила на Анниной кухне. В этом узком пространстве в четыре метра, где с одной стороны стоит стол, а с другой — кухонный гарнитур с облупившимися углами, Хлоя представляла, что перед ней не заляпанная рабочая поверхность, на которой едва помещается разделочная доска, окруженная сахарницей, солонкой, таблетками и грязными стаканами, а большая и блестящая, из кулинарных шоу. Что перед ней не типичная кухня типичного блочного дома, а просторная «кьюзин америкэн» с барной стойкой, окном и большим духовым шкафом.

Она видела себя со стороны — шикарную, румяную, между жаровней и холодильником, в белом кителе повара, рассказывающую неразумным телезрителям, что и в какой последовательности им нужно нашинковать, добавить и отправить в разогретую печь.

В тот день она готовила утку в лавандовом соусе. Утка была тощая, синеватая, а лавандовый соус тем более глупо смотрелся на этой кухне, но Хлоя старалась — двигалась плавно, но быстро, напевала что-то себе под нос, футболка с длинными рукавами и треугольным вырезом смотрелась небрежно и сексуально.

Душнила пришел на кухню выпить чаю — любил иногда перед ужином заморить червячка. Он сидел за ее спиной, прихлебывал свой чай, грыз сушки и скользко любовался ею близорукими глазами.

Наконец он дохлебал и встал, и Хлоя даже успела ощутить забытую с утра угрозу, ее передернуло, но она продолжила осторожно засовывать в разрезы на коже утки тонко нарезанные дольки чеснока.

Душнила положил руки на ее плечи и миролюбиво спросил:

— Что готовишь?

— Утку, — сдержанно ответила Хлоя, продолжая раздвигать пальцами холодную утиную плоть.

— Мм, — промычал Душнила и вдруг поцеловал ее в незащищенную шею.

Хлое захотелось кричать и бежать, а еще бить, но она сдержала себя и тихо сказала:

— Мешаешь.

Душнила вроде бы отошел на мгновение, но тут же подался к ней, схватил руками за талию, прижался всем своим рыхлым телом.

— Не могу, — шептал он ей в волосы горячими от чая губами. — Не могу, ты такая красивая…

— Не сейчас, — строго сказала Хлоя.

— А когда? — обиженно спросил Душнила. — Как раз никого нет. Когда у нас вообще в последний раз было?

Хлоя пожала плечами.

Утку нужно было отправлять в духовку.

В уме она продолжала свой прерванный Душнилой монолог: разрежьте утку вдоль и раскройте ее, как книгу. Это поможет ей лучше пропитаться маринадом и приготовиться равномернее…

— Так когда? — Душнила стоял над душой.

— Я не считала, — спокойно ответила Хлоя.

— А я считал. Последний раз был пару месяцев назад.

— Ясно.

— Что тебе ясно?

— Я готовлю, Толя.

Душнила, как ребенок, упрямо дернул Хлою за локоть — она чуть не выронила прихватку.

— Идем сейчас!

— Я. Готовлю, — железным тоном отчеканила Хлоя, глядя куда-то сквозь него.

— Ты пьяная, что ли? — изумился он.

— Не пьяная. Выпила. Ну что ты пристал?

— Пьешь с утра. Со мной не спишь. Офигела совсем.

Хлоя вдруг вытаращила на него глаза и ударила ладонью по заставленной всяким хламом поверхности стола, отчего все вдруг задребезжало и затряслось:

— А почему, Толя, я должна? Почему, скажи, пожалуйста, я должна, например, с тобой спать и не должна пить?

— А сама как думаешь? — спросил растерявшийся Толя.

— Я думаю… — сказала Хлоя, вновь поворачиваясь к доске с уткой, прихваткам и ножу. — Я тебе сейчас расскажу.

Она прошла в зал, достала из шкафа старый кувшин, напоминающий работы Арчимбольдо, выудила из него бутылку, присосалась к горлышку. Потом вернула все как было и, вытерев руки о фартук, как будто успела их чем-то запачкать, прошла мимо остолбеневшего Толи на кухню.

— Итак, мы с вами сделали все, что нужно, — сказала Хлоя, поглаживая прихватку, распластанную на столе. Душнила внимал. — Разогреваем духовку до 180–200 градусов. Смазываем форму для запекания растительным маслом. Выкладываем утку в форму. — Она показала Душниле керамический лоток. — Запекаем утку в духовке примерно полтора-два часа, в зависимости от размера.

— Ты совсем уже, да? — Душнила сжал кулаки. — Издеваешься?

Хлоя молча поставила лоток с уткой внутрь горячей духовки.

Душнила крепко взял ее за запястье и потащил в спальню.

— У тебя два часа есть, я так понял.

Хлоя шла тихо, почти не сопротивляясь, пусто глядя перед собой.

— Раздевайся, — сказал Душнила и начал стягивать майку со своего рябого живота. — Давай быстренько. Пока мы одни.

15

Больше всего ее убивала бесконечная смоляная мгла. Тьма, которая не рассеивалась. Больше всего ей хотелось утра, рассвета, косых неуверенных лучей, солнечных пятен на полу. Анна просыпалась условным утром, выныривала из тьмы в тьму, смотрела, как на кухонном подоконнике задыхаются, рвутся вверх из последних сил бледные комнатные цветы, как вытягиваются их стебли в надежде добраться до света. Она заказала им лампу на «Вайлдберриз», и теперь по ночам мучило блядское розовое свечение, напоминающее о борделях, и от этого становилось тошно.

В начале третьего зимнего месяца Анна заболела. «Ходила курить голая на балкон, и вот», — поставил диагноз Толя, и она взвилась кострами: «Уж лучше бы ты пожалел меня, чем упрекать!» Вечером Толя обнаружил заботу.

— Ложись, — скомандовал он.

— Куда? — хрипло спросила Анна, которая в этот момент крутилась на кухне с тарелками возле раковины.

— Буду тебя лечить, — сказал Толя. — Давай, давай, ляг.

Анна покорно легла на живот, лицом в подушку, как будто он собирался делать укол.

— Нет, — сказал Толя авторитетно. — Перевернись.

Анна легла на спину, теперь она видела перед собой пять рожков пожелтевшей люстры и пыльные углы потолка.

— Тут две лампочки перегорели, — зачем-то сказала она.

— Потом, — отмахнулся Толя, который возился с чем-то на полу.

— Ну да, — кивнула Анна. — Ты ж сейчас не электрик, а врач, да?

— Точно, — хихикнул Толя. — Ролевая игра у нас, Анька.

— Блядскую лампу зажги, — сказала она безо всякой улыбки.