— А что говорят твои психологи?

— Они говорят, что я должен попробовать себя в роли комика, если хочу перестать мямлить и заикаться.

Дженни удивилась:

— А ты заикаешься? Никогда б не подумала.

И Наум даже не спросил ее, а как это вообще можно понять, если они никогда не разговаривали вживую, но Дженни сказала:

— Ты просто лучше, чем думаешь о себе. Ты мне нравишься.

И в принципе дальше Наум никакие ее слова никогда под сомнение не ставил, потому что нравиться такой девчонке — уже достаточно, чтобы поверить в себя.

Дженни была из другого теста — это он понял сразу. Она моментально взяла над ним удаленное шефство, они болтали часами, хохотали и пили пиво каждый за своим компом, а еще она спросила его, с кем он дружит в классе. И Наум сказал честно, что ни с кем, а она попросила его провести ревизию и найти себе друга. Наум долго ковырялся в одноклассниках, но никак не мог выбрать никого, кто хоть немного был бы похож на Дженни, но она сказала: а вот Селедка? С Селедкой Наум никогда не дружил, хотя они учились вместе с шестого класса, и удивился, что Дженни выбрала его «за самобытность». Селедку звали Костей, он слушал рэп и сам читал, за это его ненавидели так же, как и Наума, хотя Наум рэп не читал и вообще не отсвечивал. Селедке уже исполнилось восемнадцать, он оставался на второй год.

Ладно, сказал Наум, и позвал Селедку прокатиться вечером в Мурманск попить пива. Селедка удивился, но пришел, и они долго сидели в пабе и правда болтали, и Наум даже оценил возможность иметь реального и к тому же восемнадцатилетнего друга, которому и пиво продавали без вопросов, и с девчонками у него уже было, поэтому Наум заодно спросил его, что там и как, ведь сам он частенько представлял, как они встречаются с Дженни, и просто боялся думать о том, что будет дальше.

Когда они только начали переписываться — Наум стоял на гребаной линейке с гимном в черное полярное утро под набегающим снегом, — она сказала ему:

— Зови меня Дженни.

И хотя Наум и не думал до этого момента о том, чтобы как-то ее называть, ему понравилось имя, и фиолетовые стрелки на фотке, и тяжелые «ньюроки» с железным мыском, и то, что она сказала ему дальше. Он ответил «окей», а она продолжила:

— Тебе, наверное, кажется странным, что у меня такое имя?

Ему не казалось. Ему казалось странным, что она вообще заговорила с ним.

Директриса орала на весь двор: «Во время поднятия флага Российской Федерации стоим смир-р-р-р-рно!»

— Да нет, — написал он.

Ни то ни другое, да-нет, ни рыба ни мясо.

— Просто я не хочу быть, ну знаешь, Катей там или Сережей.

Наум не совсем понял, как это, и на уроке погуглил под партой.

Что ж, Наум удивился, с какой легкостью Дженни об этом говорит, и еще больше — что она не боится, но вопросов больше не задавал. Да и все равно ему было, если честно, главное — она с ним разговаривала.

Однажды он спросил Дженни, почему она ему написала, и она ответила — легко, как и всегда:

— Думаю, мы похожи.

Наум много думал про эту ее фразу, но ничего похожего не находил, как ни старался. Однако существование Дженни очень его волновало и меняло жизнь к лучшему, и, если для нее нужно было украсть — он украдет, а если надо к ней уехать — уедет, это он решил как-то сразу, сомнений не было.

Дженни просила говорить о ней they. «Что это значит?» — спросил Наум. «Это значит, что ты принимаешь, что я не мальчик и не девочка, я они».

Они были такие красивые, невероятно умные и крутые, Наум потерял голову.

Дженни говорила, что Наум прикольный, говорила, что у него миловидное лицо. Наум не знал значения слова «миловидный», к тому же ничего такого у него в лице нет. Он очень худой, и лицо у него вытянутое и длинное, и нос тоже длинный, наверное, от худобы. А зубы кривые. Но этого Дженни не видела — он прислал ей селфи с закрытым ртом. И волосы у него вьются, поэтому никак не лежат — просто стремятся в разные стороны. И ладно бы только это. Все это ничто по сравнению с тем, что он заикается, и вроде бы уже привык, почти не обращал внимание, но тут появились Дженни, и это вдруг стало важным. Стало важно сказать предложение целиком, не спотыкаясь о слова, твердо и сразу, как нормальный мужик.

Он уже был у психолога и у логопеда, и оба они сначала футболили его друг к другу, а потом сказали, что ему надо выступать перед публикой. «Тебе нравится выступать перед публикой?»

Наум сказал, что ему не нравится, причем совсем. Но вот, может, стендап, как сказала Дженни. И тогда оба эти специалиста (ну так себе, честно говоря, он сомневался в их компетентности) сказали, что ему нужно попробовать себя в роли комика.

И Наум сначала подумал: вы с ума, что ли, сошли?!

А потом ему показалось, что это не такая уж безумная мысль. И Дженни подтвердила, что мысль хорошая. Они сказали, что мечты должны сбываться.

И Дженни, кстати, знает одного стендапера, видела однажды в клубе (правда, в Питере), и он заикается, и это не минус, а фишка такая.

— Тебе нужна своя фишка, Наумчик, — написала Дженни.

И Наум завис сначала и попросил помощи друга, хотел с него списать, но Селедка сказал, что его фишка — рэпчик и стайл.

Наумчик стал думать, в чем его фишка, тем более что заикающийся стендапер уже есть, и решил, что его фишка будет в том, что он расскажет не про первый секс или плохую училку (и даже не про секс с училкой), а про свою мать.

— А что не так с твоей матерью? — спросили Дженни.

— Она алкоголичка.

Дженни — Женя. Это Наум знал: Дженни дала ему свой настоящий питерский адрес, чтобы он прислал ей открытку с видами Мурманска, и он с удовольствием и учащенным пульсом сбегал на почту и там самым лучшим своим почерком вывел «Жене Величко», и потом адрес, который сразу же запомнил наизусть.

Дженни мало что рассказывала ему о своей жизни, но он знал, что у нее большие глаза и жирные фиолетовые стрелки, еще она говорила, что просила училок называть ее именно «Дженни», а они как специально чеканили «Женя», прямо акцентировали на этом всеобщее внимание. «Если вы не можете звать меня моим именем, — отвечала на это Дженни, — называйте хотя бы по фамилии». Фамилия — Величко. Бесполая. «Но твое имя Женя», — сопротивлялись училки.

«Погоди, но ведь Женя тоже бесполое имя», — вбросил однажды Наум, но Дженни удивилась: «А причем тут это? Просто меня зовут Дженни».

Быть Дженни в средней школе Петербурга — очень сложно. Быть Наумом в Снежногорске тоже не очень легко. Наверное, хуже быть только Селедкой, но Наум не думал об этом.

5

Следователь позвонил после обеда в четверг и предложил приехать в отделение. Анатолий тут же сорвался с работы и подскочил в знакомое уже серое здание с решетками на окнах. В темной каморке с настольной лампой времен НКВД было накурено и тихо, в засаленной кружке, желтой по краям, дымился чай, мужчина в штатском неопределенного возраста молча указал Анатолию на стул напротив. Стул был поеден временем и чужими задницами — вся его обивка торчала рваными клочьями, а посередине зияла яма.

Поймав его взгляд, мужчина сказал:

— Пропердели.

И тихо засмеялся, довольный своей шуткой.

Анатолий кивнул, не смог заставить себя улыбнуться, но все же протянул руку перед тем, как сесть:

— Анатолий.

— Старший следователь такой-то, — пробубнил себе под нос следак, не отрывая глаз от бумаг на столе, среди которых Анатолий заметил свое заявление. — Значит, пропала жена ваша?

Анатолий кивнул.

— Когда видели крайний раз?

Анатолий подумал, что это очень гуманно — не говорить «последний», но все-таки звучало странно.

— В последний раз я видел ее в субботу, — сказал Анатолий. — Точнее в ночь с пятницы на субботу. Мы поругались, и она ушла.

— Так-так. Поругались, значит.

— Я ее не убивал, — на всякий случай сказал Анатолий — так, чтобы не тратить время на глупые версии.

— Да ну что вы, — весело откликнулся следак. — Мы не в штате Миссури. Я вас пока не подозреваю. Хотя вы правы, мужья часто бывают убийцами, я бы сказал, чаще, чем все остальные. У вас есть алиби?