– Хороша, чертовка! Умеет Тишка настойку делать! – поморщившись, улыбнулся государь, наливая по второй.

– Батюшка, у меня еще один вопрос есть, – тихо сказал я Петру, высматривая, чего бы такого закинуть в желудок: увы, с утра там ничего не было, а, как известно, пить на пустой живот – это стопроцентно «окосеть».

– По второй вначале, сын, а потом и скажешь, – ответил царь, звоня в маленький колокольчик, угрюмо стоящий доселе на краю стола. По его немного стершейся гравировке было заметно, что он частенько использовался по своему прямому назначению.

Камердинер отца появился сразу же, будто подслушивал за дверью.

– Да, ваше величество?

– Принеси нам с сыном чего-нибудь горяченького, и побольше, а потом можно еще твоей настойки, – приказал Петр слуге.

– Будет исполнено, ваше величество, – поклонился камердинер и вышел.

– Ну, теперь говори, Алешка, – разрешил мне Петр, после того как вторая порция огненной воды оказалась в наших желудках.

– Дело в том, батюшка, что я хотел попросить тебя помочь мне, – сказал я государю.

– И в чем же? – заинтересовался царь, подобравшись, словно гончая, учуявшая запах лисицы.

– Как ты знаешь, зимой я устраивал Торговый сбор, куда приехало много купцов.

– Да, что-то такое я припоминаю, там даже с Москвы кто-то был, как я помню.

– Так вот, я сделал купцам одно предложение, которое требует твоего внимания и согласия, – сказал я, поудобнее усаживаясь в кресле.

– И что же это за предложение такое, сын? – заинтересованно спросил Петр.

– Как ты знаешь, отец, в Венеции и Генуе есть такие кумпанства, которые, объединившись, содержат общую казну, целиком и полностью подчиненную одному человеку; эти дома могут давать деньги в рост кому-нибудь, а могут строить на свои деньги что-то, чтобы потом поиметь с этого побольше денег. Такие кумпанства называются банками. Так вот, я хотел бы основать один такой банк и у нас в России. Только мне хотелось бы, чтобы он, в отличие от европейских, наполовину был государственным.

– Что ж, идея хороша, слыхивал я о банках. Вот только я здесь при чем, Алешка? – спросил меня царь.

– Просто, чтобы основать банк, мне нужно твое согласие, а главное, разрешение взять его под протекторат, чтобы следить за всем тем, что управляющие банка будут делать от твоего лица, отец, – ответил я ему.

– Ну, раз идея твоя, да к тому же, как я понял, денег ты с меня не просишь, то быть тебе протектором. Надеюсь, твоя затея с этим банком увенчается успехом, а то получится, что попусту я тебе разрешение дал да полномочиями наделил, – улыбнулся Петр. – А это, как ты понимаешь, ответственность немалая…

– Я приложу все усилия, отец, чтобы оправдать твои надежды, – искренне ответил я, улыбаясь.

– Ну а теперь, я думаю, можно и перекусить, тем более мы с тобой вообще редко видимся, – хмыкнул Петр. – Все в делах, заботах! Даже отец с сыном видятся как заезжие друзья.

– Конечно, отец, – согласился я с государем, тем более что мой живот упорно требовал свое, чуть ли не вырывая куски плоти из организма…

В свою комнату я попал поздно ночью, после того как смог кое-как отбиться от посиделок государя и Ко. А мысль о том, что время, данное мне до отъезда, необходимо потратить с умом, все чаще и чаще появлялась в моей не совсем трезвой голове…

Кое-как открыв дверь, увидел расстеленную кровать. Сил, чтобы снять с себя ворох одежды, у меня, конечно же, не было, поэтому завалился спать в чем пришел.

Обычно, когда я сплю, то наутро не помню ни одного сна, а может, они мне и не снятся. Но сегодня, как только мои веки сомкнулись, я погрузился в мир сновидений – столь реалистичный, что я мог ощутить дуновение ветерка на своей коже. Хотя голова моя больше напоминала наполовину заполненную вином чарку.

Вначале я даже не осознал тот момент, как оказался на поле битвы, где чуть в стороне от моего взора развернулось танковое сражение, а в небе над железными «богами войны» летали истребители и штурмовики, выпуская десятки трассирующих пунктирных линий. Кто-то из общей массы хаоса смерти умудрялся прошивать попавшийся на пути корпус неудачника истребителя, отчего тот тут же вспыхивал, словно свечка, сгорая за пару секунд.

Грохот и треск стоял неимоверный, я мгновенно оглох, ориентируясь только на движения сражающихся в поле машин. Я глядел на разворачивающуюся передо мной битву, и приходило понимание, что участвующие в ней стороны до боли мне знакомы. И правда, вот на темно-зеленых корпусах танков белые кресты, а чуть в стороне юлили и петляли, словно танцовщицы перед скучающим посетителем, Т-34 с красными звездами на башнях.

Полки шли рекой, самолеты и пехота сместились чуть в сторону, ведя свою собственную битву, но для меня это было не столь и важно. Главное, что сейчас я наблюдал гордость вермахта, горящую черным огнем. Какова же была моя радость, когда я видел, что «тигры» и «пантеры» пылают, словно спичечные коробки! Радость, гордость и восхищение – и это лишь малая толика охватившей меня эйфории!

Но вдруг увидел словно в замедленной съемке: башня одного из «тигров» поворачивается чуть в сторону, почти сразу же выплевывая смертоносный заряд в сторону одного из танков с красной звездой на башне. Секунда – и у тридцатьчетверки, завершавшей маневр, сорвало слабый тыловой бронелист, из щелей советского танка повалил густой, едкий черный дым…

Я не вытерпел и побежал – так, как никогда в своей жизни не бегал. Но время, словно липкая и мутная паутина, замедлялось с каждым мгновением, не давая мне идти к горящему танку. Вот откинулся люк, показалась рука, тут же исчезнувшая в темном зеве люка. Понимаю, что танкистам уже ничем не поможешь, но что-то не дает просто так махнуть на них рукой.

Рывок, еще рывок, и, наконец, сопротивление начинает сходить на нет. Новый рывок – щелчок, и ко мне возвращаются слух, свет…

И вновь все меркнет перед глазами…

Вспышка – и мир преображается, открывая передо мной чистое поле, на котором стоит ощетинившаяся копьями небольшая кучка закованных в чешуйчатые латы воинов, обороняющих стяг с воином на красном фоне, держащим в правой руке овальный ростовой щит, а в левой – длинное копье. Вокруг смертников мельтешат на низкорослых лошадках лучники, посылая в них стрелы одну за другой. Каждую секунду кто-то из стоявших в окружении падал – стрелы выискивали бреши в защите воинов, насмерть вставших на защиту своего стяга.

Крики, ругань и стоны смешались в одну какофонию, грозя свести меня с ума.

– Да что это такое! – закричал я.

Но вместо крика из моего горла вырвался хриплый сиплый звук, меньше всего походивший на мой собственный голос.

Пытаюсь сдвинуться с места, но ноги становятся ватным и непослушными, я не могу сделать даже один маленький шажок! Все мои попытки ни к чему не приводят, разве что все мышцы в ногах страшно гудят. Занявшись собой, я пропустил момент, когда низкорослые воины пошли в лобовую атаку на обороняющихся. Единственное, что я увидел, это знамя, которое подпирал умирающий высокий витязь с тремя стрелами в груди.

Но в момент, когда силы пеших воинов, с упорством обреченных защищавших знамя, уже почти лежащее на земле, подошли к концу, над полем пронеслась новая мелодия – грозная, будоражащая кровь в жилах. А после я увидел конных воинов, врывающихся в ряды уставших и вымотанных воинов на низкорослых лошадях.

Удар, треск, снова удар – и тишина, только спины противника, удаляющегося в панике бегства. Появление свежих сил переломило исход сражения, как маленький камушек перевешивает чашу весов. Вот только на этих весах были десятки тысяч человеческих жизней…

Идея возникла из ниоткуда: не было ее, а потом раз – и появилась!

Конец марта 1709 года от Р. Х.

Воронеж. Резиденция Петра Алексеевича Романова

Утром меня разбудил громкий голос отца, кому-то что-то говорящий. Я хотел было встать и одеться, как дверь спальни распахнулась, и в нее вошел Петр, несущий в руках какой-то сверток в пару локтей.