– Ваше высочество, прибыл гонец от его величества, – «обрадовал» меня камердинер, пропуская в мой кабинет уставшего человека, на котором не успел растаять январский снежок.

«Что-то срочное. Это нехорошо», – подумал я.

В отличие от прошлых писем, скрученных на манер свитков, нынешнее послание было запечатано в форме конверта и лежало в кожаном чехле, специально сделанном для нужд гонцов и посыльных.

Немного повертев письмо в руках, я взял маленький ножик, предназначенный для вскрытия писем, и срезал печать.

Петр писал, что хочет видеть меня в конце марта в Воронеже, дабы обсудить дела моей вотчины, мои успехи и решить, что делать дальше. Вот только почему именно ранней весной? Ведь лучше было бы подождать до мая, когда дороги просохнут и уже можно будет нормально передвигаться. Но приказ или наказ – он должен быть исполнен как можно скорее и точнее.

Хорошо хоть времени на подготовку к поездке у меня достаточно, так что сейчас следует начать приводить свои дела в порядок.

– Можешь быть свободен, – сказал я гонцу.

– Ваше высочество…

– Что еще? – спросил я, вновь поднимая голову на гостя, стоящего в паре метров от моего стола.

– Вам есть еще одно письмо, – сказал он, кладя на край стола такой же кожаный чехол, только без герба.

– Можешь быть свободен, – повторил я, даже не смотря на письмо, появившееся на столе.

Да и что толку на него смотреть? Я и так знал, кто мог передать мне письмо с царским гонцом.

– Есть!

Щелкнув каблуками, гонец вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Читать или не читать? Да, дилемма. Вроде бы и прочесть необходимо, но вот почему-то не хочется настроение перед сном еще больше портить…

Внезапно мне на плечи легли мягкие маленькие ладошки, начавшие гладить мою шею, а затем, перебравшись на голову, начали гладить мои жесткие волосы, принося мне поистине неземное блаженство.

– Юля, – прижался я щекой к ладошке.

– Да, милый? – чуть слышно спросила она, продолжая гладить меня по голове.

– Я люблю тебя!

– Знаю, милый. Знал бы ты, как я люблю тебя!

Отвлекшись от невеселых дум, я развернулся к ней, подхватил на руки, кружа ее до тех пор, пока восторженный визг девушки не смолк в тишине кабинета.

Отдышавшись, тут же начал покрывать поцелуями лицо моей любимой.

– Что случилось, милый? – вывернувшись из моих объятий, спросила она, вставая на колени рядом с диваном.

– С чего ты взяла? Все в порядке, – ответил я ей, снова пытаясь обнять.

– Не лги мне, милый, я же вижу, что ты о чем-то задумался, – требовательно сказала Юля, посмотрев с укором: мол, ну что же ты, такой большой, а обманываешь.

– Да все хорошо, заинька!

– Любимый?!

– Хорошо, хорошо, сдаюсь. Вот, прочти это.

Взяв со стола письмо, я передал его Юле, сам же взял ее на руки и посадил на диван, встав перед ней на колени. Одна ладошка тут же опустилась на мои волосы, вторая же держала письмо, по которому бегали карие глазки.

– Я поеду с тобой, – непреклонно сказала мне девушка.

«А она явно не простого происхождения, наверняка ведь не один десяток благородных предков в прошлом», – подумал я, глядя на нее.

– Нет, милая, это пока невозможно.

– Почему же? Ты не любишь меня уже?

Карие глаза заблестели, и по розовой щечке покатились слезинки, даже в столь скудном освещении кабинета казавшиеся маленькими алмазами.

– Не говори глупости. Ты же знаешь, как сильно я люблю тебя! Я же не могу без тебя, и ты прекрасно это понимаешь. Но вот вместе со мной тебе пока нельзя. И не спрашивай меня почему, я все равно не отвечу.

– Хорошо, любимый, – расстроенно ответила Юля.

– И не дуйся, я все равно не поменяю своего решения. А хочешь, отправлю тебя к отцу Варфоломею? Он как раз просвещает наших орликов, я бы и сам с удовольствием к нему съездил, да дел по горло, отлучиться некогда. Порой мне даже кажется, что без его речей витязи не были бы столь верными мне. Они ведь меня младше всего на пару лет, может, чуть больше, но считают меня чуть ли не отцом!

– Милый, ты преувеличиваешь. Даже я, пробывшая всего ничего рядом с тобой, могу с уверенностью сказать, что они слушают и подчиняются тебе не потому, что им так сказали, а потому что ты для них действительно уже как родной отец и брат в одном лице, – возразила мне Юля. – Не забывай об этом, любимый, ведь ты у меня самый замечательный!

– Ну что ты, – покраснел я до кончиков волос (никак не могу избавиться от этой неприятной особенности – краснеть от похвалы дорогого мне человека). – Ведь мои друзья…

– Твои друзья сплотились вокруг тебя не просто так, милый. Пускай они умные и деятельные люди, но без тебя они бы так и остались обычными людьми. Кто-то из них, может, и добился бы чего-нибудь в своей жизни, но только благодаря тебе у них появилась возможность изменить свое существование. И все они это прекрасно видят.

– Хорошо, милая, что у меня есть ты. Что бы я делал без тебя? – перевел я наш разговор в другое русло, менее опасное и более спокойное.

– То же, что и всегда. Носился бы по губернии, искал кого-то, морозился, ругался с кем-нибудь, а потом снова бы носился по губернии, и так все время, – улыбнулась она, целуя мою небритую щеку.

– Милая, я такой непоседа, каким ты меня описываешь? – изумился я.

– Конечно! – хитро посмотрела на меня девушка.

– Так может, я к тому же и дикий зверюга какой-нибудь? – продолжил я.

– Нет, любимый, ты мой зверь, ласковый и нежный, а еще порой мне кажется, что это и не ты вовсе… – тихо сказала Юлия, глядя на меня, и в блеске ее карих глаз, сейчас кажущихся мне абсолютно черными, я уловил что-то знакомое, родное, жаждущее сбросить пелену одиночества.

– А кто же, заинька? – замер я, не в силах вздохнуть.

– Я не знаю. Но я знаю, что люблю тебя, милый, – ответила она, целуя меня.

На этой приятной ноте наш разговор угас, и мы дали выход нашим чувствам, а может, и безумствам.

Февраль 1709 года от Р. Х.

Рязань

Алексей

Дни летели так, словно кто-то всемогущий включил ускоренную перемотку, из-за чего порой казалось, будто весь январь слился в один большой продолжительный день.

Зима настолько вступила в свои права, что даже старожилы изумлялись, не помня, когда еще она была столь суровой и морозной.

Но, как бы то ни было, наши дела не стояли на месте, а продвигались, правда, не так быстро, как хотелось бы, но все много быстрее, нежели могло бы быть.

Сегодня вместе с друзьями собрались во дворце. Наконец пришли новости от отца о продвижении шведов в прошлом году, а также о результатах тех сражений, которые были, включая выкладки по тактическим построениям противника. Надо отметить, что такой странный запрос в письме Петр, наверное, не получал никогда, но, разобравшись, он не только дал согласие на него, но и похвалил меня в своей несколько грубой манере.

– Итак, друзья, я наконец получил от нашего государя интересующие нас сведения! – с улыбкой начал я, показывая зажатые в руке три внушительных письма.

В бывшей гостиной, ныне именуемой только «Штаб», причем именно с большой буквы, восседали все те, без кого я не мог бы рассчитывать сделать все то, что уже сделано, и все, что, даст бог, еще будет. За широким столом в форме большого овала расположились мои товарищи. Как старые, проверенные временем, так и новые, еще совсем недавно бывшие от меня так же далеко, как и остальные жители Руси.

– Так начинай же скорей! – попросил меня Федор Заболотный, одногодок Прохора и его друг, ставший командиром всей артиллерии витязей, немного недотягивающей до полка. У него имелся недюжинный талант укладывать ядра и бомбы в нужные цели, в таких случаях говорят о провидении, и никак иначе. Что ж, я вполне согласен с этим утверждением, сам лично не раз присутствовал на полигоне во время стрельб батарей «колпаков».

– Федор дело говорит, ваше высочество, не мучай нас, – поддержал своего молодого товарища Артур, окончательно перебравшийся из Москвы в Рязань. Вот только основное свое производство – токарни – оставил в столице. Что, в общем-то, правильно: заказы шли пускай и не шквалом, но на жизнь и «спонсорскую» деятельность вполне хватает.