Да, моя страна имеет шанс оторвать большой ломоть счастья, если успеет за два-три года удержать захваченные северо-западные земли и не дать туркам перейти в наступление. Хотя последнее условие в ближайшую пару месяцев столь же вероятно, как и свистящий на горе рак.

Лишь бы англичане с австрийцами не вмешались, пускай подольше воюют на границах Франции и в Испании. А мы им в этом поможем, найдется кого за море отправить.

– Старший брат, полк Русских витязей поставленную задачу выполнил, – устало улыбнулся полковник Митюха, замерший в пяти шагах передо мной, приложив правую ладонь к черному кепи с небольшой кожаной вставкой-козырьком.

– Молодцы, Прохор, вы действительно молодцы! Если так будет продолжаться и дальше, то нам будут не страшны никакие враги.

– Рады служить…

– Не надо так орать наедине, ты знаешь: мне это не нравится. Лучше скажи: были какие-нибудь проблемы с витязями? Как оружие себя показало, исправно ли? Как обстоит дело с провиантом и боеприпасами?

Решив больше не нагружать Прохора, я показал на свой шатер, стоящий в паре десятков саженей.

Позади спешили выполнить приказ генералы, следом за каждым из них идут по три-четыре адъютанта, приданных на время сражения. Вообще, по регламенту фельдмаршалу положены только четыре адъютанта, подчиненные напрямую ему. Но сейчас, во время боя, многие правила корректировались, так как приходилось импровизировать, обеспечивая управление войсковой махиной наиболее удобным способом, а не так, как предписано. Так что, думаю, в скором времени некоторые артикулы Генерального штаба придется пересмотреть.

На холмах суетится артиллерийская прислуга: часть орудий сломалась, не выдержав боя с природой и пороховыми зарядами – у трех «колпаков» расщепились оси лафета, и теперь дула лежат на бруствере. Полковые трехфунтовые пушки оттаскивают на старые позиции, усилив принесенными из обоза запасными рогатками.

Только осадные гаубицы в количестве семи штук продолжают гордо смотреть с высоты центрального холма на своих меньших артиллерийских товарок. Рядом с ними лежат пустые деревянные ящики, в которых недавно были полуторапудовые гранаты и картузы для них. Более сильные и мощные орудия для осады городов и подавления вражеской крепостной артиллерии остались в Каменец-Подольске и Чигирине – что поделаешь, когда выбор стоит между провиантом и не очень нужными в полевом сражении двухпудовыми гаубицами, выбор очевиден. Благодаря огню гаубиц артиллерия смогла вовремя подавить турецкие батареи мелкокалиберных орудий, появившиеся на правом фланге во время боя в самый ответственный момент сражения.

Прохор как-то странно смотрит на меня. Я предпочитаю не замечать этого, благо мы уже в паре шагов от шатра, где сможем поговорить без лишних свидетелей. Думаю, у него появилось немало вопросов. Или мне просто так кажется?

Внутри шатра с утра ничего не поменялось: лежит на столе карта ближайших территорий, которую кое-как успели составить разосланные на два-три конных перехода лазутчики. Некоторые из них так и не вернулись, напоровшись на османских воинов, некоторые принесли больше сведений, чем планировалось, другие вовсе вернулись ни с чем. В итоге получился этот «шедевр» топографии начала ХVIII века. Положение рощиц и излучин пары небольших речушек изображено относительно правильно, но овраги, высоту холмов и другие немаловажные «мелочи» благополучно пропустили. Наверное, не посчитали нужным. Эх, не обучались они в корпусе, что с ними сделаешь.

Карта занимает весь стол, рядом стоит пустующий планшет. Интересно, почему я не приказал закрепить карту на нем? Киваю Прохору на кресло перед столом, чтобы он присаживался. Пара шагов – и я возле трона.

– Докладывай, полковник, – приказываю ему.

– Сначала мне хочется сказать о плюсах в полке. – Прохор немного замялся, словно пробовал на вкус произнесенные слова. – Благодаря тому, что мы вели огонь по врагу цепями, мы смогли охватить большее пространство. Однако дальность стрельбы составляет всего две сотни саженей, дальше стрелять бесполезно. На большем расстоянии хорошо показали себя мортирки, особенно когда стреляли по две или четыре зараз в одно место. Разброс снарядов у них велик, но из-за картечи площадь поражения увеличивается очень сильно. Кроме того, благодаря кирасам и шлемам почти все попадания в нас оказались неудачными, лишь по случайности в ноги двум десяткам братьев на излете угодили стрелы…

– Подожди, Прохор, ты говоришь, что дальность стрельбы составила две сотни саженей. Как ты узнал об этом? На стрельбах говорилось о полутора сотнях, да и те – предел точности, – осадил я своего протеже.

– Приноровились витязи из фузей бить, мушки на дулах весьма полезны в этом деле, правда, все равно промахов очень много. Спасает то, что стреляем по пять-шесть выстрелов в минуту, – улыбнулся полковник своим мыслям.

– Да, пора для вас пробные партии нарезных фузей у Дмитрия заказывать, а то он мне грозился их на две роты к осени сделать. Выходит, что мало, нужно на целый полк, за исключением мортирщиков, – погладив подбородок, задумчиво говорю сам себе, после чего вновь обращаю взор на Митюху. – А как насчет действий полка во время боя? Были заминки?

– Непонимания много, Старший брат, – невесело ответил Прохор. – Кто юнцов, едва достигших восемнадцати-девятнадцати весен, на равных с собой считать будет? Вот и случались всякие казусы, из-за которых много солдат полегло. Где надо было атаку отбить, нас за шеренги отправляли, а где контратаковать не мешало, вовсе на месте ставили да держать оборону приказывали…

– Понятно, всему виной упрямство стариков, – перебил я витязя. – Что ж, с ними у меня будет разговор короткий, но не сейчас, потом. Извини, Прошка, продолжай дальше.

– А больше нечего сказать, все соображения я после покажу, когда на бумаге изложу. Разве что… – несколько замялся полковник.

– Что такое? Спрашивай, я постараюсь ответить на любой вопрос.

– Правда, что мусульмане насильно обращают в свою веру наших православных собратьев и издеваются над ними так, что инквизиторам дурно становится? – опасно сверкнули глаза Прохора.

– Скажи мне, Прошка, а как у нас раскольники себя вели до недавнего времени? И как к ним раньше духовенство относилось? – глубоко вздохнув, начал я издалека.

Нужно, чтобы Прохор думал самостоятельно, не стал обычным фанатиком. Вот тебе и минусы идеологической обработки отца Варфоломея. И если у Прохора такие глаза, то что мои оперившиеся орлики малолетние сейчас думают, каких бед напридумывали? Впрочем, это правильно, пусть лучше так, чем в решающий момент у них руки опустятся. Я в ответе за них, и мне одному нести этот крест!

– Избивали их люто, насильно перекрещивали, а раскольники сжигали себя и только после твоего указа, государь, перестали губить души. Так нам святые отцы сказывают, да и я сам многое повидал в наших краях.

– Это хорошо, что знаешь. А вот ответь мне на один вопрос: как поведут себя солдаты, если раскольники на них боем пойдут?

– Всех безумцев поубивают, – удивленно ответил Прохор. – Ну а если бы они как тати бились, сожгли бы их городища, а людей в полон увели, как в законе сказано.

– Правильно говоришь. А теперь представь ненадолго, что османы – это наше духовенство, а наши православные собратья – это непокорные раскольники. Не безропотные, а как раз вторые, которые нож в спину при каждом удобном случае воткнуть норовят…

– Да что ты такое говоришь, Старший брат?! – Забывшись, Прохор встал с места, едва не опрокинув кресло. – Сравнивать мусульманских выродков с благословенными людьми, томящимися под игом?! Да они православных за людей не считают, хуже чем с собаками бездомными обращаются!

– Сядь! – негромко прикрикнул я.

Прохор замолчал, виновато уставившись в пол.

– Прости меня, государь.

– Все в порядке, затем я тебя и позвал сюда, чтобы поговорить, а не чтобы принуждать к чему-либо. Просто ты думай, Прошка, чего я от тебя хочу, кем хочу видеть подле себя. Думай, читай книги, слушай умных людей и мотай себе на ус. Османов я не оправдываю, жестокостью они местный народ к кровавому бунту сами подвели, без чьей-либо помощи. Я другое сказать хочу.