– Позорище! И это духовные отцы наши! Того и гляди с кулаками друг на друга кинутся, – яростно шепчу себе под нос, не отрываясь от потаенного глазка.

Постепенно хор голосов разделился, нашлись защитники и у полка витязей. Бас старого митрополита Астраханского и Терского, Сампсона перебивал голоса большинства собравшихся здесь иерархов:

– Забываете вы все, что эти самые «душегубы» многих людей русских спасли, церкви защитили, когда вместе с войсками царскими мятежников укорачивали. Забываете вы, что в строгости они живут, живота своего не жалеют, подобно богатырям русским! – несколько напыщенно сказал Сампсон.

По-видимому подготовительная работа Стефана уже начала давать свои плоды, раз такой умудренный и опытный церковный владыка высказался в пользу предложенного молодого московского епископа, пускай и немного витиевато, через одобрение созданного полка Русских витязей. Да, закулисные, кулуарные игры всегда есть, были и будут, несмотря ни на что.

– Помним мы, помним, и недавний указ помним, тот самый, в котором говорится о землице нашей церковной, принадлежащей нам испокон веков. Или неужели забыли вы его, братья во Христе? – негромко сказал седовласый Киевский митрополит Иоасаф Кроковский.

«Вот ведь хрыч старый! Чего неймется тебе? Мошну растрясти боишься? Так ведь тебе самому от этого выгода большая будет… Хотя нет, чего это я, с чернозема землицы церковной, что в Белоруссии и Украине, денег собрать много больше можно, чем получить при откупе холопьих семей. Да, рановато я огласил сей указ, а ведь предупреждал меня Варфоломей: мол, непрочна еще сила твоя. Как же, не поверил, привык на штыки солдат полагаться, хотя всего-то полтора месяца в роли главы России», – с негодованием подумал я, смотря на то, как в зале постепенно стихает шум и на лицах спорщиков проявляется задумчивое выражение.

– Сколько можно о бренном заботиться, когда Русь-матушка супротив половины мира держится?! Так неужели нам мошна дороже, чем Царство Небесное и любовь ближнего своего?! – немного наигранно прервал речь киевского митрополита Варлаам Коссовский, епископ Иркутский.

«Да, тебе, отце, действительно, на людишек уповать не следует, у тебя прибыток с мехов ой какой немаленький, а если заручиться поддержкой патриарха, то и вовсе хоть завод пушнины открывай… Стоп! Дельная мысль, стоит об этом подумать, все же зверье ценное в лесах обретается, глядишь, и приручить полезных животин можно будет, как гусей каких».

Стараясь не упустить мысль, быстро набрасываю в своем дневнике пару заметок, спеша вернуться обратно к своему наблюдательному посту.

Между тем дела принимали дурной оборот. Стефан, человек довольно внушительных габаритов, да к тому же верный еще моему батюшке, крайне близко к сердцу воспринял столь негативную реакцию со стороны некоторых иерархов на его выдвиженца, епископа Иерофана. Ведь получается, что и слово самого Стефана как таковое не весит ничего, раз даже такие тщедушные создания, как, к примеру, тверской архиепископ, подняли свой голос против предложения местоблюстителя патриаршего престола.

В праведном гневе, закатав рукава, дабы сподручней было вразумлять неразумных чад, с хеканьем припечатал он своим полупудовым кулаком ближайшего к себе говоруна – Сильвестра Волынского, митрополита Нижегородского и Алатырского. Тот, не ожидая этого, булькнул нечто невразумительное и сполз под стол, будто угорь морской в бадейку.

– А ну не тронь брата нашего! – прорычал митрополит Великоновгородский Иов, выступая вперед.

Короткий взмах – и уже сам Стефан, не удержавшись, заваливается на спину, приголубленный мощным кулаком своего брата во Христе.

Тут уж не вытерпели все собравшиеся: засучив рукава, иерархи, не разбирая, где свой, где чужой, каких взглядов придерживается, в какой епархии сидит, молотили всех подряд. Лупили по головам и телесам истово, с небывалым энтузиазмом, будто давным-давно хотели учудить нечто подобное, да вот только повода не было, а тут на тебе – и повод есть, и противники нашлись. Мне даже завидно стало от такой несправедливости, костяшки кулаков едва ощутимо чесались, требовали своего, а я вместо подобной разрядки вынужден сидеть в этой то ли келье, то ли потаенной комнате.

Большая часть ударов иерархов была экономичной, дерущиеся церковники тратили мало сил, будто постоянно занимаются спортом – к примеру, боксируют где-нибудь у себя на закрытом подворье. Ха! Смешно было бы поглядеть на это.

Стефан, очнувшийся после удара Иова, мотнул головой, прогоняя наваждение, вышел перед обидчиком и со всего размаха ударил того в грудь, сминая пышные одежды митрополита. Однако тот, будто бы не обращая внимания на удар, вновь приложил Стефана по лбу. Правда, местоблюститель патриаршего престола не упал, только усерднее бил в грудь своего противника.

– Ребрышко-то твое сломаю, а потом, глядишь, и дальше твоим лечением займусь! – с упоением говорил он.

– Я раньше полюбуюсь на квашню твою, христопродавец окаянный! – хекал и крякал Иов, молотя кулаками по голове Яворского.

Но долго продолжаться это безобразие не могло и через пару минут само собой затихло. Недавние драчуны расползлись по углам зализывать раны, с негодованием глядя на потрепанных, но не сломленных противников. Один только епископ Иерофан стоял в относительно опрятном виде: всего пара ударов досталась молодому иерарху, да и те скорее раззадорили его, чем причинили сколько-нибудь серьезный ущерб. Глаза епископа блестели, предвкушая новое развлечение.

Между тем один из иерархов, архиепископ Воронежский Арсений, не участвовавший в этой «возвышенной», «духовной» потасовке, встал со своего места и поднял руки, призывая к тишине.

– Увы, братья, но стыдно мне за вас и за себя, за то, что собор наш превратился в непотребство великое. Нет здесь сейчас святых отцов, одни голодные псы смотрят друг на друга в тягостном желании вцепиться друг другу в глотку. Махать кулаками и мужики обычные могут, да больно надо ли это вам, братья? Чем негож вам епископ Иерофан? Тем, что молод да по государевой просьбе выдвинут?

Стефан Яворский недовольно засопел на своем месте.

– Да-да, именно так, об этом все знают… И все понимают, что неугодные могут оказаться где-нибудь подальше от своих епархий, скажем, на тех землях, что казачки наши украинские открыть в свое время удосужились. Надо ли это нам? Подумайте, а я пока посижу: старость, знаете ли, не радость…

Витавшее в воздухе напряжение незаметно начало спадать, на лицах иерархов застыло задумчивое выражение. Я же пребывал в обалдении. Все-таки не ожидал я такого хода от воронежца. Вроде бы и против не выступил, и в то же время «за» не сказал. Правда, других к этому «за» все же подвел. Стоит с этим архиепископом пообщаться, глядишь, и что-то путное, дельное получиться может.

«Пора».

Встаю со своего места и не спеша направляюсь к выходу. Огибаю кельи, коридорчик выводит к потаенной дверке, оглядываюсь и протискиваюсь вперед – навстречу свежему воздуху и теплому весеннему ветру.

Преображенский полк перебрался в Рязань следом за государем, половина батальонов его оказалась расквартирована в Петровке, а остальная половина встала на постой в ближайших селениях. Однако второй гвардейский полк остался в Подмосковье. И теперь две роты семеновцев стояли в оцеплении у Успенского собора, никого лишнего и постороннего не пропускали. На дулах фузей блестят примкнутые штыки, пара караулов обходит периметр, остальные неподвижно всматриваются вдаль.

Глупая, ненужная форма этой эпохи ярко выделяется на фоне старорусских нарядов мельтешащих на улице зевак; правда, среди них частенько встречаются и европейские камзолы, парики, выбеленные жабо и кружева. Отменить бы ее, да вот беда: перепрофилирование на форму, подобную той, что носят витязи (разве что фасон будет немного другой, все же корпус есть корпус), только-только начнется, так что получается, что годик-другой воинам придется походить в старой форме.

Зато потом все заметно облегчится: не надо будет надевать всякие парики, галстуки, чулки и прочую ненужную атрибутику. Разве что офицерские шарфы можно оставить: и для здоровья полезно, и солдат в бою своего командира будет прекрасно видеть, даже если вся форма будет отличаться только нашивками на рукавах и звездочками на погонах.