– Что?! Ты, царь земли Русской, предлагаешь мне такое?! Быть посмешищем для всех предыдущих владык?! – негодующе говорит Иерофан, глядя на меня так, будто я ему предложил продать душу дьяволу. Я уже было усомнился в нем, да вот только чуть погодя из глаз епископа исчез фанатичный огонек, появилась искра понимания. Понимания того, что это его шанс, который выпадает раз в жизни, и если его не использовать, то потом его просто больше никогда не будет.

– Успокойся, епископ, я не хотел тебя обидеть, а тем более не думал принижать значение Православной церкви на Руси, скорее даже наоборот. Просто, отец Иерофан, ты должен знать, чего я хочу от будущего владыки, и понимать, сможешь ты это мне дать или нет. Если да, то будем разговаривать на другие темы, важные для тебя, меня и нашего многострадального государства. Но если же ты откажешься, я не буду тебя держать, даже карать никак не буду, просто найду тебе замену, пускай хуже тебя, но все-таки найду.

Я с интересом гляжу за реакцией Иерофана.

– Ты не оставляешь мне выбора… – тихо шепчет епископ.

– Неправда, выбор у тебя есть, – мягко возражаю ему.

– Что ж, ты прав. Так пусть будет синица в руках, нежели журавль в небе, – спустя пару минут безмолвия сказал Иерофан, слегка тряхнув головой, прогоняя лишние мысли.

– Кроме того, епископ Иерофан, меня интересует решение вопроса с раскольниками, мне бы очень хотелось знать, как к ним относятся братья по вере. Считают ли их все поголовно еретиками? Или же готовы пойти на некоторые уступки, для того чтобы русский народ наконец объединился и не пылали дома несчастных, отказавшихся от перекрещения? Не подумай, что я спрашиваю из праздного любопытства, твой ответ на многое может повлиять, – спокойно гляжу я в глаза сорокалетнего московского епископа…

– Раз так, то я даже не знаю… – стушевался Иерофан. – Есть среди митрополитов и епископов те, кто готов пойти на уступки, есть и те, кто за то, чтобы выжечь это семя ереси с просторов Руси-матушки.

Епископ замолчал, несколько отстраненно оглядывая столешницу перед собой. Я не торопил его: слишком важен вопрос для меня, а еще важней то, что скажет мне сам человек, сидящий передо мной, подойдет ли он для роли главы Церкви, послушной мне и одновременно думающей о своей пастве в том ракурсе, который нужен государю.

После того как отец Варфоломей принес мне свои наработки по подготовке витязей, мне пришлось на многие идеи, ранее гонимые от себя, взглянуть заново – пересмотреть, так сказать.

Говоря с духовным наставником витязей, в подчинение которого прошлой осенью поступили еще трое семинаристов-бунтарей, с небывалым энтузиазмом внявших пожеланиям Варфоломея, я в большей мере делал акцент на воспитании патриотов и приверженцев своей веры, без скотского рабского преклонения перед иноземцами. Пришлось даже запретить Варфоломею употреблять на богословии и логике такой термин, как «раб Божий», заменив его на «верный слуга Божий» – вроде бы малость, а при детальном рассмотрении выясняется, что и не малость вовсе.

Но об этом только я да сам Варфоломей знаем, остальные же не догадываются, что малолетние воины, грызущие гранит науки, воинской службы и братства, растут действительно воинами, со своими понятиями о чести, доблести и благе Отечества. Не зря же на зеленом полотне знамени корпуса и полка соответственно ниже бурого медведя, замершего на задних лапах, вышиты золотыми нитями слова – «За Веру, Царя и Отечество!».

– Алексей… Государь, – поправился Варфоломей. – Я хотел бы еще поговорить о том, чтобы часть этих изменений могла бы быть внесена в святые Писания во всех наших книгах.

– Даже я, Варфоломей, знаю, что это невозможно осуществить, тем более что из иерархов церкви у меня разве что епископ московский, а силенок у него не так много, чтобы всю братию под себя подмять. Вон полувековой бардак разобрать никак не можем, что уж говорить о новых изменениях?

– Так и я о том же, Алексей! Зачем нам нужен этот бардак? Пускай две ветви не будут враждовать, ведь одному Богу молимся, и обряды почти такие же, ну а то, что крестимся двумя или тремя перстами, так разве столь это важно?

Молодой священнослужитель внезапно предстал передо мной зрелым умным мужем, который вынашивал в себе эти идеи не один месяц, а то и год. Вот откуда у него, оказывается, бунтарский дух-то, а я все гадал, что да как. Причина-то на поверхности была: стоило только пепел надежд слегка сдуть – и вот она!

– Да, Варфоломей, честно сказать, порадовал ты меня, – с улыбкой говорю, сидя напротив него в его келье-кабинете, расположенном в главном здании корпуса. – Облегчил ты мне мои думы, помог ясность в голове обрести. Вот только почему не хочешь говорить о том, какие беды от этого идеалистического решения могут быть? Ты не дурак, это видно сразу, да и благоволение мое имеется, значит, хочешь что-то другое с этого поиметь. Но раз ты ярый сторонник нашей Церкви-матушки, значит, не мирские блага это. Так что же тогда, Варфоломей?

С лица священнослужителя слетела маска робкого святого отца, в глазах вспыхнул и погас фанатичный огонек. Сидя напротив меня, Варфоломей прекрасно отдавал себе отчет в своем положении, своей почетной, пускай и трудной деятельности. Он знал, что я ценю преданных и умных людей, не мог не знать, да и глаза у него имеются, чтобы все это увидеть. Так что, похоже, решился наконец выложить все, что есть, начистоту, как говорится. Вон даже кипу бумаг принес с собой под полой, и думает, что я не вижу ее. Ну-ну, погляжу, что да как.

– Знаешь, государь, откуда я родом? – севшим голосом спросил мужчина на год старше меня.

– Нет, об этом я не узнавал, да и решил, что если ты сам не хочешь рассказывать, то не буду прошлое ворошить, ни к чему это.

– Мы жили в месте близ Борисоглебска, да вот только случилось так, что татары пришлые дошли до нас, чего не бывало раньше. Земли разграбили, а нас в полон повели. Спасибо казачкам донским, выручили тогда нас, мальцов, отбили да вот на поруки царю отдали. Так и получилось, что в семинарию я попал только потому, что раньше был церковным певчим, почти клириком! Да вот только мало кто знает, что наша церковь многие уклады старые сохранила, да дьякон старался не показывать это пришлым, – продолжил Варфоломей, глядя на свои руки.

– Продолжай.

– А что продолжать? Дальше ты, государь, и так все знаешь. Так что решай, нужен ли тебе такой, как я, пока поздно не стало. Ведь, действительно, не мирские блага мне нужны, мне надо, чтобы я мог когда-нибудь проехаться по дорогам Руси и видеть, что люди наши с гордостью смотрят не только на воинов, но и на слуг Божьих. Хочу, чтобы кончилась наконец эта чума татарская, жирующая на наших братьях уже почти полтысячелетия!

Огонек страсти священнослужителя понемногу разгорался вновь, голос окреп, ладони сжались сильней.

– Коли так, то не переживай, продолжай свою трудную, но нужную работу, отец Варфоломей, а я уж постараюсь подсобить тебе, да и Руси-матушке тоже. Бумаги, тобой приготовленные, я с собой заберу, на досуге просмотрю, а там уж решим, как насущную проблему лучше решить.

Аккуратная папка с двумя десятками желтых листов собственного производства, налаженного еще в прошлом году, оказалась у меня в руках, и я сразу же отправился обратно в свою резиденцию.

Да, господа, все же маленькие изменения в итоге могут принести нешуточные проблемы или же, наоборот, великое благо для заинтересованных лиц. Так что мое сугубо практичное желание примирить никоновцев и раскольников между собой, а соответственно, подвести их под единую вертикаль власти – патриарха, – носит циничный управленческий характер, с теологией мало связанный, но при этом от нее, родимой, недалеко ушедший. Вот такой жизненный казус: вроде бы и благое дело, а пришло оно только как желание увеличить общую власть, и никак иначе.

Так что, можно сказать, данная «реформа преобразования собственных идей» была создана или взращена после общения с боярином Долгомировым, к которому несколько недель назад я, как государь, отправил подтверждение его полномочий и, собственно, преобразовал консульство в дипломатическую миссию, подняв его статус на довольно значимую высоту. Говоря простым языком, сделал то, что не успел сделать сам батюшка Петр.