– Андрей, Микула, кажется, вы за этими голубчиками следили? – чуть сместившись в сторону, спросил полковник пару витязей.

– Мы, полковник, – делая пару шагов вперед, вышли из пятой роты два витязя.

– Посмотрите, точно ли это они, а то ведь от татей всего ожидать можно.

Особо не церемонясь, Прохор пихнул ближайшего к себе разбойника, перевернув того на спину.

Лицо еле живого бомбиста напоминало синеву вод Оки, заплывшие от нещадных побоев глаза были чуть видны, левое ухо было вовсе разорвано, запекшаяся кровь образовала неровный багровый нарост. Грудь неравномерно вздымалась, пальцы слегка дрожали.

Взглянув на бомбиста последний раз, Прохор прикусил губу и спрыгнул на землю, давая витязям возможность внимательнее рассмотреть пару кулей в телеге.

– Дюже похожи на тех, кого мы видели, – сказали воины, всматриваясь минуты две в несколько изменившиеся лица татей, после чего перевернули их на животы, делая какие-то непонятные замеры.

– Коли так, то трогаемся обратно…

Посмотрев последний раз на толпу, полковник заметил, что невдалеке клубится черный дым, едва видимый в темноте. Получается, там до сих пор что-то горит.

«Не забыли бы потушить», – отстраненно подумал Прохор, поворачиваясь к своим воинам.

Оставив на облучке одного витязя, он пошел прочь от Старого города, чувствуя, как ему в спину упираются сотни пар глаз. Полк, следуя за своим командиром, взял телегу в «коробочку», только, в отличие от артиллерии, именно так и передвигающейся в составе полка, телега не имела свободы передвижения, находясь под бдительными взглядами десятков глаз.

Конец декабря 1709 года от Р. Х.

Москва

Алексей Петрович Романов

Перед глазами плывут цветные круги, в ушах немилосердно звонят колокола – того и гляди лопнут перепонки. Но вот беда, ничего поделать с этим не могу, ведь у меня есть только мои чувства, а сил уже нет, даже веки приподнять и то не могу.

Постепенно в голове начинают вплывать картинки недавних событий: вот толпа волнуется, вот слышен звук выстрела, а вот и летящая невдалеке от нас с отцом бомба, легшая аккурат между нами.

Меня крайне сильно мутит, но вместе с тем очень хочется кушать: кажется, что дай мне сырого мяса, и я его за милую душу съем, упиваясь вкусом крови и мягких мышечных волокон… Брр! Не хочу такого.

Как будто издалека до меня доносятся знакомые голоса, но вот разобрать, кто это говорит, нет ни малейшей возможности, просто знаю, что это свои.

Сил в моем истощенном организме совсем немного, а есть хочется все сильней, доходит до того, что начало колоть в желудке – крайне неприятные ощущения, знаете ли!

Борясь с самим собой, своей слабостью, я не замечаю, как засыпаю, проваливаюсь в мир, где нет сновидений, для того чтобы вновь проснуться от страшного чувства голода. Остается одно желание – есть! Кажется, дай мне корову или небольшого бычка, и я от него ничего не оставлю…

За всеми этими плотскими желаниями я не замечаю, что перед глазами еле-еле брезжит клочок света. От удивления даже чувство голода притупилось, а в голове радостно забили набаты, с новой силой врываясь вместе с потоками крови.

– Слава Богу, ты очнулся! – радостно воскликнула Юля, нежно прикасаясь мокрыми от слез щеками к моей руке.

В запястье немного кололо, пальцы слушались плохо, но мысль о том, что я жив и все хорошо, перевесила все эти минусы. Пытаюсь сказать Юле, чтобы она не плакала, ведь я жив, но вместо этого слышу лишь тихое:

– М… йа-а… се… шо…

Подняв голову, боярыня улыбнулась своей лучезарной улыбкой и смахнула выступившие слезы кружевным платком, с теплотой глядя на меня своими карими глазами. Не говоря ни слова, девушка гладила меня по голове своей ладошкой и улыбалась. Потом достала откуда-то небольшую склянку с жутко пахнущим настоем и через импровизированную воронку буквально вылила мне в горло эту дрянь.

Сил отбиваться или хотя бы просто приказать прекратить экзекуцию не было, поэтому приходилось терпеть столь отвратительное пойло. Однако с каждым глотком горечь, смешанная с ароматом луговых трав, отступала, горло перестало драть, в голове несколько стихли удары молоточков, а веки начали наливаться свинцом.

Прикрыв глаза, я провалился в сладостное забвение, где нет никаких снов.

Следующее мое пробуждение было много приятней предыдущего. Глаза открылись сразу же, без каких-либо цветных пятен и ненужных раздражающих кругов. За окном брезжили первые лучи восходящего солнца. Попробовав повернуть голову набок, я заметил рядом с собой русые волосы Юли, обессиленно лежащей рядом со мной на кровати. В лодыжках немного кололо – по всей видимости, я несколько залежался, из-за этого кровь застоялась, и требовалось ее несколько разогнать.

Напрягаю изо всех сил мышцы ног, при этом стараюсь не разбудить мою девушку. Двигаю пальцами рук, сжимаю и разжимаю кулаки, тем самым нагнетая в руки свежую кровь.

Не знаю, сколько времени я забавлялся подобным образом, но вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Знаете ли, человек может чувствовать направленный на него взгляд другого человека, особенно когда этот взгляд «неприкрыт».

Поворачиваю голову, на губах появляется виноватая улыбка: я все-таки разбудил ее.

– Извини, милая, я не хотел тебя будить.

– Все замечательно. Лучшее, что ты можешь сейчас для меня сделать, это выздороветь.

Чмокнув меня в небритую щеку, боярыня подошла к небольшой столешнице, взяла какую-то склянку…

– Я не буду больше пить эту дрянь! – сразу всполошился я.

Но Юля тут же успокоила:

– Не переживай так, милый, это мазь, а не настойка. Я просто нанесу ее на раны, чтобы они быстрее срастались.

– Тогда ладно. Милая, расскажи, как долго я был без сознания? Что с отцом? Какие дела творятся сейчас в столице?

Ворох разнообразных вопросов сыпался из меня на боярыню, и она едва успевала отвечать, нанося мазь на мои раны. Я узнал, что, как только взорвалась бомба, нас с отцом взяли в кольцо витязи, успевшие добежать до нас полсотни саженей прежде, чем остальные опомнились. В ту же ночь окраина Старого города загорелась, но с чем это связано, Юля не знала.

Вестей об отце не было вообще никаких, доктора Бидлоо не выпускали из дворца, да еще и трех лекарей-иностранцев вызвали из поместий дворян, успевших нанять их в личное пользование. Видимо, дела у батюшки действительно плохи, раз потребовалось собирать консилиум. А времени-то прошло уже изрядно: сегодня, как сказала моя ненаглядная, уже пятый день пошел.

В столицу прибыли все мои соратники; даже Николай, проштрафившийся своими мелкими махинациями в пользу отца, бросил дела и примчался ко мне. Мотивы-то, конечно, у всех разные, но ведь чертовски приятно осознавать, что ты кому-то нужен на этом свете. Алехандро, близко сошедшийся с Кузьмой не только на почве армейских традиций и клинков, но и в смысле помощи друг другу, часами обивал порог моей комнаты в левом крыле дворца, куда меня перенесли, как только мое общее состояние улучшилось.

Улучив момент, я попросил впустить друзей: мол, дела надо решать, да и просто повидать их охота, чтобы лишний раз не волновались, соратники все-таки, а не абы кто. Но молодая лекарка надулась и запричитала, что я не ценю ее старания и совсем не берегу себя, что все раны, закрывшиеся за эти дни, от волнения могут вновь открыться, и тогда лечение придется начинать заново. От такой перспективы я, конечно же, вынужден был отказаться, стоически решив потерпеть еще денек.

Между тем Юля, полив мои раны какой-то приятно пахнущей настойкой и обработав мазью, собралась и вышла, напоследок велев мне отдыхать и лишний раз не перенапрягаться. Оказывается, она действительно уходила для того, чтобы я скорее выздоравливал. Ведь рядом с любимой сердце бьется сильней, а от счастья хочется петь и танцевать, что я, собственно, и попытался продемонстрировать. Вот только в моем нынешнем состоянии это, оказывается, противопоказано: весь правый бок скрутило от боли, на ранах выступила сукровица. Может, именно из-за этого прелестная лекарка так быстро покинула меня?