Нам же всем, по красноречивой просьбе лекаря, пришлось покинуть мою комнату, в которой лежал Алехандро, да и отдохнуть мне надо, иначе завтра буду никакой, а это плохо тем, что решать проблемы, тем более не свои, с головной болью – «удовольствие» не из приятных. Как бы то ни было, но, выслушав доклады Олега и Никифора, я сразу же отправился на боковую, прихватив с собой из своей комнаты извечную шпагу. Жизнь – штука такая, что расслабляться не следует, разве что в бане, да и то не всегда.

Так получилось, что утром я проснулся в десятом часу, банально проспав, чего, естественно, со мной давно не случалось, ведь что бы ни произошло, встаю я с восходом солнца. Видимо, вчера действительно переутомился.

Однако утренний моцион с легкой зарядкой отменять не стал: время есть, да и изменять себе сразу же в нескольких вещах за день не слишком хорошо.

Благоухающие ароматы завтрака расползались по этажам гостиницы, будоража пустой желудок так, что казалось, еще чуть-чуть, и он сам себя съест, не дотерпит до того момента, когда в него попадет кусочек-другой съестного чуда.

Гвардейцы, переждавшие ночь в относительном спокойствии, с веселыми лицами сидели за столом, уплетая за обе щеки испанские блюда, иногда искоса поглядывая на молодых служанок, стреляющих глазками в сторону статных русских воинов.

За нашим столом уже сидели Олег с Борисом, обсуждая какую-то, судя по всему, занятную тему; то и дело один из них показывал какие-то фигуры на пальцах, желая доказать своему оппоненту собственную правоту.

– Утро доброе, господа.

На мое приветствие ответили разноголосицей все собравшиеся, кто-то даже порывался встать, но успокаивающий взмах руки посадил ретивых служителей посольства обратно на место.

– Интересно, что же вы так оживленно обсуждали, друзья, что даже на пальцах показывали друг другу? – с улыбкой спросил я лейтенанта с боярином, усаживаясь за стол с приготовленными горячими блюдами.

Олег с Борисом несколько стушевались, но спустя минуту оживленно начали доказывать уже мне то самое, о чем они так охотно спорили. Оказывается, они спорили об оружии, точнее, о пехотной шпаге и палаше; про сабли вроде никто ничего не говорил. Как боярин и, соответственно, как уделяющий больше внимания конным экзерцициям, Борис Долгомиров придерживался мнения, что палаш более удобен и незаменим, нежели легкая пехотная шпага, которую пехотинцы особо не используют, полагаясь больше на фузею со штыком. Ну а Олег настаивал на том, что шпага лучше палаша, причем даже если ты верхом на коне.

Спор, в котором, честно признаться, я не мастак, не вызвал у меня ничего, кроме вежливого интереса, да и то только потому, что приходилось слушать, опустошая тарелки перед собой. А вообще я, конечно же, придерживался мнения, что именно сабля наиболее удобна как личное оружие воина: и относительно легкая, и в меру длинна, да и к тому же удар смягчать ей проще в сшибке с врагом – проверено! Но, как говорится, о пристрастиях не спорят, так что пусть каждый использует то, что ему нравится, лишь бы эффект должный был. Вот только мои-то витязи вооружены именно саблями, а через век с небольшим вся русская армия перейдет со шпаг на сабли – чем не показатель?

Позавтракав, я отправился во дворец. Сопровождающих взял минимум, всего троих – Олега и Руслана с Сергеем. Остальные остались в гостинице, присматривать за прислугой и за раненым графом Гомезом. Все же оставлять мало воинов пускай и не в такой уж и большой гостинице не стоило: кто знает, что кровники могут учудить?

Во дворец удалось попасть только через пару часов, да и то благодаря тому, что пришел начальник караула, видевший меня вчера. Он сразу же передал мою просьбу об аудиенции у первого министра Джулио Альберони. Правда, проходя во дворец, моих гвардейцев пришлось оставить во внешнем периметре – ожидать меня «на улице», если можно так выразиться. Дальше пускать их никто не хотел, что, в принципе, правильно: нечего во дворце посторонним разгуливать да ненужные возможности для покушений плодить.

– Вы, сеньор посол, хотели меня видеть? – поинтересовался у меня первый министр, как только я вошел к нему в кабинет, где он сидел за чашечкой ароматного кофе, пролистывая бумаги.

– Да, сеньор первый министр. У меня появилось одно довольно-таки щекотливое дело, которое хотелось бы уладить, не предавая огласке, – присаживаясь напротив министра, говорю ему, благодарно кивнув за кружечку напитка, поставленную рядом со мной.

– Вот даже как. А я, признаться, подумал, что у вас возникли какие-нибудь вопросы по поводу вчерашнего разговора. Но раз их нет, значит, мы правильно поступили, что так долго обсуждали наши проблемы.

Альберони встал из-за стола, распахнул окна и вновь сел, с улыбкой откинувшись на спинку кресла, подставляя влажный от пота лоб теплому ветерку, приятно овевающему в такую погоду.

– Знаете, сеньор посол, я думал, что на центральных улицах Мадрида, несмотря на все то, что творится в предместьях столицы и на ее окраинах, можно спокойно гулять и не думать постоянно об ударе в спину или выстреле с запыленного чердака. Но оказывается, что все не так, как хотелось бы. Вчера, к примеру, на глазах у многих жителей один молодой человек напал на трех мужчин, которые не делали ничего, кроме как мирно созерцали красоты столицы.

Отвернувшись, первый министр пододвинул ко мне исписанный мелким почерком листок, ткнув пальцем в окончание. Приглядевшись, даже я, не знающий испанского языка, разобрал «Алехандро Пилар-Гомез». Как и откуда об этом узнал сам Альберони, он мне, конечно же, не скажет, но вот теперь мне придется дорого заплатить за жизнь Алехандро. Ведь теперь-то это будет не просьба, а банальный откуп, цена которого может оказаться такой, которую я не смогу заплатить за жизнь графа Гомеза.

– Что ему грозит? – сам для себя спрашиваю у министра.

– Виселица.

– За убийство кровников?

– Да, именно за него. Наш король Филипп Испанский, да славятся его годы в веках, человек очень справедливый и отступать от своего решения не будет, тем более что закон этот действует уже давно, – с показным сожалением вздохнул итальянец.

– А если заменить наказание?

– Чем? Другой казнью?

– Отчего же казнью? Ведь главное, чтобы граф Пилар-Гомез больше никогда не появился на землях Испании? Так какая разница, умрет он или навсегда покинет ее пределы, так сказать, ввиду принудительной ссылки в холодную и дикую страну? – с сарказмом спрашиваю я первого министра.

– Не думаю, что это можно будет сделать.

– Что ж, тогда не буду вас больше задерживать, сеньор первый министр. Надеюсь, что вы сможете что-нибудь сделать для молодого графа, оставшегося, насколько мне известно, единственным в своем роду.

Красноречиво глянув на Альберони, я выложил на стол поверх исписанного мелким почерком листа пару больших камней – алого и темно-зеленого цвета, – на гранях которых тут же заиграли десятки солнечных лучей, пуская разноцветные зайчики на стены кабинета.

– Но, с другой стороны, королева может повлиять на своего супруга, с тем чтобы он сделал исключение для одного не в меру горячего юноши…

…Через три дня почти ополовиненное посольство отбыло из Мадрида, оставив в городе во главе небольшого консульства боярина Долгомирова, пятерых слуг и трех гвардейцев. Для нужд Русского царства купили небольшой двухэтажный дом. Раз уж начало отношениям положено, то отпускать вожжи раньше времени нельзя, первое время держать руку на пульсе отношений с Испанией просто необходимо.

Что же до полноценного посольства, то оно будет основано только после указа государя, однако половину казны я все же оставил Борису – налаживать связи при дворе и приобретать друзей. Политика – дело дорогое, не зря Петр в первую очередь выделяет деньги на армию, флот и посольства, дипломатов то есть. Информация всегда ценилась, во все времена!

Полтора десятка человек ранним утром покинули столицу Испании, увозя с собой двух испанцев: молодого графа, помилованного королем и отправленного в вечную ссылку, и старого лекаря, приговоренного к смерти, а сейчас благословляющего всех святых за свое счастливое спасение.