Выход нашелся. Правда, только после того, как над этой проблемой почти полгода бились молодой Андрей Нартов, пришедший в корпус больше года назад, и Артур Либерас, несколько расширивший свою токарную мастерскую, да так, что государь-батюшка, бывая в Москве в Немецкой слободе, частенько захаживал к нему в гости, собственноручно работал и обрабатывал различные детали. Об интересе, проявляемом царем ко всем новшествам, а особенно новшествам, крайне полезным для страны, знали все иностранцы, пока еще жиденьким ручьем стремящиеся на необъятные просторы Руси в поисках лучшей жизни.

Андрей безотлучно находился в токарне, построенной на базе одной из мастерских в корпусе, и так получилось, что в свои семнадцать лет он уже стал тем человеком, к мнению которого прислушивались и советы которого воспринимались как необходимая данность, по большей части верная.

С молодым токарем, работающим по восемнадцать часов в сутки, найти общий язык оказалось крайне сложно. Кадеты, частенько приписанные к разным мастерским, «для выявления талантов и приобретения навыков жизненных», хотя и обучались с завидным проворством, не могли не видеть, как работает их учитель. Подобно самому государю, так же самозабвенно, с огнем веселой ярости в глазах юный мастер решал поставленные перед ним задачи, с фанатизмом аскета порой забывая о том, что в комнате его дожидается обед, ужин или завтрак. Из всех «излишеств», коими он называл обычный рацион кадетов-витязей, спешно готовящийся в огромной столовой рядом с тремя казармами, мастеру-токарю полюбился только кофе, да вот только пить его много было просто нельзя: запасы были маловаты, да и цена его, благодаря усилиям купцов, приближалась к заоблачной.

Как бы то ни было, но, когда к Андрею обратился помещик Александр, по указке занятого Дмитрия, тот вместо отказа обещал что-нибудь придумать. А через полгода пригласил Баскакова посмотреть на свое творение. Для его создания он раздобыл себе самопрялку вместе с работницей и долгое время наблюдал за ней, делая на листах бумаги необходимые заметки и зарисовки.

Долго думая, как облегчить труд рабочих и при этом увеличить производительность, что позволило бы обрабатывать во много крат больше шерсти, имея в наличии меньшее количество занятых на производстве рук, мастер-токарь заменил человеческие пальцы парой «вытяжных» валиков. Они вращались с разной скоростью. Один валик имел гладкую поверхность, а другой был шероховатый, с рифленой поверхностью. Однако прежде чем поступить на валики прялки, волокна шерсти должны были пройти предварительную обработку – их необходимо было уложить тонким слоем, после чего «расчесать».

Сей процесс Андрей механизировал при помощи чесальной машины. Принцип ее действия заключался в следующем. Цилиндр, снабженный по всей поверхности крючками, вращался в желобе, который на своей внутренней стороне был снабжен зубьями. Проходя через него, слой шерсти таким незамысловатым образом расчесывался. Уже после этого пряжа в виде нити подавалась в саму прялку и здесь сначала вытягивалась в десяти вытяжных валиках, а потом поступала на веретено, вращавшееся быстрее валиков, и закручивалась в нить.

Как показал мастер помещику Баскакову на практике, восемь валиков, вращаясь с разной скоростью, вытягивали шерсть в нить, и только последние два валика давали нити поступать на само веретено. Только одно было плохо: места эта машина занимала много больше, чем обычная самопрялка, но и результат был много лучше. Вся же конструкция приводилась в движение или вручную или тягловым способом.

Как бы то ни было, но улучшенная машина тут же была собрана и отвезена в поместье, на построенную для выделки шерсти мануфактуру. А после недельной проверки пришли еще три заказа от Александра Баскакова на такие же машины, с половинной оплатой заранее.

Это было в начале лета, сейчас же, давая прибыль помещику, отара овец в восемь тысяч голов немногим не дотягивала до требования государя, но все же стала окупать себя и средства, уходящие на нее, постепенно перекрывая двухгодичные расходы.

Постоянные закупки новых бекающих созданий были прекращены: ожидание приплода в зиму и строительство целой группы ферм забили статью расходов Баскакова, да так сильно, что он примчался было в Совет брать новый займ, да только не получил его, ибо первичный указ о замораживании резервов лишил последней надежды на получение каких-либо денег. Разве что траты на переселенцев-мастеров остались открытыми, да вот только следили за этими средствами уже фискалы, совместно с тремя витязями, принятыми в СБР на должности младших помощников для изучения банковских дел, а проще говоря, для постижения сего нового и необходимого дела.

Где-то невдалеке загромыхали раскаты грома. Юлия, собравшаяся идти вниз, к ученикам, посмотрела в окно. За высокими соснами чадили черные клубы дыма, вырываясь из высоких кирпичных труб. Вновь удар грома – и новая порция дыма вырывается из черного раструба.

«Опять Димка своих чудищ работать завел», – хмуро подумала девушка. Она прекрасно понимала пользу молотов, соединенных с паровой машиной, но привыкнуть к грохоту было не так-то просто. Хорошо, что мастерские поставили рядом с полигоном, иначе жителям Петровки пришлось бы несладко.

Спускаясь вниз, Юля заметила, что в лазарете необычайно тихо; обычно в доме для наставников и учителей с лекарями, стоящем рядом с пристанищем больных витязей, слышались ломающиеся голоса отроков, только-только приучающихся к дисциплине и порядку.

Приглядевшись, она заметила, что возле входа в лазарет стоят витязи, держа на импровизированных носилках пару человек. Около двух десятков юношей в стальных кирасах, специально замазанных в некоторых местах какой-то грязью; на локтевых сгибах правой или левой руки (у всех по-разному) приторочен шлем-шишак, на ногах – обычные сапоги, чуть зауженные в голени, а на голове вместо черного темно-зеленый берет.

– Матушка Юлия, матушка Юлия, там витязи! Они… ранены! – тут же примчалась к Юле одна из ее учениц, Света, выглядевшая ошеломленной и взволнованной одновременно.

– Уже бегу, – бросила на ходу лекарка, быстрым шагом направившись к носилкам в руках у воинов. – Заносите их в лазарет.

Четверо витязей аккуратно, чтобы не потревожить раненых, прошли в лазарет, положили их поверх жестких постелей и, постоянно оглядываясь, вышли из смежной с общим залом палаты. Дверь следом за ними немедленно закрылась.

Евдокия с восьмью учениками были уже здесь, приготовив первые необходимые мази и настойки.

– Вот вам и практика, ученики, разбивайтесь по группам – и вперед. Мы же с матушкой Евдокией будем следить за вами.

Осмотрев раненых, девушка решила, что больные ранены не тяжело, хотя выглядят неважно, сказывались потеря крови и долгая тряска на носилках. Заражения же пока не было, и это, несомненно, радовало главную лекарку, ведь лечение тогда сводится к восстановлению сил и обычному заживлению ран, без выжигания заразы не самыми приятными и быстрыми методами.

Четверо семинаристов тут же разделились, к каждому из них подошли девушка или отрок, и получалось, что группы равновесные. Все же первоначально четыре Юлиных ученика начинали свое обучение именно у знахарей-травников, и только из-за преследования их учителя были вынуждены согласиться с доводами молодой лекарки и отдать своих учеников на обучение в корпус, где им уже вполне легально разрешалось не только обучаться, но и использовать знания на практике, с благословения самого епископа Иерофана.

А вот четыре пришлых семинариста, занимавшиеся в богословском заведении, были напрочь лишены даже поверхностного понятия о том, чему им предстояло обучаться. Так что первые месяцы были своеобразным экзаменом для начавшей свой путь учителя Юли: азы, с которых начинали все лекари-травники, были обязательным знанием для любого из будущих лекарей.

Вот только проблема нехватки грамотных, профессиональных лекарей, опирающихся не на природу, а на человека, а именно хирургов, встала в полный рост уже после трех месяцев обучения. Да и возлюбленный девушки выразил пожелание, чтобы кроме профилактики заболеваний они также уделили внимание и лечению европейским методом, которого ни Юлия, ни Евдокия, естественно, не знали. Что ни говори, а колотые и резаные раны проще зашить и обработать должной настойкой, чем ждать сращивания краев оной.