Увидев меня, компания собралась было встать, но по легкому мановению моей руки все тут же сели обратно. Сев во главе стола, я поневоле оказался в перекрестье чужих взглядов, обращенных на меня.

Не торопясь взял первую порцию каких-то овощей, напоминающих картофель, почти такой же, как выращиваемый у нас в Петровке и в поместье Александра Баскакова, только раза в полтора больше. Кажется, сорт испанцев явно лучше, чем тот, который государь привез из Голландии. Хотя сильно напрягать этим мозги не стоит, селекция данной культуры идет тем путем, которым и должна идти, благо мои первоначальные наставления по выращиванию земляной груши включают в себя метод «сильнейших плодов» – проще говоря, с каждого урожая отбираются крупнейшие картофелины и на следующий год сажаются уже они.

Правда, даже скинув проблему выращивания и распространения картофеля на переехавшего в Рязань воронежского купца Лоханькова, пришлось повозиться с принятием этого овоща в крестьянских семьях. Помня опыт своего батюшки и последствия, имевшие место в моей истории, я решил обратиться за помощью напрямую к епископу Иерофану, дабы тот наставил младшее звено священнослужителей на проповедование пользы картофеля. Оный, к слову сказать, постепенно распространялся по всей моей губернии с помощью выселковых семей помещика Баскакова и быстрому росту самих клубней на черноземе рязанских равнин.

За этими нехитрыми размышлениями я и просидел всю трапезу в некой прострации, не слушая разгорающийся спор между двумя слегка подпитыми боярами.

– …Нет, Егор Филиппович, вы неправы, не может ландмилиция быть достойна прошлых своих деяний. Государь-батюшка это доказал, послав их на охрану рубежей! – с блестевшими глазами упорно доказывал Борис Долгомиров своему собрату по чарке. – Изжила она свое времечко, теперь пущай с казачками вместе побудут, глядишь, и пользу царю нашему сослужат хоть какую-нибудь.

«Так, ландмилиция… – тут же напрягаю мозги. – Кажется, это бывшие рейтары, часть стрельцов и артиллеристы старой закалки, привыкшие к вензелькам на орудиях и стационарному положению орудий на протяжении всего времени боя. Короче говоря, не тот контингент, который стоит брать батюшке для покорения северо-западных земель, но и не тот, которым можно просто так разбрасываться. Да, определенно, решение об усилении южного порубежья многого стоит».

– Так, судари, вы, кажется, решили тут батюшку хулить? – спокойно гляжу в глаза боярам.

С их лиц постепенно исчезали краски, бледность как морозный узор на стекле в лютую зиму поползла к шее.

– Нет, ваше… ваша светлость, как можно? Мы же только о людишках простых говорим, о черни, которой тьма везде, – вымученно улыбнулся Егор Филиппович, дрожащей рукой вытирая со лба выступивший пот.

– Так вы русский народ за людишек бесправных держите, а иностранцев чумазых готовы на руках носить, так, что ли? – все так же спокойно спрашиваю боярина Бирюкова, глядя в глаза Борису Долгомирову, давно смекнувшему, куда ветер дует.

– Но так ведь они и правда людишки, холопы, что с них взять?

Губы Бирюкова чуть дрожали, кажется, этот недалекий человек действительно не понимал, о чем я его спрашиваю.

– Знаете… Егор Филиппович, – выплюнул я его имя. – Я не желаю больше вас видеть, вы сегодня же отправляетесь обратно с письмом государю. Если же вы задержитесь где-то, то я узнаю об этом, и поверьте мне, сударь, наказание будет действительно страшным. Вслед за вами я отправлю еще одного гонца, и если он прибудет к моему отцу раньше вас…

Не договорив, я отвернулся, глядя куда-то поверх голов сидящих чуть в стороне от нас гвардейцев. Почти сразу же боярин на негнущихся ногах встал из-за стола и, постоянно оглядываясь, пошел к себе в комнату, вытирая текущий по лицу и шее пот.

– Понимаешь, Борис, почему я так поступаю с ним? – указав на уходящего боярина, спрашиваю его молодого собрата, несомненно, более умного и более знающего, нежели Бирюков.

– Нет, ваша светлость, – настороженно ответил Долгомиров, гладя ладонью угол стола.

– Этот человек не понимает, что тот народ, к которому он принадлежит, не раб и не тупое стадо. Мы принадлежим к народу, пред которым уже сейчас готовы склонить головы некоторые соседи, дела моего батюшки тому доказательство. Но ведь этого никто не желает замечать. Для тех, кто близок к престолу моего отца, русский народ по-прежнему быдло и холопы, – смотря куда-то вдаль, говорю боярину, приданному посольству с какими-то скрытыми мотивами, причину которых пора выяснить, раз уж дела складываются так благоприятно.

– Опасные речи говорите, ваша светлость, – тихо прошептал боярин, так, чтобы было слышно только мне.

– Не опаснее твоих речей, Борис. Поверь мне: было бы мое желание, висеть тебе на первом же суку еще на Сицилии. И ты прекрасно знаешь, что сделать это можно было без каких-либо последствий. Но ведь я этого не сделал. И знаешь почему? – с улыбкой спрашиваю опустившего глаза в стол Долгомирова.

– Нет.

– А ты подумай. Знаешь, полезно иногда посидеть обдумать, что да как. Так что посиди, а когда надумаешь, мы с тобой поговорим, – вставая, сказал я ему. – Судари, приятного ужина.

Сегодня была трудная дорога, так что я отправляюсь на покой, вам же хочу заметить, что завтра с восходом мы едем дальше, не пересидите.

С веселыми глазами Алехандро и Олег заверили меня, что прямо сейчас же последуют в комнаты на отдых, вот только по последнему кубку допьют, и все. Боярин же тоже встал и быстро прошел передо мной на второй этаж в комнату своего неудачливого собрата. Признаться честно, мне неинтересно, о чем будут разговаривать эти двое, да и если Борис умный человек, то постарается выложить все начистоту как можно скорее, а там уже смотреть, как я себя поведу. Интриганы, етить!

Двое гвардейцев встали из-за стола раньше остальных, уйдя сменять своих собратьев, караулящих казну посольства. Я же не спеша прошел к себе в комнату. Спать не хотелось, хотя солнце уже давно село, и вечер планомерно переходил в ночные сумерки. Луна, плывя по небу, заглядывала в открытое окно, усиливая исходящий от трех свечей свет. Дорожка света, словно терновый венец, обходила дрожащий ореол неровного желтого света, постоянно дрожащего под порывами теплого ветра испанской земли. Засмотревшись на действительно красивую и необычную картину природы, я пропустил момент, когда дверь за спиной отворилась.

– К вам можно, ваша светлость? – прикрыв дверь, спросил тридцатилетний боярин, со смятением в глазах глядящий на комнату, но только не на меня самого.

– Да, конечно, Борис, я же сам велел тебе заходить, как только ты захочешь поговорить… без посторонних ушей.

Отвлекшись, я прошел к небольшому креслу, обитому неизвестной мне кожей, тускло блестящей в свете свечей. – Присаживайся, в ногах, как ты знаешь, правды нет.

– Благодарю, – ответил он, мотнул головой, прогоняя какие-то мысли, и подошел к стулу.

– Так в чем же дело, Борис? С самого начала нашего путешествия вы с вашим старшим собратом несколько странно себя ведете. Быть может, объясните мне это?

Расслабленная поза, улыбка на лице, пальцы с тихим стуком барабанят по дубовому столу, свечи на столе дают яркий живой свет, колыхающийся между нами, словно мучающийся под пытками на дыбе человек.

– Знаете, Борис, ваш компаньон боярин Бирюков будет отослан мной завтра же с письмом государю, как я и сказал, но вместе с ним, если желаешь, можешь поехать и ты. Денег из казны я велю отсыпать, как раз на обратную дорогу до Руси-матушки хватит. Пешим ли ходом или на корабле каком, все едино домой поспеете много раньше, чем наше посольство.

От моих слов боярин чуть дернулся, по челу его пробежала тень, но сразу же пропала, морщины на лбу разгладились, в глазах застыла немая обреченность.

«Вот черт, и охраны-то нет! Достанет пистоль – и пиши пропало!» – запоздало подумал я, нащупывая подаренную отцом шпагу.

Но боярин Долгомиров переборол себя и не стал делать каких-либо глупостей, он словно решился наконец сделать то, что хотел давным-давно, но ранее никоим образом это действие не было возможности совершить, сейчас же я сам дал ему эту самую возможность. Вот только что именно так гложет Бориса? Впрочем, раз уж дела пошли по такому руслу, пути назад уже нет.