О Празднике Урожая Давид знал почти всё. Рта, побывавшие на нём, рассказывали с удовольствием. Ничего таинственного и туманного, обычное весёлое пиршество. Много еды и выпивки, приглашаются все, кто в эту ночь оказался в столице: смотрители, рта, привёзшие дары, орайре. Даже ачи празднуют — внизу, в долине. Очень весело, очень вкусно. Не думай ни о чём, если упал и заснул прямо под столом — не переживай, таков этот праздник. Нет, ртаари не придут. Возможно, они тоже празднуют где-то наверху в золотой башне, но этого не видит никто.

«Ртаари не придут», — эта фраза стала ключевой в своё время, и Давида потерял интерес к празднику. Прежде не задумывался, что придётся участвовать в нём, а сейчас это раздражало, как и присутствие посторонних в доме. В их с Тассит доме! Насмешливые и снисходительные взгляды в сторону «эшхи», нотки сочувствия в голосе Шубси и его спутников. Сочувствия ему, смотрителю, вынужденному делить д’айри с «хархи». А ведь сочувствовать должен он! Их странной слепоте, не позволяющей разглядеть самую прекрасную девушку Кхарита.

Утешало единственное — Кхи-шош’э недолог, всего одна ночь. И следующий день, чтобы отоспаться и прийти в себя. Затем рта уберутся восвояси, и жизнь вернётся в прежнее русло. Ради такой малости смотрителю не нужно перебираться на мужской ярус. Пусть празднество идёт, как должно, а Давид собирался провести это время рядом с любимой.

Всё так и получалось. Рта наскоро обмылись после дороги и завалились отдыхать, набираться сил к предстоящему веселью. Ужин в канун Кхи-шош’э не предполагался, Шубси сразу же предупредил: «нужно беречь животы!»

Смотрителям запоздалый приход каравана отдохнуть помешал. Следовало проверить привезённое из тирча, самое лучшее отобрать для празднества. Давид и не заметил, откуда выскользнули орайре с большими плетёными корзинами. Девушки были приветливыми и весёлыми, но ачи предпочитали держаться от них подальше, поэтому возиться с поклажей пришлось самому. У Арояна голова шла кругом: орайре в разноцветных туниках появлялись невесть откуда и так же внезапно пропадали. Не удивительно, что он больше следил за ними, а не за тем, что попадало под руки, то и дело получая шутливые нагоняи от Тассит.

Пока возились с дарами, солнце опустилось к самому горизонту. Тассит предложила: «Нам тоже нужно отдохнуть перед праздником. Немного поспать». Поспать? Об этом не могло быть и речи! Её аромат, смешавшись с запахом трав и пряностей, стал необычно острым, желанным. Наскоро обмывшись, они укрылись в спальне Давида. Это был не первый их раз, не второй и не третий. Тела начали приспосабливаться друг к другу, постепенно открывая тайну за тайной. Давиду показалось, что всё длилось считанные минуты. Простонал от досады, когда тёмная тень за занавесью окликнула голосом Шубси: «Дади, просыпайся! Пора во дворец!» Чёрт бы побрал этот праздник!

Порталы чце-ригхтоэ’ох были открыты. Они вошли в них так же, как в Лазоревый День… На этом сходство закончилось. Давид мог поклясться, что попал в абсолютно иное помещение. Зал, довольно просторный, но вполне обозримый, реальный, с завешенными цветными гобеленами стенами, высоким потолком, покрытым замысловатой мозаикой. Окон и в этот раз не было, свет шёл от больших круглых фонарей, подвешенных к потолку на золочёных цепях.

Помещение было трапезной, напоминающей ту, что Ароян видел в Джасжарахо. Тот же П-образный стол, подушки-сиденья вдоль стен. Места не распределялись заранее, рои рассаживались там, где было свободно. Разговаривали в полголоса, но без малого три сотни человек всё равно создавали достаточно шума.

Он стал ещё громче, когда распахнулись высокие, до самого потолка двери в дальнем конце зала и вереница девушек-орайре внесла подносы с угощением. Одежда их в этот раз не отличалась от нарядов смотрительниц — разноцветные топы и короткие юбки. Орайре шустро сновали взад-вперёд, и стол постепенно заполнялся. Большинство блюд были Давиду знакомы, хоть кое-что выглядело экзотично, и приходилось спрашивать у сидящей по левую руку Тассит об их составе и способе приготовления. Иногда и она признавалась, что не знает ни того, ни другого. Но самым необычным было отсутствие орче. Вездесущую кашу заменяли бесчисленные сосуды с напитками.

Когда для новых блюд не осталось места, орайре проворно рассредоточились между роями, усаживаясь за стол. Очевидно, это было сигналом. Или шумно захлопнувшиеся двери? Или светильники, из белых ставшие радужными? Пока Давид крутил головой, стараясь не пропустить ни одной мелочи, серебряный фужер перед ним оказался заполненным янтарной жидкостью, и сидящий справа Шубси весело толкнул локтем в бок:

— Дади, первый кайях пьём вместе. За наших ртаари!

Действительно, фужеры уже в руках кхиров, серебряные — для рта, золотые — для арт. Тассит не была исключением. Дёрнула подбородком:

— Нужно пить, Дади. Кайях!

— Кайях! — рыкнул Шубси, с наслаждением опрокидывая в себя содержимое фужера.

— Кайях! — нестройный многоголосый возглас прокатился по залу.

— Кайях, — нерешительно повторил и Давид, касаясь губами фужера.

Жидкость была густой, даже несколько тягучей. Без запаха, почти без вкуса. Это удивило, Ароян ожидал, что в сосудах будет «вино» из наркотических ягод.

Проглотить с непривычки густое питье оказалось непросто. Когда справился, протолкнул вниз по пищеводу последний глоток, остальные уже дружно хрупали, захватывая пригоршнями приглянувшуюся закуску, — столовых приборов на этом застолье не предлагалось. Давид прислушался к ощущениям. Нет, не алкоголь, что-то иное. Вопросительно повернулся к подруге:

— Что мы выпили?

— Кайях. Не бойся, живот не будет болеть.

— Надеюсь. Из чего его делают?

— Не знаю. Его делают ртаари для Кхи-шош’э. Чтобы нам было весело и время прошло незаметно.

Спорить Ароян не стал. Раз уж его присутствие здесь обязательно, придётся терпеть, соблюдать ритуалы хотя бы формально.

«Кайях» теперь доносилось со всех сторон попеременно, общих тостов, судя по всему, больше не предполагалось. Рта накачивали себя тягучим напитком неторопливо, но основательно. По мере того, как опорожнялись кувшины и блюда с закуской, разговоры за столом становились громче, фразы короче, шутки тупее и фривольнее, а смех в ответ на них дольше и визгливей. И свет радужных фонариков над головами постепенно тускнел. Орайре больше не сидели на первоначальных местах. Бесцеремонно перескакивали через полулежащих мужчин, шутливо отбивались, если кто-то пытался удержать, усадить рядом с собой. Когда стало ещё темнее, и сами рта начали пересаживаться, рои распадались. Кхи-шош’э в самом деле заставлял кхиров вспомнить, что все они не просто один народ, одно племя, но и одна большая семья.

Следить за временем было невозможно. Как долго продолжалось пиршество? Часа три-четыре? Дольше? Зал погрузился в фантастический многоцветный полумрак. Шум голосов миновал свой пик, гости стали разговаривать тише. Смысл фраз угадывался с трудом, но собеседники и не нуждались в каком-то особом смысле. Пить, есть, радоваться жизни.

Полумрак и многочисленные «кайяхи» делали своё дело. Рассмотреть весь зал теперь было невозможно, лишь шевелящиеся тени. Но и того, что происходило рядом, достаточно. Давид видел, как метрах в пяти от него смотрительница страстно лобзается с соседом. А ведь у кхиров поцелуй — начало любовного акта… Кхи-шош’э — праздник тела. Арояну стало не по себе, от мысли, что предстоит стать свидетелем оргии. Он быстро взглянул на подругу. Тассит происходящее не смущало, наоборот, возбуждало! Приоткрытые губы, блестящие глаза, чуть дрожащие пальцы, сжимающие опустевший фужер.

— Кайях, — прозвучал за плечом девичий голос.

Ароян быстро оглянулся. Светлошерстая, в темноте почти такая же белая, как Тассит, орайре откуда-то взялась на месте Шубси. Не дожидаясь ответа, подвинула к Давиду наполненный фужер, кивнула повернувшейся Тассит, приглашая и её присоединиться. «Кайях» — Ароян наполнил фужер подруги. «Кайях».