На смену рвоте опять пришла нестерпимая жажда. Но вода не держалась внутри. Это был адский цикл, беспрестанная пытка. Давид не помнил, как взошло солнце, лишь отметил, что светло, а клетку по-прежнему окружает толпа туземцев. Это было далеко, на границе восприятия. В ушах звенело так, что ни один звук извне не мог достигнуть сознания. Временами отказывало и зрение, предметы двоились, теряли очертания, расплывались гротескными серыми пятнами. Он сгорал, умирал от жажды, молил дать хоть каплю влаги, хоть глоток. Чтобы потом проклинать этот глоток, вырывающий внутренности.

Он не знал, сколько длилось мучение. Кажется, солнце успело прочертить почти половину дневной дуги. Сил не оставалось даже на то, чтобы приподняться. В короткий миг передышки, когда конвульсии замерли, а жажда не успела выжечь разум, Давид увидел корчащуюся в грязи девушку, догадался, что выглядит не лучше. И понял, что это агония. Орелик не могла говорить, лишь глаза на перепачканном зеленоватой пеной лице молили о помощи. Не спасти — выполнить данное когда-то обещание. Но как?! «В зависимости от обстоятельств».

Ишбит так и стояла у самой клетки, и в нечеловеческих глазах её Давид увидел сострадание. Собрался с силами, просипел: «Шусса… Дади шус… Русит шус…» Поняла ли она просьбу? Он не знал, вновь вспыхнувший во внутренностях огонь пригасил сознание. Но в ковшике в этот раз оказалась не вода. Ментоловый лёд мгновенно заморозил глотку, пищевод, желудок, грудь. Холод пошёл по конечностям, а Давид пил, пил, пил спеша превратиться в бесчувственный кусок льда раньше, чем взорвётся.

* * *

Очнуться заставил холод. Озноб бил так, что зубы стучали. Давид открыл глаза и удивился темноте, укутывающей, словно покрывало. Он так привык к желтоватому свету факелов, постоянно горевших над головой, что даже растерялся немного.

Исчезли не только факелы. Исчезла решётка, исчезло кресло наблюдательницы. На короткое время ему показалось, что очнулся он совершенно в ином месте. Но нет — тот же навес над головой, громада дворца, ещё светящегося несколькими окошками, тёмные прямоугольники городских строений. Такая же травяная подстилка, брошенная прямо на землю. Клетки больше не было, зато появилось одеяло из плотной мягкой материи, укрывающее до подбородка.

Он попробовал сесть. Мышцы отозвались тупой болью и слабостью. В горле было сухо, так, что глотнуть не получалось. Но это была не прежняя жажда! И внутренности не пытались вырваться наружи. Анафилактический шок отступил.

Ароян облегчённо вздохнул, — на этот раз обошлось, они выжили.

Он наклонился, пытаясь разглядеть в темноте черты лежащей рядом девушки. Осторожно тронул её за руку. На мгновение показалось, что Орелик мертва, такой холодной была её кожа. Но раньше, чем смог нащупать пульс, понял, что ошибся. Русана тихо застонала, шевельнулась. Открыла глаза.

— Дад? Мы что, живы?

Вопрос прозвучал так смешно, что Ароян улыбнулся.

— Живы.

— Здорово! Знаешь, я думала, что умираю. — Девушка села, оглядываясь по сторонам. — Ха, и не я одна! Дад, лупоглазые тоже поверили в нашу смерть. Глянь, они нас обмыли и клетку выбросили. Они же нас отравить пытались, ты понял? Последний раз была не вода. Я узнала вкус — те самые ягодки, недозревшие, помнишь? Только промашечка вышла, человеческий организм выносливее, чем они думают.

Давид не знал, права она или ошибается. Возможно, Ишбит в самом деле пыталась прекратить мучения чужаков, решив, что их смерть неизбежна. Или, наоборот, напиток дали, чтобы восстановить силы, после того как организм упрямцев очистился от чужеродного белка. Зачем потенциальные трупы укладывать на мягкую подстилку и закутывать в одеяла?

Русана села, откинула покрывало в сторону. У неё сомнений не было.

— Слушай, Дад, удачно как получилось! Город не охраняется, так что сматываемся, пока они дрыхнут. Представляешь, выйдут, а трупики-то сбежали! — Она вскочила на ноги, пошатнулась: — Чёрт, в ушах звенит от слабости. Ты идти сможешь?

— Наверное, смогу, — кивнул Давид. Но подниматься он не спешил.

— Так пошли, чего ждёшь? Пока эта Ишбит нас прикончит? Одного раза мало?

В такое Давид не верил. Если бы аборигены намеревались убить чужаков, они могли бы сделать это много раз. Поведение туземцев диктовалось иными мотивами, несомненно правильными и логичными для их мировоззрения. Но само это мировоззрение не походило на человеческое. Раньше Давид не считал такими уж важными вопросы, задаваемые Орелик: «За кого местные жители приняли людей?» Какая разница, — ясно, что не за тех, кем пришельцы были в действительности. Он спешил наладить контакт, преодолеть языковый барьер, и эта проблема решилась бы сама собой. Люди смогут рассказать — на уровне, доступном местной культуре, — о себе и своих потребностях. Это была нормальная человеческая логика. И стремление Русаны сбежать, вернуть свободу и право принимать решения, было вполне в её рамках.

Однако вчерашнее отравление всё перевернуло вверх тормашками. Или поставило с головы на ноги? В очередной раз вынудило вернуться к жуткой, но бесспорной мысли: людей Давида Арояна и Русаны Орелик, астронавтов «Паннонии», родившихся на планете Новая Европа, больше не существует. Каждый индивид — лишь клетка огромного организма под названием человечество. Когда связь с материнским организмом обрывается, их существование превращается в затянувшуюся агонию. Давид и Русана перестали быть частью человечества и потому каждый их поступок, продиктованный человеческим мировоззрением и логикой, был не менее глуп и безрассуден, чем путешествие на прогулочной яхте сквозь пояс астероидов.

Языковый барьер вчера дал первую трещину. Но что они могли объяснить Ишбит? Никакого контакта между разумными расами не предвиделось. Два астероида, затерявшихся в межзвёздном пространстве, ворвались в поле притяжения чужой звезды. Сейчас всё решалось. Либо сбросить скорость, стать спутником, чтобы долгие годы нежиться в лучах нового солнца. Либо сорваться под его предательским притяжением и сгореть. Либо продолжить полет и сгинуть навсегда в замораживающей пустоте.

Орелик была кибернетиком. Она прекрасно умела анализировать ситуацию, строить алгоритмы, дающие наиболее приемлемый результат при имеющихся данных. А Давид был навигатором. Он находил решение, когда исходных данных недостаточно. И пользовался для этого явно не логикой. Но в глазах Русаны он оставался всего лишь Дадом, смешным человечком, плохо приспособленным к первобытному миру. И требовалось угадать не курс сквозь гиперпространство, а их судьбу. Мог ли он убедить её, что особой разницы нет?

Давид попытался. Какое-то время девушка молча смотрела на него, обдумывая услышанное. Нетерпеливо дёрнула плечом: «Что ж, оставайся». Развернулась и шагнула из-под навеса.

— Руся, что, если они попытаются тебя вернуть? — только и нашёлся, что спросить.

— Пусть попробуют! Это им дорого будет стоить.

— Ты собираешься объявить войну? Целой расе? Хозяевам этой планеты?

— Да. Лучше умереть свободной, чем жить в клетке!

Всё верно, она нашла алгоритм, наиболее приемлемый для человека в данных обстоятельствах. Ароян смотрел вслед, пока девушка не исчезла за чёрными прямоугольниками строений. Поёжился, натянул покрывало на плечи.

Он замёрз. Первый раз замёрз на этой тёплой планете.

* * *

Городок спал. Никто не пытался остановить Русану, окликнуть. Ни тебе часовых, ни патрулей. Вопиющая беспечность туземцев поражала. А в сочетании с жестокой бесцеремонностью первой встречи казалась идиотской. Она проскользнула мимо крайнего барака, ступила на дорогу. Не заблудилась в этом лабиринте! Даже подвешенная вниз головой сумела запомнить путь к бегству. Не то, что Ароян! Наверное, ничего, кроме кругов перед глазами не видел.

Мысль о том, что Давид остался у туземцев, что теперь она одна, больно кольнула сердце. Ладно, прорвёмся! Орелик гордо вскинула голову, ускорила шаг. Каждый выбирает свой путь. Не удивительно, что у трусов и героев он не совпадает.