На этот раз Юра не касался ее, не спешил схватиться или обнять. Он услышал ее слова, и Яре было приятно, что воспринял всерьез. Сидел и сжимал в кулаках одеяло, хмурил брови, жмурил глаза, но достойно терпел. Она обработала порез йодом, подула, чтобы успокоить кожу, и… не удержалась. Мимолетно коснулась губами лба.

Он сразу же открыл глаза, а кончик одеяла, весь измятый, выпал из его рук. Они были до одури волнующими, штормовыми, казалось, только дай им повод, и они затянут тебя в бурю навеки вечные.

— У кошки боли, у собаки боли, у Юры не боли, — проговорила Яра, стараясь сделать непринужденный вид, будто так все и было запланировано. — Теперь заживет быстрее.

Пластинка закончилась и лишь издавала шипение и мерный стук, дождь за окном продолжил выплакивать слезы. И больше никаких звуков, даже дыхания, пока не раздался громкий заливистый смех.

Юра повалил Ярославу на импровизированную кровать и начал щекотать, пересчитывая ребра сквозь тонкую ткань футболки, которая нещадно задралась, обнажая стройные ноги. Она визжала и всячески отбивалась, пыталась отвечать и захлебывалась собственным смехом.

— Так нечестно! Нечестно! Нечестно! — вопила Яра, пока не поняла, что попала в ловушку из его рук и выбилась из сил. Ее грудь тяжело поднималась, ткань задралась выше, оголяя живот и черное нижнее белье.

Он навис прямо над ней, и оба замерли в нерешительности.

“Раз. Два. Три…” — мысленно считал, чтобы успокоить разбушевавшуюся кровь. Она бурлила по венам и творила с ним что-то немыслимое. Все стало в разы острее ощущаться: ее запах, который даже не смылся душем, пьянил; тяжелое дыхание возбуждало; прекрасные глаза не отпускали; свет слишком яркий, постель — мягкая, а кончики пальцев стали неметь.

— Врушка! — выдохнул ей прямо в губы, перекатился с нее и ушел в ванную, где включил ледяную воду, чтобы остыть, сбросить напряжение и выгнать Воронцову из своих мыслей. Хотя какой был в этом толк, если она прямо сейчас находилась в его постели и никуда оттуда не собиралась деваться.

“Это все ошибка. Одна большая ошибка”, — ругал себя Юра за то, что она оказалась сейчас у него дома. Казалось, пережить пытку куда легче. Но он также и осознавал другое, что специально давал ей свободу действий: делать что хочет, прикасаться к чему хочет, чтобы в каждом предмете была она, проникала в его пространство, заполняя теплом, уютом, нежностью и радостью. Он даже приоткрыл свою душу, чтобы Яра и там похозяйничала, и словно сработало. Зажгла в кромешном мраке лампочку, поставила перевернутую мебель и сорвала печать “Закрыто”.

Судьба как будто сжалилась над ним и подкинула Юре эту ночь: “На, смотри, как можно жить!”

Целая ночь, чтобы окончательно разобраться в себе, сделать выбор и понять, готов ли он пойти на риск.

Проведя в ванной комнате катастрофически много времени, он вернулся в спальню. Яра лежала укутанная в одеяло, словно в кокон, и смотрела телевизор, который и освещал комнату холодным светом. Шторы и тюль были широко распахнуты, прогоняя кромешную тьму, а свет она выключила.

Ярослава услышала его шаги и оглянулась.

— Ты что, решил устроить заплыв в ванной на дальнюю дистанцию? У меня пингвины тут, — она, высвободив руку из-под одеяла, указала пультом на телевизор, где был включен канал National Geographic, — успели уже целый океан пересечь. А еще все говорят, что это девушки в ванной долго торчат! — она так забавно возмущалась, что Юра не удержался и фыркнул, плечом подпер косяк и сложил руки на груди, слушая ее. — Что можно там так долго делать?

— Ты еще маленькая для того, чтобы знать, что я там так долго могу делать.

Воронцова распахнула глаза и резко захлопнула рот, не зная, что ему на это ответить.

— Яра, мне придется лечь с тобой. Мама после ночной смены придет, сразу спать у себя ляжет.

— Хорошо.

— И у меня одна подушка.

— Ладно.

— И одеяло тоже одно.

— Я как раз его нам с тобой нагрела, — она раскуталась, расправив одну половину стеганного и тяжелого одеяла. — Клянусь, я не буду его отбирать ночью.

“Было бы дело только в одеяле”.

Юра вздохнул и лег рядом, на заботливо нагретое место, мысленно уже готовясь к бессонной ночи, хотя время в ванной не прошло в пустую и его уже начинало клонить в сон.

— А я спать не хочу, — Яра повернулась к нему лицом. Она лежала так близко, что он мог бы запросто погладить ее по щеке, даже не выпрямляя руки. Несмотря на включенный телевизор и крик альбатросов, казалось, что тишину можно есть ложкой, а громкий стук сердца должен уже сам вызывать скорую помощь. Было странно, что она его не слышит.

— Мне кажется, что я никогда не была предоставлена самой себе на такой длительный срок, поэтому… не хочется, чтобы эта ночь кончалась, — прошептала она.

— Что там по телевизору есть? — уступил Юра, а Яра улыбнулась, повернулась лицом к экрану и по-хозяйски стала нажимать на кнопки пульта.

— Шрек, вторая часть, — радостно провозгласила она и посмотрела на него через плечо. — Ты, если будешь засыпать, скажи мне, ладно?

— Ладно. А что со светом?

— Мне тебя достаточно. Не в том плане, что ты светишься в темноте, а в том, что, главное, я не одна в комнате. Да и шторы открыты.

Раздалась знакомая мелодия из детства, пошли первые кадры. Ярослава весело говорила фразы за героев, смеялась с каждой шутки и пихала его локтем в бок, чтобы сказать: “Вот, вот тут сейчас смешно будет!”

— Балбеска такая, — не удержался от насмешливого комментария Юра после исполнения очередной роли Ярославы в образе Осла. Она ткнула его локтем и скосила глаза, чтобы убедиться, что он это сказал с улыбкой на лице.

Юра все чаще стал ловить себя на том, что смотрел совсем не на экран, а не нее. Он лежал на боку, подперев голову рукой, чтобы ему был виден телевизор из-за ее головы, но при этом впитывал в себя каждую ее эмоцию. Рассматривал, как прядь заправлена за ушко, родинку неправильной формы на виске, складочку между шеей и плечом, уходящую под ворот футболки, когда она к нему поворачивалась, короткие темные ресницы.

Веки ее начали тяжелеть, она все еще боролась со сном, но уже клевала носом, и все реже слышались ее комментарии. Юра тихонько достал пульт из ее ослабевшей руки, когда увидел, что она уже пару минут глубоко дышала и не открывала глаза.

Немного отодвинулся, натянув одеяло, отложил наушники, осознавая, что под ее мерное посапывание они ему не нужны, и уставился в потолок, прислушиваясь к себе.

Через какое-то время Яра завозилась и придвинулась ближе, он — дальше, она еще ближе. Так продолжалось до тех пор, пока не послышался грохот. Это Юра свалился с матраса, тихо ругаясь сел и уставился на бесстыжую моську, которая заспанно на него глядела.

— Во имя всех святых и братьев Гримм, куда ты двигаешься?!

— А ты куда уползаешь?

— Очевидно, подальше от тебя. Чего ты хочешь, Воронцова?

— Мне холодно, хотела к тебе прижаться, чтобы в спину не дуло, потому что ты натянул одеяло! — Она отвернулась и спряталась в нем по самый нос. Юра вздохнул, мысленно помолился, не братьям Гримм, конечно, и лег к ней поближе. Яра продолжала обиженно сопеть, он закатил глаза и придвинулся еще. Кажется, притихла.

Теперь некуда стало пристроить руку. Какое-то время мучился, пока не услышал:

— Ты чего возишься, как уж на сковородке?

— Неудобно, руку отлежал, — проворчал Юра, действительно разминая затекшую конечность.

Ярослава повернулась к нему своей растрепанной макушкой, откинула волосы с лица, взяла его за руку и отвернулась обратно, так, чтобы он обнял ее сзади. Он уткнулся ей в шею, прижался и наконец расслабился. Почувствовал ее тепло и, кажется, даже биение сердца. Подумал, что теперь точно не сможет заснуть, находясь в такой близости от Ярославы. Между ними сейчас была лишь одежда — тонкий барьер, отделявший реальность с безграничной фантазией. Но он наоборот успокоился, вдыхая ее запах и почему-то вспоминая рекламу Баунти с ее райским наслаждением, позволил течению просто нести себя.