Я бы не назвал тяжелую депрессию Мэриан чем-то крутым. Но Дженн ничего не отвечает, только улыбается.

– Ух ты, – говорит Дженн, вставая с кресла и подходя к кровати. – Это с вашей семейной фотосессии? – Она показывает на фото в белой рамке, которое затерялось между расческами, будильником и лавовой лампой[19].

Это черно-белый снимок семьи Кэти. Она и ее старший брат стоят между родителями, у обоих густые черные волосы и золотистая смуглая кожа. Они совсем не похожи на отца, высокого и бледного, стоящего сбоку. Все широко улыбаются в объектив, как на рекламном фото какой-нибудь усадьбы в Степфорде[20]. Противно. Наши родители тоже заставляли нас делать нечто подобное, – однажды ради такого случая нам пришлось радостно скакать босиком по пляжу.

– О, это был такой ужас, – говорит Кэти, и я перевожу на нее взгляд. – Со стыда можно провалиться. А мама эти фотки обожает. Она много напечатала, я тебе потом покажу, они в гостиной. Мерзость.

Дженн берет фотографию в руки и внимательно рассматривает.

– Ну, все не так уж плохо, – тихо произносит она.

Бесконечная тоска в ее глазах. Именно об этом она и мечтает – о том, чего она лишена.

Связано ли это как-то с ее тайной?

– Может, останешься на обед? – спрашивает Кэти, и Дженн поднимает голову. – Мама готовит цыпленка в кафрском соусе. Или тебе надо домой?

– Я с удовольствием останусь, спасибо, – улыбается она. – Мама сегодня рисует, так что вряд ли она будет против.

Но, предполагаю, думает Дженн совсем иначе: «Она даже не заметит моего отсутствия».

Пара секунд, и я стою в саду возле многоквартирного дома, – такой же сад был там, где мы жили с Дженн. На улице холодно, но ее мама сидит на краю лужайки перед холстом. Закутанная в кремовую шаль, она сидит спиной, так что я не вижу ее лица. Она кажется такой одинокой, отрезанной от мира. Мимо меня проходит Дженн в сером кардигане, в руках кружка с отбитым краешком, из которой поднимается пар. На хрустально-синем небе позади меня низко висит солнце, по кирпичным стенам ползут тени.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не окликнуть Дженн. Но теперь я знаю, что из этого выйдет: она просто испугается. Лучше я буду слушать. Наблюдать. Иду следом за ней, и чем ближе подхожу, тем отчетливее становятся образы на холсте перед ее матерью: голые деревья, на заднем плане ветхая скамейка. Я не разбираюсь в живописи, но, по-моему, у нее хорошо получается.

Дженн останавливается у матери за плечом; по холсту пробегает тусклый луч солнца, подсвечивая зеленые и коричневые тона и почти сказочные золотые блики.

– Это чудесно, – говорит Дженн.

Мэриан вздрагивает и смотрит на нее. Она бледная, осунувшаяся.

– Дженни, ты меня напугала.

– Прости, – извиняется Дженн и протягивает ей кружку.

Мэриан делает несколько маленьких глотков. Ее костлявые пальцы, испачканные краской, порозовели от холода.

– Спасибо. Как там Кэти?

– Все хорошо, я у них пообедала.

– Ну и славно.

Дженн мешкает, как будто собирается сказать что-то важное.

– Почему ты никогда не пыталась найти его? – произносит она наконец.

– Кого?

– Папу. Почему он уехал? Почему мы больше не семья?

Прямой и конкретный вопрос, но у меня перед глазами снимок в спальне Кэти с четырьмя улыбающимися лицами.

– Дженни, – медленно произносит мама, не глядя ей в глаза, – мы не будем больше об этом говорить. И перестань на меня давить.

Но взгляд Дженн остается твердым.

Она явно не в первый раз поднимает эту тему.

– А вот я его искала.

– Что ты хочешь этим сказать? – говорит Мэриан, поворачиваясь к ней с нахмуренным лицом.

– В интернете, по архитектурным бюро, проектам, местным городским советам. Я искала везде, но ничего не нашла. Он как будто растворился в воздухе, но люди не растворяются, мама. Так не бывает. Ты наверняка что-то слышала о нем. Неужели он ничего тебе не говорил?

– Дженни, я…

– Просто скажи мне, мама, ведь я так сильно скучаю по нему. – Дженн внезапно начинает плакать, слезы потоками льются по ее лицу. – Я не могу больше оставаться в неведении.

Мэриан закрывает лицо руками, как будто не в силах все это выносить.

– Пожалуйста, мама, – продолжает Дженн, – просто расскажи, что случилось…

Мэриан опускает руки:

– Он ударил меня.

Эти слова рассекают воздух, точно невидимые кинжалы. Мое сердце бешено колотится в груди. Наверное, и у Дженн тоже, потому что я слышу ее дыхание. Кажется, эти двое стоят в саду уже целую вечность, словно застряв во времени. Лицо Мэриан покрывается красными пятнами.

– В каком смысле… ударил? – Дженн наконец прерывает тишину.

Мэриан мотает головой, как ребенок, который не желает отвечать.

– Забудь все, что я сказала.

– Мама, – говорит Дженн, вставая прямо перед ней, – пожалуйста, я очень тебя прошу…

Мэриан сжимает в руках кисточку и, опустив голову, разглядывает ее так, будто на ее расколотом стержне можно найти выход из сложившейся ситуации. Но Дженн не отступает. Для нее это вопрос жизни и смерти.

– Это случилось в сентябре, – начинает Мэриан наконец. Она говорит так тихо, что я едва различаю слова. – Если помнишь, твой папа тогда много работал над каким-то крупным проектом, и я старалась лишний раз не попадаться ему на глаза. Я вообще старалась держаться от него подальше… Понимаешь, у него были свои особенности. Как-то вечером я мыла посуду, руки были скользкие, и я уронила на пол кастрюлю – ту, огромную, в которой мы суп варили. Грохот был жуткий, и твой отец… твой отец вдруг прибежал из своего кабинета… У него было такое лицо… Дженни, я никогда в жизни не видела его таким злым. Он закричал, что я абсолютно никчемная и от меня один шум. А потом подошел и ударил меня, сильно ударил.

– Этого не может быть, – шепчет Дженн, тряся головой.

– Может, – с нажимом произносит Мэриан дрожащим голосом. Она смотрит на свою картину так, словно под слоем краски видит себя на кухне в тот ужасный вечер. – Это было вечером перед тем, как он ушел. Я пыталась его остановить, – продолжает она и трет глаза. – Он начал собирать свои вещи, а я сказала, что люблю его и все прощу. Я и подумать не могла, что он бросит нас… Какая же я дура.

Дженн в оцепенении уставилась на нее, будто не в силах осознать услышанное.

– Сначала он согласился остаться, – продолжила Мэриан, – и мы пошли спать, как обычно. Но как только я заснула, он встал и ушел.

– Этого не может быть, – повторяет Дженн, на этот раз более твердо. – Я тебе не верю. Папа никогда бы так не поступил. Ты все неправильно поняла.

– Мне очень жаль, – отвечает Мэриан. Ее глаза снова наполнились слезами.

Дженн начинает трястись – то ли от холода, то ли от слов матери. Я надеялся, что они продолжат говорить, – вдруг это поможет прояснить ситуацию. Открыть ее тайну. Это вполне реально, разве нет? Ведь эпизод очень травмирующий.

Но почему Дженн скрывала это от меня? Ее отец – не первый и не последний муж-абьюзер. В любом случае я согласен с Дженн – ситуация неоднозначная. Все, что я увидел из ее детства, чему стал свидетелем, говорит только об одном – ее отец был хорошим парнем.

– Я тебе не верю, – снова произносит Дженн. – Папа самый добрый и самый ласковый человек из всех, кого я знаю.

– Дженни, я сказала тебе правду. Наверное, ты не замечала, но иногда у него случались сильные вспышки гнева. Это был единственный раз, когда он меня ударил, но в последнее время он становился все более раздражительным. Я даже начала думать, не пьет ли он. Ведь его отец был алкоголиком, ты знаешь?

Дженн мотает головой:

– Я не хочу больше говорить об этом.

Мэриан смотрит так, будто собирается что-то добавить, но потом кивает. Кисточка теперь просто лежит у нее на колене. Все вокруг нас начинает блекнуть, и мне не удается представить ее отца в том образе, о котором говорила Мэриан. Она как будто нарисовала для Дженн некий контур, общую схему для «картины по номерам», но без номеров.