– Дженн, очнись! – кричу я.

Фарфоровая чашка падает на пол. Дженн вскрикивает. Последнее, что я вижу, – ее лицо, искаженное ужасом, глаза лихорадочно мечутся по комнате, а потом я слышу ее голос:

– Кто это сказал?

Три недели спустя

Год назад. Ровно год назад они с Робби познакомились на дне рождения Хилари, в баре на улице Каугейт. И вот она здесь, убирает свою одежду в его шкаф, раскладывает учебники и блокноты на комоде. Их жизни переплетаются, как сросшиеся деревья, и ее сердце переполняет радость. Она дома.

Он – ее дом.

Им не пришлось долго раздумывать о том, в чьей квартире поселиться. Сьюзи начала туманно поговаривать о том, что они с Полом собираются съехаться, когда истечет срок аренды, а у Робби была своя квартира в Марчмонте. И он не просто предлагал ей переехать к нему, он умолял ее об этом. «Ладно, сдаюсь», – в конце концов сказала она, и он тут же подхватил ее на руки с торжествующим возгласом.

На его радиочасах звучит какая-то чересчур жизнерадостная попсовая песня, и Дженн непроизвольно начинает пританцовывать.

– Дженн?

Она замирает и оборачивается. Робби стоит в дверях с улыбкой до ушей. Он носит ее вещи по широкой лестнице, и его щеки порозовели от напряжения.

Она смущается, но через мгновение он присоединяется к ее танцу, и, глядя на его нелепые телодвижения, она хохочет до упаду.

О, он умеет ее смешить. До сих пор шлет ей на работу сообщения в духе «Ты мне нравишься гораздо больше, чем острые роллы с тунцом. Хорошего дня». Наверное, ему стоило уже обновить сообщение до «Я люблю тебя», но Робби никогда не был серьезным. Тогда в кино он, конечно, произнес это вслух, и еще после ссоры в Барселоне, но она не была уверена, говорил ли он так еще когда-нибудь.

Хотя что за глупые мысли? Она знает, как сильно он ее любит: по тому, как он сжимает ее ладонь, как смотрит на нее, как заботится о ней (в конце концов, он даже попросил ее переехать к нему).

Конечно, иногда он просто сводит ее с ума: вечно теряет кошелек и ключи, и ей приходится их искать, бросает где попало свою пропотевшую велосипедную экипировку и никогда не убирает за собой после приготовления очередного кулинарного шедевра.

А как он ее целует… Это ни с чем не сравнится.

Он заключает ее в объятия и кружит, кружит. У нее даже лицо устает от улыбки.

Наконец, остановившись, он спрашивает:

– Не пора ли выпить шампанского?

– Почему бы и нет? – Она и так уже опьянена. – Это надо отметить!

– Хорошая девочка, – ухмыляется он и исчезает в коридоре.

Ему приходится пробираться между обувными коробками и мешками для мусора, наполненными ее кухонной утварью. Хотя вряд ли все это ей пригодится, ведь его кухня прекрасно укомплектована: овощечистки, измельчители, блендеры, пашотницы, кулинарные горелки. Каждый сантиметр его шкафов заполнен специями, травами, разными приправами. Наверное, ей больше никогда не придется готовить. Подумав об этом, Дженн улыбается.

Как с папой.

Она ухватилась за эту мысль и представила своего отца на этой уютной кухне: вот он чистит картошку у раковины, нарезает лук на исцарапанной доске. И он ведь тоже никогда не говорил, что любит ее.

А вдруг и Робби бросит ее?

От одной мысли, что она может снова привязаться к человеку, который потом исчезнет из ее жизни, у нее болезненно сводит живот и на мгновение перехватывает дыхание. С Дунканом было по-другому, ее вообще не волновало, что их отношения испортятся или что он ее бросит.

Из кухни доносится хлопок, и она вздрагивает, потом слышит звон бокалов и представляет, как он разливает шампанское, которое им подарили Джилл и Кэмпбелл. Отогнав мысли о прошлом, она прислушивается к тяжелым шагам Робби в коридоре и поворачивается к нему. Он возвращается с довольной улыбкой на лице.

– Прошу, – говорит он, протягивая ей изящный бокал на тонкой ножке. – За нас. Спасибо, что согласилась переехать ко мне.

Это кажется забавным – говорить ей спасибо. Ведь каждая клеточка ее тела стремилась к нему, словно ее влекла невидимая сила притяжения. Несмотря на поступок отца, на чувство одиночества, которое охватывает ее временами, она уверена: Робби – тот самый, и их отношения с ним совсем другого уровня.

И она не позволит прошлому все испортить.

Одним большим глотком она выпивает сразу половину бокала, ставит его на стол и делает шаг к Робби. Не дав ему открыть рот, она крепко прижимается своими губами к его губам. Его тело реагирует мгновенно, и он страстно отвечает на ее поцелуй. Они делают это безотчетно, как сотни раз прежде. У него металлический привкус, и он такой горячий, что это ее заводит. Она обхватывает его руками и сжимает в объятиях. Чувствует напряжение его тела, – он реагирует на нее мгновенно. Эта потребность в нем так же естественна для нее, как дыхание, он нужен ей как воздух.

Она вдруг замечает, что он все еще держит бокал.

– Поставь, – командует она.

– Слушаюсь, – отвечает он и швыряет бокал на комод. Потом они падают на кровать, на ее джинсы, майки, на его пижамные штаны, на ее любимое синее пальто. На ее ноутбук, который знакомым голосом прогнусавил: «Я здесь».

Я на кухне. На столешнице пустая бутылка из-под шампанского, на плите что-то шкварчит. Лук и что-то еще: хот-доги, точно, они и есть. За окном сумерки.

Видела ли Дженн записку? Прочла ли?

Все снова резко оборвалось. Но мне все же удалось схватить чертову ручку и вывести несколько слов.

Но она ничего не заметила. Она была слишком поглощена им.

Мной.

Нужно было попробовать что-то другое. Говорить с ней в ресторане было бесполезно, потому что она меня не видела. Меня вдохновило, что она в принципе может меня услышать, что у меня все-таки есть голос, но чего я, черт возьми, ожидал?

Естественно, она сильно испугалась.

Я все еще не могу понять, на что способен, как далеко могу зайти. Разобьется ли стекло, если я швырну в окно сковородку? Сгорит ли все дотла, если я подожгу это здание? Но как бы мне ни хотелось попробовать что-то экстремальное, ужас на лице Дженн останавливает меня. Все-таки это ее воспоминания, я не имею права в них вмешиваться, запутывать и искажать. Вдруг ее жизнь изменится навсегда? И что будет с ней потом, если мы выберемся из всего этого?

Черт, я даже представить себе не могу, что будет потом, когда мы выберемся. Получится ли у меня в ту же секунду вывернуть руль? Или я так и останусь в оцепенении сидеть в кресле, пока на нас несется грузовик, и все мои усилия окажутся напрасными?

Мысленно перебираю действия, которые мне доступны в воспоминаниях Дженн: коснуться ее, передвинуть небольшой предмет, что-то сказать. По крайней мере, это я понял. Неясно одно: зачем нужны все эти действия, если они ее только пугают.

В чем тут смысл?

Выхожу из кухни, чтобы поискать записку, и слышу взрыв хохота из гостиной. Я знаю, кто так безудержно смеется.

Фай. В тот вечер мы с Фай, Максом и Хилари праздновали переезд Дженн. Я приготовил хот-доги. Теперь я вспомнил. Сквозь приоткрытую дверь льется теплый свет, все сидят в гостиной с бокалами в руках. В тот день меня переполняло счастье. Сама мысль о том, что мы с Дженн будем жить вместе, приводила меня в восторг. Я очень сильно ее любил. За то, что она всегда с удовольствием пробовала новые блюда, за то, что увлекалась музыкой так же, как и я, за то, что ее чувство юмора удивительно совпадало с моим и мы часто хохотали до колик без всякой видимой причины.

Поэтому меня нисколько не волновало, что она вскакивала чуть свет по субботам, оставляла на бортике ванной свои волосы после душа, а чай заваривала неправильно. «Не выжимай пакетик о край чашки», – повторял я тысячу раз.

Все, что мне было нужно, – просто быть с ней.

Я должен найти эту записку. Вдруг Дженн поймет, что происходит, если узнает мой почерк. Может, это именно тот толчок, от которого она очнется?