Его голова откидывается назад, как будто я его ударила. Он настолько ошеломлен.

— Ты серьезно?

— Да, — шепчу я.

— Кто сказал, что у тебя есть выбор?

Нет, этого произойдет. Он этого не сделает. Одно дело — связать меня и свести с ума тем вибратором, хотя об этом я тоже не просила.

Но это совсем другое. По крайней мере, когда он делал это, то думал о моем удовольствии, даже если это была не моя инициатива.

А сейчас он просто требует того, чего хочет, не обращая внимания на меня. И он все еще звучит так, будто ненавидит меня. Все это неправильно.

— Хотя, знаешь… — Я прижимаюсь к стене, когда он снова подходит ближе, его тяжелые ботинки шлепают по полу. — Я могу заставить тебя делать то, что я хочу.

— Но ты бы так не поступил. — Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать, — смотреть ему в глаза, когда я хочу только одного — убежать. — Ты бы не причинил мне такой боли. Ты бы не заставил меня делать то, к чему я не готова прямо сейчас.

Я не знаю, кого пытаюсь убедить. Не уверена, что вообще верю в то, что говорю. Сегодня вечером он показал мне, что способен на все.

Его глаза превращаются в щелочки, и на одно ужасное мгновение я понимаю, что это конец. Он мог заставить меня, и ему бы это понравилось. У меня перехватывает дыхание, но я борюсь со слезами, молча призывая его сделать свой ход.

Его плечи опускаются, и он убирает руку со своей выпуклости.

— Ладно. Тогда иди спать, — рычит он. — Мне все равно есть чем заняться.

Я не жду, и не пытаюсь понять, говорит ли он серьезно. Я скольжу вдоль стены и ныряю в спальню, прежде чем закрыть дверь. Я впервые по-настоящему закрываю дверь между нами. Я не хочу, чтобы он был здесь, находясь в подобном состоянии.

Теперь льются слезы, горячие и болезненные, пока я неуклюже натягиваю ночную рубашку и забираюсь в постель. Мое сердце разрывается к тому времени, когда я прижимаюсь калачиком к стене, содрогаясь, когда заглушаю одно рыдание за другим, прижимая подушку к лицу, чтобы он не услышал.

Подумать только, когда-то я считала Рена своим спасением.

А теперь, когда я погружаюсь в комфортный сон, задаюсь вопросом, не станет ли он причиной моей смерти.

25

РЕН

Звук собственного вздоха заставляет меня вздрогнуть и проснуться.

Я больше ничего не слышу, кроме стука собственного сердца в ушах. На этот раз сон был таким ярким, но с той ночи они такими и остаются.

Единственная причина, по которой я сейчас не охвачен неконтролируемой яростью, — это осознание того, что Кристиан мертв. Он понял, что от грехов не убежишь, и наказание совершает не какой-то невидимый человек в небе.

Он больше никогда не причинит вреда ребенку.

Он никогда не будет морить их голодом, пытать или извращать их разум до тех пор, пока они не перестанут отличать реальность от фантазий.

Он узнал, что происходит, когда кто-то больше и сильнее его решает уравновесить чаши весов.

Единственное, о чем я жалею после пробуждения, это о том, что мы не можем убить его снова, когда боль и унижение так же свежи, как и тогда, когда я был всего лишь ребенком, который не мог защитить себя. Я не сделал ничего плохого, но правда никогда не имела значения. Не тогда, когда Джозеф решил иначе.

Я едва могу сдержать ярость, вспыхивающую у меня внутри при воспоминании о том, что меня игнорировали, называли лжецом, контролировали каждое мое движение и каждый кусочек еды. Гнев разгорается так же жарко и ярко, как всегда, всякий раз, когда я возвращаюсь в те странные, сбивающие с толку дни.

Если так будет продолжаться и дальше, то в конце концов во мне прожжут дыру. Единственное, что меня утешает, — это то, что скоро все закончится, и если уничтожение Ребекки и ее злобного засранца-сына принесет хоть какое-то удовлетворение, как и наблюдение за истекающим кровью Кристианом, я буду ждать этого с большим нетерпением, чем когда-либо.

И, по-видимому, мой член тоже. Я тверд как сталь с тех пор, как проснулся. Яркие воспоминания о последних, мучительных минутах жизни Кристиана довели его до такого состояния. И, конечно же, тот факт, что к нему прижимается гладкая, пухлая попка Скарлет, превращает мое возбуждение в нечто более глубокое. Более сильное.

Обычно я тренируюсь до тех пор, пока не упаду в обморок после такого пробуждения.

Крепкий рок, от которого мое сердце колотится, полное адреналина — был единственным способом сжечь энергию, которая в противном случае вызвала бы у меня желание разобрать хижину голыми руками — до сих пор.

Теперь у меня есть гораздо лучшая отдушина, и так случилось, что она в моих объятиях.

Теплая и мягкая, она идеально подходит мне. Недостающий кусочек головоломки моей жизни. Я зарываюсь носом в ее волосы и глубоко вдыхаю, мои руки притягивают ее к себе. Лаванда. Полевые цветы. Ее сладость и невинность.

Я нуждаюсь в этом больше, чем когда-либо.

Она нужна мне.

Минуту назад я вспоминал удовольствие от того, что своими руками помог покончить с бесполезной жизнью. А теперь они обхватывают груди Скарлет, сминая и массируя. Мои большие и указательные пальцы сжимают ее соски, пока она, вздрогнув, не просыпается.

— Что ты… — шепчет она, затаив дыхание, но ее вопрос обрывается, когда мой член проскальзывает между ее ягодиц.

— Ты нужна мне. — Я стону ей на ухо, прежде чем прикусить мочку, наслаждаясь ее вздохом. — Подвигай своей задницей вверх-вниз по моему члену. Ты чувствуешь, как мне тяжело? Как сильно мне нужно заявить на тебя права прямо сейчас?

— Д-да. — Она дрожит от желания, когда начинает двигать своей задницей вверх и вниз по моему стволу. Я опускаю взгляд между нами и обнаруживаю, что толстая головка моего члена скользит туда-сюда между ее круглых ягодиц. Они идеально облегают меня — еще одна часть ее тела, которая, кажется, создана для меня.

Вся она такая.

— Моя. — Я впиваюсь зубами в ее плечо, и она снова ахает, на этот раз громче. Я ничего не могу с собой поделать. Звук божественный.

Этот импульс было невозможно игнорировать. Я должен был попробовать ее кожу.

Она пытается повернуть голову, чтобы посмотреть на меня, нарастающий страх в ее голосе говорит о многом.

— Что ты делаешь?

Я едва слышу ее вопрос, заданный шепотом из-за стука моего сердца. Я все исправляю. Волна явного возбуждения пронзает меня, заставляя раскачивать бедрами, перекатывая ее розовые бутоны, пока она не застонет от боли.

— Не можешь этого вынести? — Спрашиваю я, прежде чем провожу языком по ее шее, накладывая удовольствие поверх боли, пока она не начинает беспомощно извиваться, потому что, в конце концов, это все ощущения. Трепетание ее пульса под нежной кожей напоминает крылья колибри.

Пусть притворяется, сколько хочет. Пусть она в страхе отступает и ведет себя так, будто не знает, что ей это нужно. Ее тело знает лучше, так же, как и я.

— Тогда, полагаю, это не твоя киска капает мне на яйца, верно? Такая влажная. — Для этого нужно так мало. Потому что она моя, и только я буду делать это с ней.

Они забрали у меня все, но они не могут забрать это. Она принадлежит мне. Она всегда будет моей.

— Мой Ангел. — Она шепчет подтверждение, и мое и без того бешено колотящееся сердце грозит разорваться, поскольку гордость и любовь создают опасную смесь.

Я ласкаю ее соски, затем обхватываю одной рукой горло, чтобы удержать ее голову на месте, а другой скольжу по стройному животу, останавливаясь на киске.

— Моя киска, — ворчу я, шлепая по скользким, припухшим губам, пока она не стонет в знак согласия.

Не то чтобы у нее был выбор. В конце концов, я предупредил ее. Теперь, когда я заявил на нее права, пути назад нет. Она все больше принадлежит мне с каждым прикосновением и каждым поцелуем, наши души сплетаются воедино, пока я не теряю из виду, где кончается она и начинаюсь я.

Крик чистой похоти, который становится только громче, когда мои пальцы проникают глубоко в ее жадное влагалище, срывается с ее губ. Мой голодный, грязный маленький Ангел. Я улыбаюсь ей в шею, довольный и даже гордый тем, на что способны мои прикосновения.