Не то чтобы у меня было время расслабиться, прижавшись к широкой, крепкой груди, поскольку пара больших рук обхватывает мои бицепсы и сжимает крепче, чем необходимо. Властно крепко. Ну и дерьмо. Это огонь.

Я вскидываю голову и готова поблагодарить того, кто это был, в надежде, что меня отпустят, но тот факт, что я смотрю в маску животного, а не на обычное человеческое лицо, только усиливает дурное предчувствие и страх. Требуется мгновение, чтобы определить, что это волк с заостренными ушами и искусственным мехом. Глаза черные, из-за чего невозможно разглядеть глаза человека под ними.

— Мне нужно идти. — Я не знаю, слышит он меня или нет. Я не слышу себя из-за какофонии, независимо от того, сколько силы вкладываю в свой крик. Утром я не смогу говорить, и уверена, что какое-то время буду оглохшей.

Мы с братом бывали на концертах, которые не были такими громкими.

Хватка незнакомца усиливается, и он начинает пробираться сквозь толпу гораздо легче, чем я, толкая меня перед собой, как лезвие снегоочистителя, оттесняя в ту сторону, откуда я только что пришла, пока не зажимает меня в темном углу комнаты.

— Что ты делаешь? — Я кричу, но звук заглушается прежде, чем он достигает цели. Он собирается делать со мной все, что захочет.

И никто даже не обращает внимания. Тела снова смыкаются, как только мы их минуем. Тяжело осознавать, что всем наплевать. Даже Тесса нас не заметила — я ничего не вижу из-за него и не знаю, где она. Паника захлестывает меня.

Я не вижу ее, а значит, и она меня тоже. Этот парень слишком большой, загораживает меня от всех остальных.

У меня внутри все переворачивается, тело трясется, и я почти уверена, что это то, что называют борьбой или бегством, но ощущение такое, как будто у меня сердечный приступ. Моя грудь. Она так болит. Я умираю?

— Я не могу… — Мне не хватает дыхания, чтобы сказать этому парню, что я не могу дышать. Я никогда не чувствовала такой беспомощности. Слабый толчок, которым я его одариваю, ничего не дает, но заставляет его наклоняться ближе, прижимаясь ко мне до тех пор, вплоть до невозможности двигаться.

Он собирается причинить мне боль, и никто об этом не узнает. Никто не услышит меня, если я закричу — чего я не могу сделать, так как мне едва хватает воздуха в легких, чтобы оставаться в сознании. Его фигура всепоглощающая. Все советы по самообороне, которые я когда-либо слышала, проносятся у меня в голове одновременно, но это бесполезно, потому что я не могу пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы ударить ногой по его ноге или заехать локтем в нос.

Его гребаный волчий нос.

— Я… я… — В последнем отчаянном усилии слова вырываются дрожащим голосом. — Мне страшно.

Из-за маски не видно его глаз, не говоря уже о темноте вокруг нас. Все, что я вижу, — это две черные дыры, которые нервируют меня сильнее, чем когда-либо.

Он вообще слышал меня?

Внезапно его хватка ослабевает.

Он все еще прижимает меня к себе, но вместо того, чтобы сжать мои руки так, словно хочет сломать их, он просто держит их неподвижно. Его прикосновения, осмелюсь сказать, нежные.

Видимо, я нахожусь в бреду, придумываю все в своей голове, потому что мне нужно зацепиться хоть за какую-то крупицу надежды. Его грудь медленно расширяется в том, что кажется глубоким вдохом, прежде чем он так же медленно выдыхает.

Он говорит мне успокоиться? Демонстрирует, как это сделать? Так темно, что я едва могу его разглядеть.

Что-то во мне тянется к этой идее и хватается за нее. Он хочет мне помочь. Он пытается успокоить меня, совсем как сделал бы Рен.

Должно быть, я сошла с ума. Иначе почему у меня сжимается грудь в тот момент, когда эта дикая мысль ярко вспыхивает в голове? Одна мысль о нем — это булавка, которая лопает пузырь, заставляя меня дрожать, когда я начинаю дышать глубже, чем раньше.

Кирпичная стена в волчьей маске медленно кивает, не произнося ни слова, а может, и произносит, откуда мне знать. Ничего не слышу из-за шума вечеринки. Я даже не могу прочитать по его губам из-за маски.

Он мог бы воспользоваться мной, но не сделал этого. Теперь я понимаю, что он всего лишь пытался мне помочь. Он удержал меня от падения и оттащил в сторону, чтобы успокоить. Он не пытается причинить мне боль.

Каждая капля интеллекта, которой я обладаю, хочет, чтобы я остановилась. То, что он не пытается откровенно изнасиловать меня, не делает его принцем. Это даже не делает его достойным того, чтобы его знали.

Но…

Я так устала быть одной.

Нетронутой. Прошло так много времени с тех пор, как ко мне прикасались, а его руки скользят вверх и вниз по моим, и это так приятно. Его мужской аромат, корица и что-то еще, что я не могу разобрать, вызывает у меня желание прижаться носом к его рубашке и вдохнуть его.

Его тепло, его сила, его крепкое тело…

До этого момента я не знала, насколько глубока моя потребность. Потребность в общении. Чтобы кому-то снова было не наплевать.

Я хочу Рена. Он мне нужен. Я разваливаюсь без него. Я даже не могу пережить вечеринку без тоски по нему, без того, чтобы мое разбитое сердце не оплакивало его каждый раз, когда я вижу пару вместе.

Может, он мне и нужен, но совершенно очевидно, что я ему не нужна. И никогда не была нужна, если он смог развернуться и, по сути, бросить меня.

В конце концов, мне придется начать забывать о нем. По правде говоря, мне следовало начать это делать раньше. Я смотрю на незнакомца в маске передо мной, и все, о чем могу думать, это о том, как сильно я жажду чего-то другого, кроме одиночества.

8

РЕН

Моя Скарлет.

Моя.

Разгуливает на гребаной вечеринке в колледже практически без одежды.

Что, по ее мнению, должно произойти? Она должна знать, что случается с девушками, которые играют с огнем, — они обжигаются.

Что-то близкое к ярости пронзает меня.

Никто не увидит ее такой. Только я.

Моя. Это слово гремит у меня в голове.

Месяцы слежки за ней, наблюдения издалека, проверки ее квартиры, когда охрана, приставленная Ксандером, ходит за ней по пятам на занятия и обратно, ничто по сравнению с трепетом от того, что я прижимаю ее к себе. Наконец — то.

Спустя столько времени она снова в моих объятиях, где ей самое место.

Столько времени было потрачено впустую. Желание, тоска и существование на периферии ее жизни заставили меня чувствовать себя плохо — я никогда не был достаточно уверен, чтобы отступить, никогда не был настолько безумен от потребности упасть в бездну сумасшествия, когда ее нет рядом. Я сохранял рассудок в течение двух лет, ловя по возможности ее частички.

Запах ее подушки. Пара нижнего белья, украденного из ее комода.

Видеть, как она идет по кампусу, наблюдая издалека. Удовольствие слышать ее легкий звенящий смех, когда она с Тессой, но не более того. В остальном, когда она одна, смеха не слышно. И никаких других друзей, насколько я знаю.

И мужчин тоже нет. Это к лучшему по многим причинам.

Я бы не хотел убивать какого-то тупого ублюдка за то, что у него хватило наглости приблизиться к ней, когда она принадлежит мне и всегда будет принадлежать.

Она знает, что она моя.

Иначе зачем ей было беречь себя для меня все это время? Два года прошло с той ночи в ее спальне, и с тех пор к ней не прикасались мужчины. Знаете почему? Потому что ни один другой никогда не сравнится с тем, что я дал ей, так зачем утруждать себя попытками.

Скарлет. Мой ангел.

Очевидно, ей нужно напомнить о том, что происходит, когда она теряет бдительность. Она пробиралась сквозь толпу, потерянная, как хрупкая роза, которую вот-вот раздавят в безжалостном кулаке.

У меня не было выбора, кроме как отреагировать. Спасти ее от самой себя, что в то время означало спасти ее от ситуации, в которую она сама себя загнала. Годы стремления ощутить ее кожу, ее миниатюрное тело сделали меня беспомощным перед желанием обнять ее.