Я грустно улыбаюсь ему.

— Кто-то причинил Вам боль, верно?

Он смотрит в сторону, а затем на свои часы. Настало время для избегания, предлог, чтобы сбежать, приближается. Я чувствую это. И, словно по часам, он говорит:

— Я должен идти. Я пришлю Джоэла за тобой, когда закончишь.

Смирившись с его нежеланием открыться, я говорю:

— У него сегодня выходной. Я поеду на пароме. Все в порядке.

Он не возражает. Я понимаю, почему он выбрал такую форму бегства. Один серьезный вопрос, и он хочет убраться отсюда как можно скорее.

— Я попрощаюсь с твоей бабушкой, когда буду уходить. Увидимся завтра.

Он отрывисто кивает и уходит.

— С утра пораньше, — говорю я с улыбкой, но он ничего не отвечает.

Вместо этого он направляется в центр отдыха, а я вздыхаю от досады.

Слишком напористо и слишком рано, Чарли. Кому было под силу причинить ему такую сильную боль?

— Привет, бабушка. Да, я добралась до дома в целости и сохранности.

— Нет, я звоню не поэтому, — говорит она в трубку, истерично плача, отчего все мое тело переходит в режим тревоги.

Я вскакиваю с дивана и начинаю натягивать обувь, забыв, что на мне даже нет брюк.

— Что случилось? Я уже в пути.

— Куда ты собралась?

— Ты плачешь. Завтра я возьму больничный. Что бы ни произошло, просто скажи мне, что случилось. Что-то с… Эрлом? С его сердцем все в порядке?

Очевидно, я подружилась с некоторыми жителями. Сейчас они мне как родные.

— Нет, Чаки, виной всему пруд с парчовыми карпами. Наконец-то в нем водятся карпы.

— Подожди, что? — Я приостанавливаюсь, один ботинок надет, второй наполовину свисает с ноги. — В пруду есть рыба?

— Да. И это благодаря твоему прекрасному боссу, он подарил их центру для пожилых людей от моего имени, а также три скамейки вокруг пруда, чтобы мы могли наблюдать за нашими новыми друзьями. Сейчас их устанавливают. Он оставил мне открытку со словами: С днем рождения. Спасибо, что позволила провести с тобой твой особенный день. Разве это не самая приятная вещь, которую ты когда-либо слышала? — Я плюхаюсь на диван, и вся кровь из моего тела уходит, пока бабушка продолжает. — Мы тут с ума сходим. Мы уже начали составлять список имен для рыбок. Мы будем очень разборчивы в том, как их называть, но могу сказать прямо сейчас: самого красивого из них будут звать Рэт. В этом я не сомневаюсь.

Рэт купил моей бабушке рыб?

И скамейки?

Сердце сжимается в груди от неожиданной мысли и жеста этого грубого и хладнокровного человека.

Следующие пять минут я слушаю болтовню бабушки, но её слова входят в одно ухо и выходят через другое. Потому что все, на чем я могу сосредоточиться, — это противоречивая душа, с которой мне придется столкнуться завтра. Как мне вести себя так, будто все нормально, будто не он только что расколол меня и разнес тепло и радость по моим венам таким внимательным к другим подарком.

Он заставил мою бабушку плакать, и неважно, от радости или от грусти, это все равно редкость. Она собирается назвать в его честь рыбку. В честь моего босса. И именно поэтому он — человек, от которого мне нужно держаться на эмоциональном расстоянии.

Этот человек, внимательный и заботливый, слишком опасен для моего сердца.

Завтра, когда встречусь с Рэтом, он не должен знать, что имеет надо мной такую власть. Он не должен знать, что если бы я не была такой сильной, то ему, возможно, принадлежали бы три очень маленьких кусочка моего сердца. Если бы я не была сильной.

Но я сильна.

РЭТ

Приготовившись к натиску неизвестно чего со стороны «Бригады доброго утра», я напрягаюсь, когда двери лифта открываются, и вздрагиваю, ожидая, что мне в лицо полетят блестки или зазвучит серенада группы мариачи (прим. пер.: Мариачи — жанр мексиканской народной музыки). Но вместо конфетти, грохота музыки или бурного пожелания доброго утра от Чарли, ожидающей на другой стороне, — смертельная тишина. Жалюзи опущены, прыгающей блондинки не видно, и, кажется, нигде кроме стола Чарли, нет ни пятнышка цвета.

Что за чертовщина происходит?

Я прохожу по коридору и вижу, что Чарли тихо печатает за своим столом. На ней черное платье, макияж такой же, как и на выходных: естественный, без ярких бликов.

Кажется, я сказал ей, что в офисе она может одеваться так, как ей хочется.

Сбитый с толка такой резкой переменой, я спрашиваю:

— Что ты делаешь?

Она встает и выглядит так, словно готова отправиться на похороны: руки сложены перед собой, на лице скромное выражение.

— Все в порядке?

— Да, все в порядке, — отвечает она, ее голос ровный и спокойный. Танцующая буйная Чарли поражает, а сдержанная тихая Чарли просто пугает. — Я повременила с завтраком, не зная, хотите ли Вы его. Не хотела навязывать его Вам.

Она подходит к двери моего кабинета и распахивает ее. Жалюзи закрыты, только лампа на столе включена, как было до того, как Чарли устроилась ко мне на работу. Мои джунгли из растений стоят рядом с дверью, а сэр Драгомир по-прежнему возле моего стола, но рядом с ним стоит тележка на колесиках.

Что, черт возьми, происходит?

— С минуты на минуту приедут грузчики, чтобы забрать то, что я не успела перевезти утром. Я пыталась все сделать до Вашего приезда, но, к сожалению, лишь немногих людей можно подкупить «Скитлс» в понедельник утром.

Забрать? Перевезти? Я ломаю голову, что же такого я мог сказать на выходных, что заставило бы ее превратить офис обратно в скучное, безвкусное помещение, каким оно было до… Чарли… но ничего не приходит на ум.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, сильно обеспокоенный переменами.

— Возвращаю все на свои места. — Она протягивает руку. — Я возьму список дел и не буду Вам мешать.

Совершенно сбитый с толку — с этой девушкой никогда не знаешь, чего ожидать, — я вручаю ей список и осторожно прохожу в свой кабинет.

Должно быть, я что-то сказал, чтобы вызвать такую реакцию, превратив ее в замкнутую, тихую помощницу, а не в ту женщину, которую нанял.

Это ведь не потому, что я прервал наш разговор у пруда, верно? Потому что я закончил нашу беседу, прежде чем она успела спросить о Ванессе? Знаю, это было грубо, но это не та тема, которую я готов обсуждать.

По офису ходят слухи, повсюду сплетни. Уверен, что Чарли что-то слышала о девушке, разбившей мне сердце, но это не значит, что я готов разглашать подробности. Но неужели она и вправду замкнется из-за этого?

Нет.

В эти выходные в наших отношениях наметился сдвиг. Не в худшую сторону, скорее положительный сдвиг, который сблизил нас в плане работы, что, на мой взгляд, было ценным шагом в профессиональном русле.

Дьявол, я даже назвал ее самым ярким и энергичным человеком, которого когда-либо встречал. Я сделал ей еще один чертов комплимент, не относящийся к ее работе, то, что не должен был делать, но знаю, что она заслужила. Похоже, она оценила комплимент, по крайней мере, мне так показалось.

Но могла ли она из-за этого измениться? Ее характер? То, как она работает? То, как она освещает мой день своими цветными ручками и зажигательной танцевальной музыкой в полдень? Не то чтобы я признался в этом ей — или кому-то еще, ну, может быть, Брэму, потому что иначе он бы начал дуться, — но я с нетерпением ждал, какого цвета будет понедельник.

Оказавшись в своем кабинете, я кладу портфель на стол, но не сажусь. Вместо этого расхаживаю взад-вперед, пытаясь придумать логическое обоснование ее поведения.

Но с каждым шагом вокруг стола все больше запутываюсь, а в голове — пустота.

Дерьмо.

Трудно сосредоточиться, когда здесь так темно. За каких-то семь дней она испортила весь мой процесс, заставив жаждать света, а не темноты.

Подхожу к окнам и начинаю возиться с жалюзи, не зная, как их открыть.

Оглядываюсь по сторонам, ищу веревку или рычаг, что угодно, лишь бы сюда проникал свет, но ничего не нахожу. Перехожу к следующему окну, потом к следующему, потом к следующему, пока не дохожу до такого состояния раздражения, что выкрикиваю имя Чарли.