— Чего уставился? Али делать нечего? Выноси во двор корыто, поставь на лавку, — прикрикнула Варька.

Потом распорядилась:

— Собирайтесь все трое в лес веники резать. Зима придет, чем пол мести будем? По соседям пойдем? Только густые лапки режьте. Да пальцы себе не отхватите.

— Хороший девочка Варька. Ай, хороший, — цокал Ахмет языком.

Когда друзья вернулись с огромными охапками березовых веток, во дворе уже сушилось белье на длинной веревке. А из чистой горницы доносилась колыбельная песенка:

нежным голоском напевала Варька над маленькой кроваткой, в которой спал Мишенька. В ее пальцах проворно сновала иголка: Варька чинила Федину рубашку.

— Какая уж тут война, — вздохнул Николка, прислушиваясь к Варькиной песне. — Опять же веники, дрова… Бабушка в лес посылает за сушняком. Печь-то чем зимой топить? Я уж и тележку наладил. Будем возить каждый день: тете Саше, тебе и мне. Потом Варьке навозим. Сушняку-то в лесу множи-ина! А там картошка поспеет, копать надо. Капусту рубить. Эх! — Николка с досады цвиркнул сквозь щербину. Ахмет покрутил головой.

— Погодь, Ахметка… Знаешь что? Мы здесь будем воевать с ней.

— Будим, — как всегда согласился Ахмет. Потом спохватился и спросил: — С кем воевать-то?

— С контрой всякой… Они еще у нас попляшут!

Александра Максимовна нашла постоянную работу: поступила грузчицей на железную дорогу. Устроиться помогли товарищи из рабочего комитета. Домой приходила поздно и очень усталая.

— Как бы я без вас управлялась? — оглядывала она работу ребят. Под сараем до самой крыши высилась гора сухих дров. А малыши у Варюшки были всегда чистыми, сытыми, веселыми.

Вскоре нашлась работа и у Феди. Ахмет предложил ему:

— Айда сапоги чистить. Господа едут, много денег заработаем. Дома Варька с Николкой все сделают.

— А где я ваксы возьму?

— Ерунда вакса-та. Сажа в трубе есть? Ящик мала-мала сколотим.

Когда Федя с Ахметом явились к станционному забору со своими ящиками, чистильщики радушно встретили их.

— Садись, Ахметка, на свой угол. Ты, Федюня, рядышком устраивайся. А мы потеснимся. Всем хватит места.

— Па-ачистим сапожки, пажалста! — забарабанил щетками по ящику Ахмет.

— Ко мне, ко мне, господин!

— Барышня, туфельки почистим! — на разные голоса галдели мальчишки.

Добротно одетые господа валили со станции скопом, торопились в свои не так давно оставленные дома.

На деревянные ящики то и дело становились офицерские и казацкие сапоги, желтые чешские краги, господские штиблеты и туфли. Мальчишки бойко орудовали щетками. Их баночки и коробки наполнялись керенками.

Но ребята понимали: раз господа едут домой, хорошего в жизни не жди.

К концу дня Федя счет потерял, сколько ног становилось на его ящик.

— Гляди-ка, Федюня-то как ловко работает. Вроде всю жизнь в нашем ряду сидел, — расхваливали мальчишки. Они знали о Федином горе и старались быть к нему как можно внимательнее. Ни о чем не расспрашивали, не любопытничали, пытались позабавить его прибаутками:

Напевали они хором и стучали в такт щетками.

Вечером, еле волоча затекшие от долгого сидения ноги, Федя вернулся домой и с гордостью выложил на стол целый ворох смятых бумажек. Александра Максимовна тихо ахнула при виде сына, перепачканного ваксой.

— Ох, горе-горькое! Что бы сказал отец… — она задумалась, глядя на заработанные сыном деньги. А Федя достал из кармана три пряника, два отдал Марийке с Сережей.

— Ешьте грузди, — сказал он, подражая голосу отца. Третий спрятал под подушку спящего Мишеньки.

За общей бедой забылись распри между мальчишками. Прекратились драки между «колупаевцами» и «мухоморовцами».

— Вечор енти… желтоногие гусаки соседа Петра увели. Избили у всех на глазах — страсть. Весь дом переворошили, кричат: «Где оружие?»…

— А у нас в улице облаву устроили. Пеших и конных полным-полно. Кто идет, кто едет — всех загребали. Говорят, какого-то большевика искали. Собачонка Кутька бабки Федоры на них залаяла. Казак-то ее шашкой…

— Нашли? — раздались нетерпеливые голоса.

— Большевика-то? Нет, огородами убег. Я сам видел. Бабка-то ревет, Кутьку жалко…

— Что собака, когда люди гибнут…

Федина работа закончилась неожиданно. Однажды к ряду чистильщиков подошел околоточный надзиратель «тараканий ус». Остановился и, дымя папиросой, оглядел ребят.

Его водянистые глаза уставились на Федю. Он приблизился, выпустил в лицо мальчика клуб дыма и поставил ногу на ящик.

Федя всем сердцем ненавидел этого человека, люто ненавидел всех, кто погубил отца. Даже по ночам, ворочаясь в постели и слушая, как вздыхает мать, он придумывал для них самые страшные кары.

— Вот вырасту — отплачу! — успокаивал себя мальчик.

Мошкин ждал, пошевеливая от нетерпения носком сапога. Перед самыми глазами Феди торчало колено, обтянутое синим сукном. Так бы и дал по этому ненавистному колену, чтобы «тараканий ус» взревел от боли. Искушение было так велико, что мальчик закрыл глаза.

— Ну, живее шевелись!

Он еще и нукает! Федя вскочил, с силой выдернул ящик из-под ноги Мошкина и прохрипел каким-то чужим голосом:

— Не буду чистить!..

От неожиданности и толчка «тараканий ус» замахал руками и чуть не упал. Папироса вылетела изо рта.

— Ты что, варнак? — побагровел околоточный. — Ты мне брось показывать большевистский характер, не то…

Что «не то», он так и не договорил, встретившись с гневными Федиными глазами. Плюнул и пошел прочь в нечищеных сапогах.

Мальчишки долго молчали.

— Зачем не чистил? — тихо спросил Ахмет.

— Это он… тех привел, когда папку арестовали…

— Этот?! — Ахмет даже привстал, чтобы лучше разглядеть удаляющегося врага, запомнить его.

С этого дня Федя забросил ящик и щетки на чердак…

Осенью Федя пошел в школу. Но проучился только до холодов. Однажды вернулся домой расстроенный, положил сумку с книгами в угол и полез на печь, где сидели Марийка с Сережей. Мать была дома: прибежала покормить ребят. Нужда заставила Варьку пойти в няньки, и она появлялась теперь изредка.

— Ты что сегодня рано?

— Из школы выгнали…

— Только этой беды не хватало! За что?

— Сеньку лавочникова излупил.

Федя больше ничего не сказал, ожидая расспросов матери. Но она молчала и сидела, опустив на колени руки.

Феде стало жаль ее. За несколько месяцев с той поры, как погиб отец, мать постарела. На ее лице появились морщины, а глаза всегда были грустными. Когда она по утрам расчесывала волосы, Федя заметил в них серебристые пряди.

Федя видел, как мать походила по кухне, села возле стола, уронила голову на сложенные руки и о чем-то задумалась. Она часто так сидела и думала.

— Мама, я не виноват. Это он, Сенька, папу обругал, говорит: «Туда ему и дорога». — Федя соскочил с печки, сел рядом с матерью, обнял ее за похудевшие плечи.

— Смолчал бы уж ты, сынок…

— Ну да, как папа говорил? Сам в драку не лезь, но обиды никому не прощай. Сенька будет обзываться, а я молчи?! Как бы не так!

— Ладно, Федюня, переживем и это.

В потемках пришел Аким Иванович. Он часто заходил навестить семью друга, о котором горевал. Почти каждый раз приносил немного денег от заводского комитета.