На другой день жители поселка смотрели из окон, как по середине улицы топал босоногий мальчишечий отряд. У каждого на картузе алела красная полоска. А на плечах — березовые палки.

— Ать-два, левой! Левой! — командовал шедший возле своего отряда Федя. У него, в отличие от рядовых, красовался на рубахе алый бант.

Вначале у ребят плохо слушались ноги, семенили как попало. Но упрямый командир придирчиво оглядывал ряды и кричал:

— Шурко, ты чего пузо выставил? Не тяни, Гринька, шею, как гусак. Еремка, нос утри. Ать-два, левой! Левой, говорят вам, а не правой! Вот бестолковые!

После того, как промаршировали несколько раз взад-вперед по улице, отряд зашагал дружнее.

Когда проходили мимо дома лавочника, Федя увидел в окне Сеньку.

— Левой! Левой! Голову выше! — еще строже скомандовал он.

Сеньке стало досадно. Он высунулся из окошка и во все горло запел дразнилку:

— Запевай! — гаркнул командир и первый затянул:

Ребята подхватили так старательно и громко, что последние слова дразнилки Сенька проорал для одного себя. Отряд еще раз прошагал по улице, потом повернул в сторону завода.

В это время из ворот строем выходили красногвардейцы.

— Гляньте, безусое войско идет, — заметили рабочие, приглядываясь к ребятам.

— Никак твой в первом ряду. Вон как топает.

— Верно. А вон и мой.

— Прекратить разговоры в строю! — повысил голос Владимир Могилев.

Отряды молча прошли один мимо другого.

Федя скосил глаза и не поверил сам себе, даже с ноги сбился: в самом хвосте вышагивали Николка и Ахмет. Вид у них был очень важный и серьезный. Только на плечах вместо винтовок хорошо выструганные и покрашенные в темный цвет деревяшки.

— Ахмет! Николка! Как вы сюда попали? — не выдержал Федя.

— А-а, Федорка! — обрадовался Ахмет. — Нам винтовка дадут. Воевать будем!

Федя даже расстроился от неожиданной встречи с друзьями. Идут в самделишном строю вместе с большими. А он с мелюзгой в игрушки играет. Правда, Николка с Ахметом года на четыре постарше его будут. Зато ростом он вот-вот их догонит.

Об этом думал Федя, ожидая отца.

— Папа, правда, что Николку с Ахметом в Красную гвардию взяли? И винтовки дадут?

— До красногвардейцев им еще далеко. И до винтовок тоже. Но пусть учатся военному делу, ребята шустрые. Ахмет к железнодорожникам в отряд просился — не взяли, мал еще. Тогда на завод явился: хочу стать красногвардейцем и все тут. За Советскую власть, говорит, драться буду. Потом и Мыкола прибежал: Ахмета приняли и меня примите… Стараются хлопцы, ни одного занятия не пропускают, — рассказывал отец, а сам так хорошо улыбался.

— Подрасту немного, тоже в красногвардейцы попрошусь. Как Ахмет с Николкой, — решил Федя.

Старый фонарщик был доволен работой расторопного помощника. Он часто доверял ему самому зажигать фонари и тушить их, оставляя за собой лишь «хрупкую» работу — чистку закоптелых стекол. Ахмету эта должность нравилась еще и потому, что он первым узнавал все новости на станции.

— Чехи приехали. Мно-ого! — сообщил Ахмет Николке, еле переводя дух от быстрого бега.

— Чехи? Какие чехи? Кто тебе сказал?

— Не знай какие. Люди… Сам видел. Говорят не татарски, не русски. Мно-ого! Айда глядеть.

Когда подростки прибежали на станцию, к чешскому воинскому эшелону подошел еще один, такой же длинный.

Из открытых настежь дверей товарных вагонов с котелками и фляжками выпрыгивали солдаты в темно-зеленых военных френчах, в ботинках на толстых подошвах. На головах надеты причудливые шапочки-пирожки с большими козырьками для защиты от солнца. Солдаты не торопясь набирали под краном кипяток, громко разговаривали и смеялись.

Николка сообщил о прибытии чешских эшелонов Ивану Васильевичу.

— Говорят, а слов не разберешь. Возле вагонов столы сколотили, костерки запалили, еду варят, — докладывал он в Совдепе.

— Слыхал я об этом, звонили. Еще эшелон прибыл только что. В войну чехи к русским в плен попали. Теперь им Советское правительство разрешило вернуться на родину через Дальний Восток. Но они почему-то не торопятся, растянули свои эшелоны по всей России, — объяснял Николке Кущенко. Сам он глядел куда-то за окно, не то на тополя с молодыми, будто лакированными листьями, не то на струйки дыма из труб домов. А может ничего не видел, весь ушел в свои трудные думы и заботы.

— Едут и едут… — повторил Иван Васильевич и крепко потер высокий гладкий лоб шершавой ладонью.

Николка постоял еще маленько и тихо, на цыпочках, вышел из кабинета.

Чехи чувствовали себя на незнакомой станции, как дома. Солдаты стирали белье возле кранов с надписями «холодная вода» и «кипяток» и развешивали его на заборы и колышки сушить. Офицеры играли в карты, пили пиво, черпая его кружками прямо из бочек.

— Знать, надолго окопались эти транзитные пассажиры. Того и гляди беду с ними наживешь, — озабоченно рассуждали между собою железнодорожники, поглядывая в сторону эшелонов.

Вечерами Николка прибегал к Ахмету и наказывал:

— Ты поглядывай, что тут делается. И мне докладывай. Товарищ Кущенко говорит, чего-то они выжидают…

Теперь Ахмет целыми днями вертелся на станции, посматривал и считал прибывающие эшелоны. За три дня их скопилось на запасных путях восемь составов.

Раз Ахмета окликнул чешский офицер:

— Эй, малчик, хочешь? — в руках чех держал ломоть хлеба с куском тушеного мяса.

Ахмет не помнил, когда ел мясо и не стал отказываться. Да и зачем, когда угощают?..

— Спасиба… — искренне поблагодарил он.

— Кушай, кушай. Большевик так не кормят, — осклабился офицер. Ахмет понял насмешку.

— Черт-шайтан, — выругался он и, швырнув хлеб и мясо на землю, пошел прочь. Как жалел сейчас Ахмет, что уехали веселые матросы!

— Прощай, юнга. Ничего не поделаешь, служба. Поедем Дутова бить, — говорили они. Потом долго махали бескозырками всем, кто их провожал. Кабы матросы были здесь…

Так думал Ахмет, шагая вдоль вагонов. Его догнал высокий светловолосый чешский солдат и протянул кусок хлеба.

— Малчик, тебя обижаль плохой человек… На, угощайся…

Ахмет хотел отказаться. Но солдат смотрел так радушно и даже виновато, что парнишка взял хлеб.

— Спасиба, — поблагодарил он.

— Бедны люди — вот… — чех не нашел слов и сцепил руки, показывая, как они должны держаться друг за друга.

— Так-так, — закивал Ахмет головой.

…Уже около двух недель стояли на путях чешские эшелоны. Офицеры больше не сидели за картами. Многие из них разгуливали сто городу, что-то высматривали.

Солдаты вели себя неспокойно. Часто возле будки с кипятком между ними вспыхивали непонятные ссоры и даже драки.

Раз Ахмет был свидетелем, как чешские солдаты окружили дежурного по станции, когда тот вышел на перрон.

Дежурный пытался что-то объяснить, но из-за галдежа его не было слышно. Подошедшие офицеры прокричали несколько слов, и солдаты нехотя разошлись по вагонам.

— Объясните вы им, наконец, что мы вас не задерживаем. Пути свободны, можете уезжать хоть сегодня, — обратился дежурный по станции к одному из офицеров.

Тот с наглой усмешкой посмотрел на него, отвернулся, что-то засвистел и направился вдоль перрона.

Вечером чешские офицеры преградили дорогу красногвардейцам, когда те возвращались домой через железнодорожные пути. Николка с Ахметом шли позади и видели, как офицеры вначале сердито и громко что-то говорили, потом попытались отнять у рабочих винтовки.

— Отцепись, слышь ты. Не твое оружие и не хватайся. А не то как чихну, так ты, ваше благородие, три раза перевернешься, — миролюбиво уговаривал здоровенный молотобоец щуплого офицера.