— Революция-а! Айдате смотре-еть! — кричали они.

Федя побежал за орущей ватагой. Кто-то прицепил ему на куртку красный бант.

— Ахметка, слыхал? Революция! — закричал Федя, увидев друга среди мальчишек.

— Ага, свобода! Якши-хорошо! — ткнул Ахмет пальцем в бант.

— А-а! Хочешь половинку?

Федя расстегнул булавку и разорвал полоску кумача на две. У Ахмета булавки не оказалось, и он с удовольствием привязал свой бантик на пуговицу возле самой шеи.

По улицам тесными рядами шли мастеровые люди. А над ними трепетало на осеннем ветру огромное знамя.

Снова Феде вспомнилась придуманная им сказка про богатыря. Это он сейчас шагал по городу. И не сотни голосов, а он пел новую песню под Степанову гармошку:

Потому что этот богатырь был сильнее всех на свете.

Городские богатеи осаждали станцию. Обливаясь потом, они метались между поездами, цеплялись за подножки, лезли в тамбуры, в товарняки и даже на крыши вагонов.

— Куда они торопятся? Нигде для них калачей по березам не развесили. Везде Советская власть, — переговаривались железнодорожники.

— За границу норовят удрать. Их там ждут с капиталами-то.

Ахмет, сидя на своем углу, с любопытством смотрел, как мимо него с перепуганными лицами бежали люди в енотовых и лисьих шубах, увешанные поклажей.

— Па-ачистим, господа, сапожки на дорожку, — барабанил он щетками по ящику.

Мимо, пыхтя, как самовар, просеменила дородная дама в меховом манто, держа за руки двух одинаковых подростков. За ними еле поспевал отец семейства, сгибаясь под тяжестью двух чемоданов и плетеной корзины.

— Ах, Василь, ради бога, поскорее! Уйдут все поезда… Вечно ты возишься… — торопила дама.

…Важный и полный господин тянул за руку дочь.

— Мои украшения, папа… Я не могу без них уехать. Ах, мои драгоценности…

— Ну и черт с ними, с твоими браслетками. Не надо забывать, разиня!

— Барышня, па-ачистим ботиночки! Бежать легче будет, — насмехался Ахмет. И сразу же сменил тон при виде проходивших мимо красногвардейцев с винтовками:

— Товарищи, пачистим сапожки, пажалста!

Но товарищи с этой немудрой работой привыкли справляться сами. А добрая половина горожан была уже обута в пимы, которые совсем не нуждались в чистке ваксой.

Целыми днями сидел Ахмет на своем углу, дул в посиневшие кулаки и зазывал клиентов, которых становилось все меньше. За последние дни о дно его баночки не звякнула ни одна монетка.

Думал-думал Ахмет, как помочь беде, и решил оставить насиженный угол, поискать другое место, побойчее. Долго бродил он по городу. Наконец, облюбовал себе место в центре, возле каменного серого здания Народного дома, разложил свои щетки и стал ждать. К зданию все время шли люди в рабочих куртках и дубленых полушубках, спешили, разговаривали.

Из дверей, как ошпаренный, выкатился небольшой круглый человек.

— Это грабеж среди бела дня! — выкрикнул он и потрусил вдоль улицы.

Ахмет сразу его узнал. Этот самый стоял тогда на тумбе возле кинематографа и кричал тонким голоском: «Да здравствует свобода, господа!..» Засмотрелся Ахмет на удаляющегося человека и не заметил, как к нему подбежал Николка.

— Ты чего тут расселся? Сапоги чистишь?

— А-а, здравствуй! — обрадовался Ахмет, еле узнавая друга в новеньком полушубке и в пимах. — Мала-мала чистим.

— А почему в банке пусто?

— Нету… Ничего нету. Не хотят чистить-та.

Глянул Николка на исхудавшее лицо друга и сразу все понял: Ахмет остался без работы.

— Знаешь что? Пойдем в Совдеп к товарищу Кущенко.

— Куда? Какой Совдеп? — переспросил Ахмет.

— Эх ты, голова садовая! Да вот он, Совет депутатов, наша рабочая власть. А дядя Иван тут за самого что ни на есть главного.

— О! Самый главный?

— Ага. Правда, там и главнее есть. Ну и товарищ Кущенко тоже. — Николка с явным удовольствием произносил новое звучное слово «товарищ» и делал на нем особое ударение. — Собирай свои манатки.

— А не выгонят? — засомневался Ахмет.

— Вот сказанул! При Советской-то власти? Да теперь туда всяк идет, у кого беда или дело важное. А у меня там должность: в курьерах состою. Товарищ Кущенко определил. Ты, говорит, Мыкола, пока при Совдепе послужи. Нам, говорит, без такого шустрого не управиться с делами. А после учиться пошлют. Мне и жалование положили и одежду дали, — хвастался Николка.

У входа в Народный дом стояли люди с винтовками. При виде их оробел Ахмет и хотел повернуть обратно.

— Ты что своих-то напугался? Он к товарищу Кущенко, — пояснил Николка часовому.

В коридоре Народного дома было шумно и людно. Одни перебегали из кабинета в кабинет с бумагами, должно быть, по очень важным делам. Другие стояли кучкой возле окна и о чем-то спорили. Возле стола сидела девушка в красном платочке и разговаривала по телефону.

Ахмет смутился. Все заняты делами, а он тут мешать пришел…

— Идем-идем, — Николка подвел Ахмета к одной из дверей, уверенно распахнул ее и подтолкнул друга.

— Товарищ Кущенко, можно?

— А-а, Ахмет Шайфутдинов! — услышал Ахмет знакомый голос. — Проходи, не стесняйся. Мыкола, мне твоя помощь как раз нужна. Сбегай, друг, на почту, сдай пакет. Срочным.

— Сейчас, дядя Иван… товарищ Кущенко, — Николка схватил пакет, подмигнул Ахмету: — Не робей! — и скрылся за дверью.

— Посиди минутку, Ахмет, погрейся. Вот дотолкую с гражданином… — Иван Васильевич продолжал разговор: — Мы не собираемся вас упрашивать, вы обязаны внести наложенную на вас контрибуцию в пользу Советской власти всю до копейки в трехдневный срок. Поняли?

Через стол, напротив Кущенко, сидел рыжебородый в богатой меховой борчатке. Он сердито крякал и вытирал платком выступавший на лбу пот.

— По миру хотите меня пустить?! Дотла разорить? — горячился рыжебородый.

— Вас-то по миру? Стыдитесь, гражданин Воробьев. Ему вот я поверю: не сегодня-завтра суму наденет, если Советская власть не поможет, — кивнул головой в сторону Ахмета Иван Васильевич. — А вам до сумы далеко! Нам известны доходы с вашей торговли.

— Какая там торговля! Крестики да пуговки, ложки да поварешки. Гроши одни.

— А мясная лавка в Заречье? А извоз? А блинная в городе? Хватит попусту толковать!

Воробьев еще что-то собрался возразить. Но в этот момент Иван Васильевич стал перебирать на столе бумаги. Из-под них вороненой сталью блеснул наган, и лавочник сразу заспешил:

— Ладно, грабьте. Внесу…

— Так-то лучше будет, — кивнул вслед торговцу Кущенко. — Видишь. Ахмет, как с буржуями приходится разговаривать? Да ты проходи, садись на стул.

Не успел Ахмет присесть, как снова скрипнула дверь. Боком протиснулся пожилой казак в самодельном полушубке и старых шароварах с полинялыми голубыми лампасами. В руках он держал березовую палку-посошок.

— Скажи мне, мил человек, где тут советчики живут?

— Проходите, товарищ, отдохните с дороги. Пешком, наверно?

— Пехтурой из самой Булановой. Казачки меня послали к новой-то власти. Ты, что ли, властью будешь? А? — он посмотрел на Кущенко, словно изучая его.

Иван Васильевич ответил:

— Не один я. Но можете говорить, в чем дело.

— Здравствуйте, коли так. Насчет землицы я. Казачки узнать велели, чья теперь земля будет при новой-то власти: мирская, али Василья Петровича, атамана нашего? А? Говорят, Декрет вышел насчет земли, а мы и знать не знаем…

— Сами-то вы, как думаете… как вас по батюшке величают? — Кущенко придвинул свой стул поближе к гостю, собираясь начать долгий разговор.

— Егор я. Отца Прохором звали, стало быть, — неторопливо ответил посетитель, несмело усаживаясь на предложенный старинный стул с гнутыми ножками.