Как их раздобыть, додумался Ахмет.

Под вечер белочехи принялись переносить винтовки и ящики с боеприпасами в один из больших складов. Переносили деловито, не спеша. За работой наблюдал долговязый офицер.

Вдруг раскатился громкий хохот. Солдаты показывали друг другу куда-то в сторону перрона.

А там, возле вагонов, куролесил Ахмет. Лихо выкрикивая что-то на татарском языке, он то крутился вьюном, то вскидывал кверху босые пятки и шел на руках, или катился колесом. Одет он был в пестрые лохмотья и вывернутый мехом наружу дырявый полушубок.

За ним ворохом двигалось что-то непонятное. Только по торчащим из-под рваной шапки рогам можно было узнать, что это козел Филька. Он мотал головой, из рукавов надетой на него рубахи и дырявых штанин мелькали козлиные копыта.

Ахмет докатился до стола, за которым обедали белочешские офицеры.

Плясал Ахмет здорово. Он то лихо крутился волчком, сверкая глазами и голыми пятками, то пускался вприсядку, то вдруг, раскинув руки, начинал мелко дробить.

Вместе с ним носился по кругу Филька, взбрыкивая ногами и мотая головой.

А Николка все это время сидел за углом и выжидал. Правда, затея была рискованной и могла провалиться. Однако все пока шло, как надо.

Солдаты, услышав шум и смех, прекратили разгружать платформу и цепочкой потянулись туда, где скоморошничали Ахмет и Филька.

Лучшего момента нечего было и ждать. Николка выскочил из своего укрытия, схватил одну из винтовок и юркнул с ней за угол. Потом унес и вторую. И как ни в чем не бывало отправился выручать Ахмета.

— Эй, братушки, ворона летела, поклон сказать велела! — дурашливо крикнул он солдатам.

Ахмет все плясал. По его лицу и шее катились струйки пота. И тут среди солдат он увидел Николку, который кивал ему головой: мол, полный порядок, заканчивай.

— И-и-эх! — лихо выкрикнул Ахмет напоследок. Еще разок крутнулся на пятках, сорвал с головы аракчинку и пошел с ней по кругу:

— Плати, пажалста! Не зря пел-плясал. — Из круга он вышел с полной аракчинкой пиленого рафинада, которым прежде всего поделился с Филькой за подмогу.

— Они, винтовки-то, вон там, в крапиве лежат, — сообщил Николка по дороге. — Свечереет, мы их вытащим.

— Якши-хорошо, Николка! Я патрон собирал, ты винтовка таскал. Воевать будим!

…Два дня друзья не вылезали из Ахметовой землянки, делили патроны, разбирали и собирали винтовки. На военных занятиях они видели, как это делали красногвардейцы. Жаль, пострелять было нельзя…

О винтовках они решили доложить командиру Могилеву. Но не нашли его. Возле ворот завода плотным строем стояли рабочие, о чем-то взволнованно говорил Иван Васильевич.

Николка с Ахметом тоже стали слушать. Они поняли, что в городе еще не бывало таких тяжелых дней, как сейчас. Что белочехи появились здесь не случайно: все делается по коварному плану врагов революции.

Белочешские офицеры, подкупленные англо-французской и американской буржуазией, обманули своих солдат, сказали им, что большевики мешают проехать на родину. А сами никуда не торопятся. Три дня тому назад белочехи захватили ночью склады ревкома с оружием. Теперь вошли в город и открыто занимают его.

Оружие осталось только у красногвардейцев. Но его мало. Не сегодня-завтра нагрянут казаки, головорезы дутовцы.

— Трудно, товарищи, но надо бороться, — продолжал товарищ Кущенко. — От имени большевистской организации, от имени Совдепа и ревкома предлагаю всем молодым красногвардейцам покинуть город и пробираться на соединение с основными силами. Наши соседи, железнодорожники, тоже проводили своих…

— Домой бы сбегать, с матерью проститься. Хлеба на дорогу прихватить, — робко попросил молодой рабочий.

— И думать об этом нельзя! Каждую минуту сюда могут нагрянуть враги, — строго прервал его Иван Васильевич.

— Ничего, сынок, иди. Мать и так благословит на святое дело, — проговорил отец рабочего и обнял сына.

Только отряды красногвардейцев успели скрыться в лесу, подступавшему с правой стороны к заводу, как к воротам подошли вооруженные белочехи.

Вскоре завод был оцеплен со всех сторон. В проходной и возле дверей мастерских встали патрули.

Больше здесь делать было нечего, и друзья отправились по занятому врагом городу. Солнце будто застыло, повиснув багровым шаром над крышами домов. Напряженная предвечерняя тишина охватила рабочие поселки.

Зато городские богатеи высыпали на улицы.

— Пожалте в лавочку-с! Лучший товарец приберег для дорогих гостей.

— Откушайте балычка! Ветчинки-с! Для вас хранили, спасители вы наши, — низко кланяясь, зазывали офицеров лавочники и содержатели кабаков.

Из освещенных окон богатых домов неслись песни и смех, гундосили граммофоны. По улицам ходили военные патрули.

Николка с Ахметом почувствовали себя лишними в родном городе, где все изменилось, перевернулось. Наконец, Николка не выдержал:

— Знаешь что, Ахметка? Пойдем своих догонять.

— Айда, — понял друга Ахмет. — Винтовка есть, патрон тоже…

Но уйти в Красную Армию ребятам не удалось…

Черная туча плотным пологом повисла над крышей дома, над тревожно спящим поселком, двигалась медленно, тяжело.

Вот она подползла к луне, и та исчезла. Стало темно и жутко.

Федя прижался к теплому плечу матери и не отрывал глаз от почерневшего неба.

— Что папы так долго нету? — тихо спросил он.

Александра Максимовна ничего не ответила. Лишь коротко вздохнула и погладила сына по голове.

Не первый вечер коротали они вместе. Управятся с домашними делами, угомонят малышей и усаживаются рядышком на лавочку возле окна.

Далеко в конце улицы пропел петух. Остальные будто того и ждали. Тут и на часы не смотри: двенадцать. Петухи время знают.

Сонно брехнул соседский Полкан. Ему ответил другой пес. Наконец, все смолкло. Только где-то цокали по мостовой конские подковы.

Но вот послышались торопливые шаги. Звякнула железная щеколда.

— Папа идет! — Федя метнулся в сени.

— А тебе, сын, чего не спится? — пригнувшись, Иван Васильевич перешагнул порог. Федя обхватил шею отца руками, прижался к нему, ощутив знакомый табачный запах.

Отец осторожно отстранил сына и начал поспешно раздеваться. Повесив пиджак и кепку на гвоздь возле дверей, Иван Васильевич достал с полки рыжий портфель, вытряхнул из него кучу бумаг и стал быстро их сортировать, раскладывать.

Федя вгляделся в лицо отца. Оно потемнело и осунулось. Глаза казались большими, губы сурово сжаты. А на лбу — морщины.

— Что еще случилось? — тревожно спросила Александра Максимовна.

— Да-да… случилось, — пробегая глазами бумажку за бумажкой, ответил отец. Потом он словно очнулся: — А, Саша… Ты что? С ужином возишься? Не до ужина сейчас… Помоги-ка мне.

Иван Васильевич собрал со стола отложенные бумаги и целой охапкой понес их к печке.

— Теперь еще и казаки нагрянули… По всем поселкам шарят. Могут и к нам явиться. Все эти бумаги надо сжечь до единой… Люди пострадают, — услышал Федя приглушенный голос отца. Сын так и стоял возле стены, широко раскрыв глаза.

Отец подносил каждую бумажку к огню, вспыхивало яркое пламя, бумажка корчилась, превращалась в черный пепел.

Когда сгорела последняя бумажка, мать открыла заслонку, замела заячьей лапкой пепел в загнетку и перемешала с золой. А на огонь поставила чугунок и подбросила щепы.

— Вот и все, — проходя мимо Феди к рукомойнику, отец пошутил: — Что нос повесил, герой? Мы еще повоюем! Придет и на нашу улицу праздник!

— А с тем как? — озабоченно кивнула головой Александра Максимовна на входную дверь.

— Да-а, это на огне не спалишь… Будем надеяться, что не догадаются искать на самом виду. Идем-ка…