Эта реакция заставила его смутиться, вызвала недоумение.

– Щеком его зовут. Может и не местный он, Саша о нем не так много говорил, а Катьку я об ухажере не спрашивал. Грызлись наши из-за него, как собака с кошкой… Что, дурной он?

Паренек не казался плохим, странным – да, ещё больше зазнавшимся. Но не было в нем ни капли безумия, как в том же дурачке Васильке, которого они повстречали в свой приезд на дороге. Елизарову казалось, что и Одоевскому парень понравился бы – оба серьезные, внимательные, с хваткой. Понравился, если бы цепкость его не коснулась Кати.

Бабка вернулась к столу, плеснула на рану Беляса самогоном и прошлась прямо по ровным краям кожи шершавым огрубевшим пальцем, убеждаясь, не застряло ли стекло. Тот даже не сморщился – смотрел на него, обмерев, не шевелясь. А когда начал приходить в себя, вяло отмахнулся от помощи жены:

– Да погоди ты, Маруся! Что мне эти тряпицы, зажило б и так. Ты лучше ему пузырек с полынной настойкой дай!

Она снова посеменила к коробу. Под его растерянный взгляд достала небольшую бутылочку с темно-коричневой жижей, дрожащими руками сунула в его расслабленную руку, заставляя сжать пальцы. В глазах плескался испуг. Его не было даже тогда, когда дед рассказывал ей о русалках. Не было такого животного страха и трепета.

– Беги сынок, что есть мочи беги, вызволяй своих. Смочи нож настойкой, да старайся не применять. С ним лучше разговором, с уважением. Челом о пол бейся да моли, только будь осторожен – жестокий он. Кровожадный. Спасай их, Вячеслав, спасай. То имя, что ты произнес – носит чудовище. Так его нарекли наши прапрадеды, когда первый раз повстречали на этих землях. Щек – с языка наших предков означает змей шипящий, в этом имени натура его отражается. Парнишка, который прицепился к вам, на самом деле и не человек-то. Он тот самый царь Полоз.

Мир качнулся влево. Неясно – выпитое ударило в голову или слова деда, но Славик потерял ориентир. Попытался уцепиться за стену, но пальцы съехали, и он приложился плечом, потрясенно тряхнул головой. Змей?

Ерунда, человек он. Из плоти и крови – для чего змею их спасать и давать наставления? Если он так силен, почему не уничтожил их сразу? И тут осознание оглушило, свалило плашмя, заставляя упасть, больно приложиться копчиком об деревянные пол, гулко засмеяться в подставленные ладони.

Все сложилось воедино – почему так истерично визжал банник, но утих, когда Щек наклонился к пологу. Почему Катя, отчаянно сохнущая по Саше всю их совместную учебу, неожиданно охладела. Сегодня он видел её взгляд – затуманенный, сбитый с толку, она казалась пришибленной, но всё равно смотрела на желтоглазого. Стало ясно, откуда он столько знает о змеиных свадьбах и невестах – в этом королевстве он то самое грозное божество. Хитрое и юркое, выскользнувшее в мир людей и здесь пригревшееся. Сколько удовольствия он получил, питаясь их страхом, чаяниями и надеждами? Почему не заявил о своем намерении прямо, когда почуял родное кольцо?

Елизаров уже знал ответ. Противился этому, но знал: Щек с интересом смотрел на Катю, Гаврилова ему была не нужна. Змей не сочувствовал им и не щадил, он просто выжидал момент, чтобы забрать то, чего ему хочется.

«Он смотрит на неё, как на свою собственность. Елизаров, на поляне он почти сожрал её взглядом, сколько самоуверенности и нахальства в одном человеке, меня тошнит…»

Бестужев тоже был прав. По-своему.

Покачнувшись, он неловко поднялся на ноги и шатаясь ринулся к дверям. У него будет время пожалеть их никчемные жизни. Будет время посмеяться над собственной глупостью и беспечностью. Осталось лишь надеяться, что это время окажется и у остальных. Он обязан успеть.

Сколько времени он пробыл во тьме, прислушиваясь к нежному журчанию ручьев над головой, к многообещающему шепоту далекого, едва слышного ветра? Зимовка дарила покой, скрывала их от глаз страждущих, жадных и в то же время неистово боящихся. Их были десятки – одни сменяли других, но места вокруг, сам он – все оставалось прежним.

До этой весны, теплого камня под гладкой чешуей и темных глаз, с азартом вглядывающихся в просвет между кустов. Из мягкой легкой полудремы его выдернула девчонка – тощая и неказистая, у неё торчали ключицы и через одежду очерчивались тонкие кости плеч. Ему бы подумалось, что эта зима больно ударила по человеческому роду, заставила их голодать. Если бы не странная вещь у неё в руках. Если бы не место, в котором она чувствовала себя слишком смело для жительницы этих земель – а в бочаге уже притаилась кикимора. Он чуял, видел болотный свет существа из Нави, девчонка шагала прямиком в расставленную ловушку.

Короткий всплеск и тишина, он лениво отвернул голову, пробуя воздух на вкус длинным языком. Он пах отчаянием, страхом и надеждой. Удивление ударило по широким кольцам мышц. На что там можно было надеяться? Шутки кикимор лишают жизни, если ты заходишь на болотные тропы. Это в доме на них можно найти управу, поругаться, увидев вместо паскудного найденыша полено. Здесь они убивали. И, ругая себя за пробудившийся интерес, он коричневой молнией метнулся в воду, на ходу перемалывая кости, меняя личину.

Она казалась совсем иной, её речи, склад ума. Наивная, но такая открытая девочка Катя. Он чуял каждый шрам на её душе, но все они делали её лишь красивее. Вдыхали прекрасное в несуразность тонких костей, бледную кожу и острые плечи. Но самым прекрасным был брошенный ему вызов – недозволенность. О, она не опускала голову при одном его виде, из глаз не лились бесполезные соленые слезы, отвратительные всхлипы не портили нежного образа. Девочка Катя смотрела открыто и прямо, она не боялась его – её страшил мир, в котором оказались эти люди. И каждая их ошибка, каждый промах принимались им с интересом. Пока царь не понял, что сам угодил в западню.

Сунул голову в слишком узкую нору, в ней не развернуться, чтобы выбраться наружу. Щек не понял, когда невесомо-легкий интерес сменился жаждой – ненасытной, неугомонной. Желанием обладать.

Обладать не дрожащим от страха телом, как бывало с ним ни одно столетие – наслаждаться вызовом, смехом и дыханием. Когда девочка Катя сама пробежалась по его загривку мягкими пальцами, змею показалось, что он вот-вот потеряет обладание вместе с человеческой оболочкой.

А кольцо звало, оно приглашало принять новую невесту – жадную, испорченную, пропахшую гнилью прелых листьев. Ему нужно было лишь метнуться вперед, оставляя на её горле рваные полосы, и обязательство исчезнет. Нет, пугать нельзя. Не Катю, не сейчас. Он плавно подводил их к нужной черте, внимательно следил за реакцией и неумолимо двигал их в верную сторону.

И когда мерзкая девчонка незаметно переложила кольцо в Катеринин карман, он почти почувствовал себя наполненным, счастливым.

Человеческая жизнь скоротечна. Жизнь его невест – неумолима. Быть может оттого, что он не то искал? Раболепие, поклонение, страх, подчинение. Они погибали, как нежные цветы анемоны, и каждый раз он чуял привкус разочарования на конце сдвоенного языка.

Не сейчас. Когда на руках послушно лежала подрагивающая Катя. Она не каменела, не стремилась улизнуть – жалась к нему, как к единственному спасению и это невероятно тешило. Наперерез выскользнули две тени, но они так же бесшумно растворились за стволами, увидев его взгляд. Царь забрал то, что ему полагалось, в расстегнутом кармане Невесты золотым боком блестело кольцо.

В бане прохладно, обиженный банник едва поддерживал жар с печи, но этого было достаточно человеческому телу, чтобы не продрогнуть. Он спускает её с рук в предбаннике, понимающе клонит голову, пряча ликующий взгляд:

– Я буду ждать тебя здесь, хорошо?

Катя не плачет. Из темно карих глаз на него смотрит обреченная тоска, комкается испуг. И она хватает его за руки. Подрагивающие губы с размазанными по ним каплями крови приоткрываются, шепот такой невыразительный, что будь он человеком – не разобрал бы слов.