– Вытащи, вытащи, Катенька, молю, вытяни нож… – Тихим шепотом на грани слуха, а она понимает, что разламывается. Происходящее слишком тяжелое, придавливает её, оглушает. Смоль просто желает, чтобы все закончилось, и она сумела забыть. Судорожно кивает, роняя на его плечо крупные прозрачные слезы, и тянется к ужасающе-огромному ножу, застрявшему в крепком молодом теле.

Славик срывается с места, ревет охрипшим от натуги голосом:

– Идиотка, не смей!

Пальцы обхватывают липкую горько пахнущую ручку, и она резко дергает, под громкий, наполненный болью крик Щека. От этого крика она почти сошла сума, рывком наклоняясь, закрывая его собой от склянки, которую швырнул Славик.

– Не трогай его, он ничего не сделал! – Пузырек больно бьет по кисти, тяжелые капли едкими струйками растекаются по рукам и лицу, пропитывают свитер. Щек под ней тяжело дышит, а пальцы судорожно цепляются за её бока, будто ищут опору. Смысл задержаться в этом мире.

Стоило подумать о том, что она лишится его – стало по-настоящему страшно. До того ужасно, что мир пошатнулся и потемнел, а она, рыдая, вцепилась в его горячие голые плечи, поспешно вытирая капли неизвестной жидкости, попавшей на тело. Он застонал, глухо, тихо.

Елизаров уже взлетел по ступеням – красный, взмокший, он должно быть бежал очень долго и теперь легкие предавали его, заставляя хрипеть. Небрежно отшвырнул её в сторону. Так просто поднял за ткань свитера, словно выкидывал нашкодившего котенка. Обратно, к дверному проему, где бок обожгло ударом об косяк. Она по инерции проехала на спине ещё метр и тут же вскочила на ноги.

– Он всё это время терся рядом, чтобы забрать тебя, дура. Перебьет нас по одному и все. Приедет опергруппа искать утонувших на болотах. – Слава бросил на неё разъяренный взгляд и ударил. Хотел попасть ногой по ходящим ходуном ребрам Полоза. Сердце сжалось, она почти услышала их хруст, когда случилось невероятное.

Щек распахнул глаза. Не привычно желтые – по-настоящему золотые, глубокие, словно колодцы, разрезанные змеиным зрачком. И перехватил ногу, резко дернув вверх. Послышался оглушительный хруст. Не успевший ничего понять Славик в удивлении раскрыл рот, а затем боль догнала его – он закричал, хватаясь за вылетевшую коленную чашку. Упал рядом.

– Прекратите!

Они её не слушали. Елизаров потянулся к ножу, воткнул в деревянные доски пола, находя опору чтобы подняться. И, подволакивая ногу, захромал вперед. Стремительно возвращающий силы Щек смог опереться на руки и отползал, щеря клыки, совсем как змея, готовая к броску.

– Славик, стой! – Оттолкнувшись здоровой ногой тот попытался упасть на Полоза, но змей неожиданно резво откатился в сторону. Прямо на сухую полынь, брошенную Елизаровым. Зашипела, запузырилась кожа, послышался отчаянный крик и Щек рванул обратно – на Вячеслава, с выставленным вперед ножом.

Царь Полоз. Она так отчаянно боялась за его жизнь, что тело отказалось подчиняться. Широко раскрытыми от ужаса глазами она следила за тем, как к нему вновь устремляется нож, зажатый в руке Елизарова. Как змей ловко уворачивается, пропуская его у самого горла и, оттолкнувшись руками, скользит по дереву пола вниз, вцепившись клыками в здоровую ногу противника. Послышался хруст, дурным голосом заорал Славик.

И Катя сбросила с себя оцепенение, ринулась вперед.

– Пошли, Щек, умоляю, пошли! – Она тянула его за плечи с извивающегося Елизарова, а он всё вгрызался, драл сухожилия. Еще немного и парень лишится ноги. Недалеко от них валялся брошенный нож. Она могла вновь всадить его в спину, парализовать, убить. Но вместо этого тянула за плечи и плакала.

– Пожалуйста, Щек. Не заставляй меня видеть тебя таким, не заставляй!

Он её слышит. Замирает, с влажным хрустом выдирает загнутые клыки и поднимает на неё голову. Славик уже не сопротивляется, не пытается сбросить его – шумно дышит, прикрыв глаза, на коже бусины холодного пота – болевой шок взял своё.

– Ты не отвернулась от меня? – В его голосе удивление мешается с недоверием, будто маленький ребенок, недоверчиво принимающий обещание от ненадежного родителя.

Она быстро кивает. Размазывает по щекам слезы и снова тянется к нему, помогая сползти с Елизарова.

– Ты сможешь его вылечить? Он умирает. – В голосе дрожат слезы, Смоль пытается взять себя в руки, но сегодняшний день к ней немилосерден. Сразу не выходит. Щек отрицательно качает головой и ей чудится в этом сожаление. Может просто хочется видеть его таким? Вместо этого полоз говорит:

– Ведьма наблюдает за нами от своего дома, я чую её силу. Как только я уйду, она спустится помочь. Слишком молодая, она не растеряла своей человечности.

– Чернава. – Облегчение почти сбивает её с ног, Катя быстро возвращается к потерявшему сознание Елизарову, дергает ремень штанов, чтобы плотно затянуть выше колена. Без сознания он кажется умиротворенным, просто спящим. Разглаживаются черты лица, будто и не было этого кровавого побоища, будто он не сделал ошибку, чуть не лишившую его жизни.

Полоз уже поднимается на ноги и привычно смотрит на неё сверху вниз, на лице бурые разводы крови. И Смоль сама тянет ему свою руку, пока он со стоном боли наклоняется за брошенным кольцом.

[1] «Золото дураков», малоценный минерал, очень похожий на золото.

Это было похоже на плохо спланированную попытку самоубийства – бежать к существу навстречу, когда все внутри колотилось от страха, умоляя повернуть назад. Навстречу скрюченным длинным когтям, неестественно тощему, но такому сильному телу. И глазам – голодным, выдающим в лесавке настоящего хищника. Почему она выбрала в жертвы Катю?

Тварь попыталась небрежно его перепрыгнуть, голодным взглядом глядя Смоль вслед. Оттолкнулась длинными ногами от земли и почти перемахнула через его голову. Глупо, наивно, разве можно было подумать, что он её пропустит? Бестужев неловко подпрыгнул вверх, выбрасывая руку с ножом к белому животу. Черная кровь хлынула в глаза, ослепила и они сбитым кубарем покатились по земле.

Верещавшая дочь леса брыкалась, пыталась остановить по инерции скользящее по траве тело, он и сам старался отскочить. Путаясь в собственных и чужих конечностях, Бестужев лягнул ту в раненный живот и пополз, у самой ноги щелкнули в пустоте опасно острые зубы, пустили по крови новую порцию адреналина.

Лесавка признала в нем опасного противника, наконец отвела взгляд от леса, в котором ещё слышался плач Смоль, перевела на него. Превосходно. Саша удобнее перехватил нож, пригнулся, шире расставляя ноги, устойчиво распределил вес. С этой поляны уйдет один из них, её небрежность давала ему фору. На голом животе зияла неглубокая рана, толчками выбрасывала дегтярную кровь. Но дева не обращала на неё никакого внимания, снова припала к земле. Рывок в левую сторону, она повела этот танец смерти. Резво, нахраписто, он едва успевал отмахиваться, реагировать.

Было глупо ожидать легкой победы, было странно вообще на неё надеяться. Лесавка подловила его на ошибке. Сбила с толку проклятой ворожбой. Распахнулись алые пухлые губы, радужка глаз принялась темнеть до тепло карего, она томно вздохнула. Заговорила. Господи, с её губ срывался Катин голос. Слова, которые он должен был слушать на протяжении многих лет каждый день. Признание, за которое он был готов сражаться:

– Я люблю тебя, Сашенька… – Бестужев непроизвольно вздрагивает и сбивает шаг, запинается, неловко уходит в сторону нога. И гибкое тело сбивает его с места. Обвиваются вокруг пояса сильные тонкие ноги, сжимают ребра так, что слышится хруст, он кричит. Пальцы лесавки обхватывают руку с ножом, не позволяя замахнуться, снова ранить. Она остервенело бьет его пальцы о землю, изворачиваясь, чтобы вцепиться в горло. Убить безоружного. Тело реагирует быстрее испуганного мозга, взлетает свободная рука – ладонь плашмя лупит в челюсть хищницы и укус приходится на вывернутое плечо.

Мир вокруг пульсирует алой болью. Толчки глупого сердца гулкие, глушат, болезненно давят шумом на ушные перепонки.